Литературный журнал

1

В утренней черноте, слыша, как похрустывает снег под ногами, пошла в коровник. Там навела порядок — Клавку подоила, добавила сена, воды, убралась. Корова еще с телячьего возраста тут в одиночестве проживала. Когда муж у Александры умер, остальных буренок продала: не справиться было одной, и дело даже не в возрасте — в спине. Трудно с болью. Лечилась, но без особого эффекта. На визиты в областной центр, на платную клинику денег ушло немало. Диагноз, советы врачей, процедуры, лекарства. Обезболивающие только и помогали. Делали боль сносной.
Завтракала чаем с молоко и сухарями, опуская их в чашку и глядя, как светлеет за окном. Снег из ночного, серо-черного становился чище. В доме — спокойствие, слышно только часы на стене. Вымыв посуду, сидела и наблюдала завороженно за бегом стрелки по циферблату.
А вскоре достала сигареты, надела куртку и вышла на скрипучее крыльцо; там поправила белый пуховый платок, застегнулась, побрела вдоль стены к скамейке под окном, где села и не спеша закурила. Глядела на двор, дровяник, коровник, сарай, на ладан дышащий, на открытую калитку, за которой — ровное белое поле. За полем — холмы. Когда-то Александра бегала туда и обратно, чувствуя себя перисто-легкой. Того времени больше нет. Ничего нет. Никого нет.
Курила в безветрии, щурила глаза; выглядели они мутными, водянистыми на плоском скуластом лице, но до сих пор были зоркими, пусть и безразличными. Кто смотрел в них в первый раз, думал, что пустая женщина перед ним. И угадывал. Все дни для Александры стали одинаковыми. Пенсию привозили — событие раз в месяц, походы пешком в магазин по разбитой дороге, которая летом — грязь, зимой — снег. По утрам приезжает за молоком Щербинин, дает ей деньги, переливает товар в свои особые канистры и увозит, и где-то продает. Александра не интересуется. Муж мечтал о большом хозяйстве, хотел больше коров, а потом взял и умер, вот так, не спросив ее мнения. Она же, намаявшись с шестью животными за все годы, решила, что ей и одной Клавки хватит. Помрет Клавка, новую брать уже не будет. А иногда ощущение такое во всем теле, что корова ее запросто переживет. Сегодня еще хорошо, лишь чуть покалывает.
Ничего больше не надо. И никого.
Курила. Ждала.

2

«Нива» подкатила минут на двадцать позже обычного. Из нее вышел Щербинин, потрусил в сторону калитки. Александра сидела неподвижно, положив на колени руки и мерно выдыхая пар. Потом встала и пошла в коровник. Щербинин за ней. Александра открыла дверь. Он, вошел, взял ведро, снял с него марлю, понес к машине. Александра побрела за ним смотреть на его во всем уверенные движения — как Щербинин, этот мужик без возраста, при помощи воронки переливает молоко в свою канистру, как закрывает ее крышкой, закручивает плотно, ставит в багажник «Нивы», достает деньги.
Александра шмыгнула носом, беря бумажки, спросила:
— Дак чо там как?
— Да так же. Как же еще, — едва разборчиво.
Ну и замечательно. Александре не очень и хотелось вникать в подробности. Любопытство к чему бы то ни было она потеряла давно. Было ли оно вообще, пойми.
Передав ей ведро, Щербинин махнул рукой, забрался в машину, завелся, поехал. Александра постояла, щурясь в пустоту, и двинулась обратно. Шагнула в калитку, оставила ее распахнутой. Отнесла ведра в сарай. Вернулась на скамейку у стены под окном.
Нравилось ей сидеть и слушать, как шумит ветер, бегущий по белому полю. Когда вьюга — терпела, пока не закоченеет, а когда летний дождь — пока не становилась вся мокрая. Тогда и возвращалась домой.
Или занимала место у окна. Опершись на пухлые предплечья смотрела вдаль, словно стремилась найти там саму себя, прежнюю, несущуюся к холмам и обратно. Вот только зачем бежит, тут вопрос. Наверное, с молодостью наперегонки соревнуется. Без толку. Умчалась та за горизонт на своих вечно молодых ногах.
Закрыв глаза, Александра увидела ярко-желтые одуванчики, усеивающие поле. Куда ни посмотри, весь мир в одуванчиках.
Александра открыла глаза и уставилась на низкое серое небо.
Летела птица — ровно, быстро, словно у нее где-то срочные дела.

