Границы критического "Я"

Должен ли автор проявлять своё "Я" в критическом тексте и доколе?

ПО ОДНУ СТОРОНУ ТЕКСТОВЫХ БАРРИКАД

Анна Нуждина — критик, филолог. Публиковалась в журналах «Знамя», «Юность», «Урал», колумнист журнала «Prosodia», член рабочей группы премии «Ясная Поляна» (2022).

«Я, я, я! Что за дикое слово!»

Владислав Ходасевич

Давно хотелось сказать несколько слов о «я» критика и о том, должно ли оно фигурировать в тексте рецензии или статьи. Года полтора назад я, отвечая на этот вопрос, резко и однозначно сказала бы: «Конечно нет!». И начала бы рассказывать про принципы аналитической критики, про остранение, про выход критика за пределы непосредственно текстового поля, про доверие читателя фигуре критика-исследователя и т.д. и т.п. Это было бы долгое объяснение.
Раньше «якающих» в рецензиях критиков я обвиняла в некомпетентности, в нежелании отойти от текста на нужную дистанцию. Однако хочется привести несколько тезисов, почему может быть не только полезно, но и необходимо говорить от себя:
Во-первых, все тексты разные, поэтому нельзя смотреть на них каждый раз с одинакового расстояния. Условная поэтика травмы потребует от критика приблизиться к тексту, а комментированное переиздание полузабытой древности — отдалиться от него и пуститься в диахронный анализ.
Во-вторых, разными бывают не только тексты, но и задачи критика. Одно дело — научное эссе или развёрнутая рецензия для научного журнала, и совсем другое — личная колонка. Я с этим вплотную столкнулась, когда писала десятый выпуск «Поэтической периодики» (это моя колонка в медиа о поэзии «Prosodia»). В этом материале я выступила не столько как критик, сколько как друг и читатель, ссылающийся на публикационную и семинарскую историю своих героев. Между тем, про одного из них мной же писана статья в научный журнал: конечно, без всяких «я» и, тем более без: «Я очень рада, что такое-то стихотворение вышло, я очень его люблю». А в колонке так можно, даже приветствуется.
Ну и в-третьих, доверие читателя чаще всего вызывается не тем, что критик велик и наукообразен, а тем, что он — ух ты! — живой человек. Можно посмотреть на рецензии уважаемого мной Александра Маркова, который, как иногда многим кажется, знает всё: так там очень много его личных читательских впечатлений наряду с профессиональным анализом! Это сближает читателя и критика, они осознают, что находятся по одну сторону текстовых баррикад.

ТРИ «Я» КРИТИЧЕСКОГО АКТА

Евгений Абдуллаев — поэт, прозаик, литературный критик. Лауреат премий «Триумф», «Русская премия».

Вопрос хороший. Отвечать на него трудно. «Должен ли автор…» Автор, в общем, ничего и никому не должен. Кроме одного — делать свое дело предельно хорошо и профессионально. Остальное — вопрос авторской кухни, темперамента, позиции. Отдельно взятого настроения при написании отдельно взятого текста.
Но вообще, если речь о критическом тексте (именно: критическом), то тут субъективный момент неустраним. В отличие от текста чисто литературоведческого, где автор сознательно дистанцируется от произведения, о котором он пишет. Где он/она вычищает, вытравливает все субъективное, личное, вкусовое — насколько это вообще возможно. Раньше автор-литературовед даже именовал себя в тексте — «мы». «Мы полагаем…» Сейчас тоже так иногда пишут, хотя звучит уже несколько старомодно. Сразу представляешь лектора, в пиджаке, галстуке, с торчащим из кармана краешком платка или авторучки. «На наш взгляд…» Но это литературовед, ему за это «мы» еще как-то дозволительно. 
Критик — это всегда «я».
Иногда этого «я» может быть немного с перебором. Как у Шкловского, например. Из более близких по времени — у Вячеслава Курицына. Впрочем, это окупалось артистизмом и долей хулиганства (в критике допустимого, а временами даже желательного).
Сегодня лидер «субъективной критики» — скорее, Василий Ширяев. Он пишет не столько о книгах и критиках (больше он любит писать о критиках), сколько о своих мыслях по поводу этих книг и критиков. И о тех мыслях, которые возникают у него от этих мыслей. И так далее. Порой очень интересно, порой менее. Это вряд ли можно назвать откликом — и еще менее рецензией; это размышления «по мотивам» той или иной книги. Но — почему бы и нет?
Критик не может не проявлять свое «я» в тексте. Главное, чтобы он не забывал при этом о «Я» автора произведения, о котором он пишет, и — что еще главнее — о «Я» читателя, для которого он пишет.

