Вот я – восторженный и восхвалённый! – на верхней полке, как на Олимпе, фирменного поезда «Москва-Воронеж». Из столицы, возвращающийся в свою маленькую провинцию. Даже не свою: своё – то ли на Урале, то ли в Западной Сибири.
Под «христовские» мотивы – дребезжания колёс и далёкого осеннего снега. На том самом «своём» – снежок-то проявляется, сыплет себя на могучую землю.
Вспоминается очаровывающее и очаровательное у Евтушенко: «А снег идёт, а снег идёт – и всё вокруг чего-то ждёт».
Любви ждёт. Женщины – мудрой, мощной и единственной. Ибо без любви как без опоры – «и скучно, и грустно, и некому руку подать» по Лермонтову.
Собравший в себя, как в плетёную корзину, редкие и дикие ягоды поэзии и жизни, жизни и поэзии – смотрю в себя, как в нерождённое зеркало. «Неужели я настоящий и действительно смерть придёт?» – так и есть, мой воронежский друг и собрат по перу Осип: смерть придёт, а я ещё родиться не успею...
Татьяна Фомичёва – художник по своей сути и «есениновед» – в очередной сеанс написания моего портрета с добрым возмущением сказала: «Паша, высокомерный ты сегодня, переходит же на холст!».
…а я молчу, уткнувшись в точку: небольшой красный кружок на советском настенном ковре. Заплутал в свободном «я». И стихи случались по горизонтали: «речь – я». Скорее, не о высокомерии, больше – о личном сомнении и невозможности стать нечто большим, чем есть. Защитная реакция.
Такое ощущение, что уже «...жил на этом свете и этим воздухом дышал», но воздух этот ищешь в каждом: человеке, животном, предмете. В собственном дыхании. И, в основном, не находишь... А он где-то рядом, безошибочно это ощущаю.
К слову, в сегодняшней (иначе называемой – «современной») поэзии мне не хватает масштаба. Сложно и жалко. Поэзия – дело жизни. в первую очередь, для самого поэта. Соседство не-равно-(и)ду(щих)шных душ.
В живописи мне близок Айвазовский. Одна репродукция – именно «Восход солнца у берегов Ялты» – висит в бежевой гостиной, как великое спасение. Смотришь – и каждый раз удивляешься: как страшна и прекрасна жизнь! Соседствует с Левитаном «Над вечным покоем» – уже другое: насколько человек мал…
Фраза, излюбленная Сталиным: «Критикуешь – предлагай!». Так, критикую и предлагаю – в напряжённое пространство – всего себя. Наивного и одинокого. Как парусник – лермонтовский, айвазовский. Сидельниковский, в конце концов.
Если раньше говорил: «дальше – больше!», то теперь – что дальше? Будто бы это «большое» есть и большего не надо. Дальше – неизвестность: пропасть или взлёт? Руки-крылья, как корабельный компас. Куда приведут?..
Из Пушкина, за восемь лет до смерти:
О сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух
И Опыт, [сын] ошибок трудных,
И Гений, [парадоксов] друг,
[И Случай, бог изобретатель]
Что дальше?
Просто и по-человечески помириться бы с Анечкой, которая когда-то называла меня восторженно и восхвалённо – «Пашенька!» – и легко, и приятно. Ещё и волновалась – как я там, в российской армии. Жив ли вообще? Что-то вспомнил о ней в этой дорожной обстановке. И отвечаю: «Жив, Анечка, жив! Живу и пишу, пишу и живу.
Один».