ПРАВО НЕ ТАИТЬ ЛИЦО

Михаил Рантович — поэт, литературный критик. Финалист премии И. Анненского (поэзия), финалист премии А. Казинцева (критика), лауреат премии «Пристальное прочтение поэзии» журнала «Prosōdia» (2021).

Вопрос о том, насколько «я» критика должно проявляться в его высказываниях, кажется мне вообще не имеющим права на существование именно потому, что критическое «я» не только такое право имеет, но и неизменно его утверждает. «Критика» означает «суждение», и странно делать вид, будто возможен какой-то суховато-объективный подход в этом объективно субъективном деле. Даже если высказывающий критические замечания и пытается имитировать стиль научных статей или обходится без местоимения первого лица, то едва ли возможно сковать свободный дух: тот неизбежно себя выдаст. Читая статьи такого-то, всегда знаешь, что написал это он — человек с определённым вкусом, определёнными пристрастиями, с некоторой подразумеваемой иерархией, куда неизбежно будет вписываться (или выталкиваться оттуда) автор, произведения которого подлежат разбору и суждению.
Критик это не авторский агент, не просветитель масс, не бесстрастный исследователь (все эти роли тоже легитимны, но для них нужны другие имена), — а самостоятельная творческая единица. Задача критика не потрафить автору и не выписать пропуск в вечность, потому что критик сам стоит в очереди. Его суждение интересно не как перечисление достоинств и недостатков того или иного произведения, не как выявление перспективности или безблагодатности того или иного стихийного литературного течения, но как взгляд сквозь личную призму на конкретное эстетическое явление.
Всё это, разумеется, банальности, но их приходится проговаривать и повторять. Почему вообще возникает вопрос о проявленности критического «я»? Причина, думаю, в том, что, действительно, есть те, кто пытаются отречься от законного права не таить собственное лицо под маской профессионализма. Без последнего, понятно, не обойтись, но порой аналитический инструментарий применяется чересчур рьяно, всё живое, пристрастное тщательно вычищается — и на выходе получается эталонный текст, написанный стерилизованным стилем.
Это заметно среди тех, кто сам пишет не одну критику, и особенно отличаются поэты, которых сложно заподозрить в амбидекстрии. Они могут быть абсолютно прекрасными и восхитительно смелыми в своих стихах, с яркой поэтикой, но как только иные из них берутся писать критику, происходит удивительнейшая метаморфоза, все художественные амбиции исчезают, их добросовестные, скучные тексты, напоминающие студенческие рефераты первого курса филологического факультета, можно читать только по принуждению.
Продукты подобного жанра — не критики, конечно, а какого-то другого — кому-то, по-видимому, потребны, но они в самом деле находятся за границами художественности, в то время как критика, мне кажется, всё ещё в этих границах держится.

ДРАГОЦЕННОСТЬ КОНТЕКСТА

Артём Скворцов — филолог, критик, поэт. Автор около двухсот научных и критических публикаций, лауреат премий «Эврика», «Anthologia», «Белла», «Книга года».

Вопрос поставлен глобально и стилистически забавно — «…доколе?» (почти что «Доколе это будет продолжаться?!»). Но попробую кратко на него ответить.
С моей точки зрения существует принципиальное отличие позиции филолога/литературоведа от позиции критика. Филолог выступает от лица науки, он стремится к объективности, доказательности и беспристрастности — насколько это вообще возможно в гуманитарной сфере. В идеале высказывание филолога должно содержать как можно меньше «я».
Иное дело критик. Он просто обязан выступать с открытым забралом, говорить от своего имени и демонстрировать индивидуальность. Ведь у критики две задачи, и обе главные. Одна — эстетическая оценка. Безоценочная критика бессмысленна и даже вредна. Критик судит литпроцесс, произведения и авторов. Иными словами, критик берёт на себя ответственность. А ответственность всегда страшит. Потому что можно ошибиться или получить резкое возражение на своё суждение.
Критик говорит — то не читайте, а читайте вот что. Причём в отличие от филолога от него и не ждут подробной аргументации своей позиции. Да у критика часто это и не получается: нет времени на неспешное обдумывание проблемы, нет полного набора фактов для взвешенного суждения, нет ясной методологии для анализа нового и т.д.
Драматизм критики в том, что она по своей природе прикладное, несамостоятельное явление. Критика существует при литературе и только как реакция на литературу. Но критика совершенно необходима.
И тут мы подходим ко второй главной задаче критики. Её можно обозначить так: именно критика пытается в первом приближении выделить главное и второстепенное в литературном сегодня, именно она стремится сшивать разнородные литературные факты современности воедино, именно она создаёт драгоценность контекста. Без этих «паутинок», пусть хаотично и впопыхах протянутых, литпроцесс исчезает, остаются только отдельные, никак не маркированные тексты и авторы, находящиеся в культурном вакууме.
Да, критик сплошь и рядом попадает пальцем в небо. От подобного не застрахован никто, вспомним хотя бы ту ахинею, которую Белинский нёс о Боратынском (да и по многим другим поводам тоже — вообще положительное влияние неистового Виссариона на русскую литературу чудовищно преувеличено). Да, у критика может быть неверная оптика. Много ли, например, толкового о Мандельштаме или Ходасевиче при их жизни сказала критика — дореволюционная, советская и эмигрантская?..

Да, с большой долей вероятности значение мнений и суждений критика через энное количество лет превратится в ничто. Но он должен привлекать читательское внимание, вызывать дискуссию и побуждать людей критически оценивать литературу, понимая всю утопичность своих попыток и осознавая героическую необходимость своего скромного места в движении литературных пластов.

СИМУЛЯКР ПРЕМИАЛЬНОГО ПРОЦЕССА

Андрей Тимофеев - прозаик, критик, редактор отдела критики и публицистики журнала "Наш современник", руководитель Совета молодых литераторов Союза писателей России.

Ответ на этот вопрос зависит от того, считаем ли мы критику наукой или искусством.
Наука познаёт объективный мир, и результаты её практически не зависят от познающего. Сам процесс познания непрерывен: одну часть пазла собрал я, другую – кто-то другой. По сути, не важно, кто это делал, важно – сошлась ли картина, увидели ли мы, как устроена окружающая нас объективная реальность.
Искусство же создаёт изолированные художественные миры, каждый из которых ценен именно своей неповторимостью, бесконечной новизной и субъективностью. Своей отдельностью от других. Содержание этих миров, безусловно, связано с реальной жизнью, но сам мир творится и организуется авторской личностью.
На мой взгляд, настоящая критика является одновременно и наукой, и искусством.
Наука она в том смысле, что познаёт объективно существующий мир художественной ценности литературных произведений. Объективность эта не математическая, конечно, но она существует. Художественность имеет свою «меру» и если не критерии, то подходы к её определению. Для меня в этом смысле образцом является критик Аполлон Григорьев, который в одной из своих статей обозревает первую половину XIX века и называет четыре имени – Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Грибоедов (и постоянно повторяет ещё пятое – Белинский). Он не ошибается ни в одном, и никого из значительных авторов не пропускает. Именно это «знание» должно быть итогом научной деятельности критики – кто в данном временном промежутке является автором первого ряда и почему (и здесь неважно, один ли человек прозреет результат, или же это сделает целая «научная школа»).
Но мало обозначить объективную ценность. Критик ещё должен вступить в диалог с авторами первого ряда, а для диалога нужны две личности. И вот здесь выходит на первый план субъективность критика, его способность организовать познанную художественную ценность в единое высказывание, заинтересовать и привлечь читателя, в конечном счёте – создать собственный мир. Этот мир не может быть ценностно нейтральным, он «пропитан» субъективными взглядами и ценностями критика, а устройство зависит от свойств его личности. В этом смысле деятельность критика становится по-настоящему искусством.
Как видите, вопрос о том, должен ли критик проявлять своё «я», ставить бессмысленно – безличная критика, теряя одно из своих «полушарий», перестаёт быть критикой и становится мёртвым и бездоказательным списком литературы.
Но проблема современной критики вовсе не в этом – людей, не скрывающих своё «я», у нас вполне достаточно. У нас начисто отсутствует другое «полушарие». Сейчас даже вполне уважаемые в литературном процессе люди вообще не отдают себе отчёта, что существует художественная ценность, критерии, подходы – современная критика превратилась в сплошное дилетантство. Вопрос о художественной ценности подменил симулякр премиального процесса и книжного бизнеса. Сами по себе и премии, и бизнес – явления вполне естественные, они существуют по своим законам. Но почему же они определяют содержание деятельности критика? Это всё равно что писатель не смотрел бы вокруг, а черпал своих героев исключительно из телевизионных сериалов.
Критика становится журналистикой или обзором новинок. Из неё уходит подлинная «я»-активность, которая заключается вовсе не в употреблении местоимения первого лица, а в способности свободно подойти к бездонному морю книг, овладеть им и осуществить осознанный и ответственный выбор, подкреплённый научным аппаратом и ясным пониманием, что является литературой, а что нет.
То есть реальный вопрос звучит не совсем так, как заявлено в теме круглого стола. Скорее: доколе в познания современной литературы критики будут идти за навязанным им процессом и не проявлять собственное «я»?
Надеюсь, у них достаточно свободы, ума и таланта, чтобы вырваться из этого порочного круга.