3

Через час подъехала, раскидывая снег, большая черная машина. Александра выбралась на крыльцо. Из машины выскочила племянница Вера, из задней дверцы вытащила пухлый магазинный пакет, вошла в калитку. Верин муж, выбравшись наружу, стал дышать, запрокидывать голову, закурил немного погодя сигарету.
Вера пересекла двор, по-хозяйски осматриваясь, и кивнула Александре. Та кивнула в ответ. Племянница взбежала на крыльцо, Александра посторонилась, чтобы пропустить ее в дом, и та шагнула широко, топнув сапогом. Александра поплелась за ней, а когда вошла, увидела, что Вера обосновалась за кухонным столом и, сняв шапку, расстегивается. Лицо Веры покраснело.
Указав на пакет, водруженный прямо на стол, она сказала:
— Продукты тебе вот.
Александра села на табурет в углу. Вера почесала свою шею. Верин муж втёк в дом, а потом возник в дверном проеме; стоял осматривался, засунув руки в карманы.
— Ну, чего надумала? Надо продавать. Ну?
Александра опустила глаза на полосатые половики. Она не собиралась продавать, но Вера настаивала. Третий раз за месяц приезжает, все дает время на раздумье. Александра не любила Веру, потому что не любила ее отца, своего младшего брата.
Вера гнула свое.
— Нам позарез деньги нужны. Кредит выплатить. Как раз бы вышло погасить остатки и чуть сверху. Тебе чего? Живешь тут она как сова. А в городе-то лучше в сто раз. А мы не хотим брать другой кредит для погашения этого, мы что, дураки какие? Ха, — голос Веры превращался в почти неразборчивое бормотание, — у тебя спина больная, ты можешь свалиться в любой момент и не встать. Чего тогда? А там будет тебе отдельная однокомнатная, бесплатно, заметь, дарим, пенсию туда переведешь, и никаких забот, все под боком, магазины, аптека. Тебе семьдесят два уже, пора за ум взяться, теть Саш. Вижу, надумала! — Вера хохотнула, словно наконец получила правильный ответ.
Александра думала, конечно, но, чтобы надумать, как того хотела Вера, нет, не случилось. Город — не ее. Вся жизнь — тут.
Покачав головой, Александра продолжала смотреть в пол. Вера злилась, обращалась к мужу, вот, мол, смотри, говорила, что не станет, упрямая. Тот молча кивал, сведя брови.
— Сейчас надо продавать, пока дом еще крепкий. И корова молодая. Отдельно про нее договорилась, за хорошую цену.
Раздраженная, племянница хлопнула себя по коленям. Снова начала живописать прелести городской жизни с удобствами, особенно напирая на туалет и ванную. Александра прикрыла глаза: спит, сидя, странная пузатая старуха. Представилось ей поле. Одуванчики и зелень, конечно, хороши, и приятно, когда голые ноги травинки щекочут, покалывают, но зимой, снегом накрытое, оно лучше. Словно громадный белый лист. Хочется написать на нем нечто особенное, сокровенное. Александре нравилось думать, что однажды прилетят сюда птицы, много-много, и сядут на снег, и по ее желанию выстроятся в буквы и слова.
— В самом-то деле, соглашайся! Прямо сейчас поедем оформляться, — сказала, вырвав ее из мыслей, Вера. Сидит, уставилась в упор, вся красная.
Александра подняла глаза, потом снова опустила — на свои руки с переплетениями сосудов и вздувшимися суставами.
— Ну и черт с тобой, — встала Вера порывисто, схватила шапку и прибавила: — Торчи тут до посинения в своей берлоге! Сдохнешь — на похороны не приду!
Кинулась прочь, оттеснив мужа, выскочила бегом из дома, помчалась к калитке. Он — за ней, все оглядываясь на фасад.
Александра сидела неподвижно. Вскоре Верин муж вернулся, молча цапнул пакет с продуктами со стола и вышел прочь, нарочно громко топая. Только после этого их черная машина уехала, стих вдали мотор.

4

Александра взяла сигареты и вышла на воздух. Села на скамейку. Курила, наслаждаясь одиночеством. Клавка дважды промычала в коровнике, точно спрашивая, когда же их перестанут беспокоить.
Александра посмотрела на небо, откуда уже падали крошечные снежинки. Несколько легли на тыльную сторону ее ладони. Вскоре снег стал гораздо гуще, и слились в одно целое небо и земля.
Александра, чувствуя настойчивое желание двигаться, вышла из калитки и оказалась на дороге. Тянулась та вправо и влево, исчезая в пустоте, а впереди — белое поле, громадный лист без краев.
Тяжело идти старухе по такому снегу, но она решила, что все равно пойдет. Проваливалась, выдергивала ноги, уходила все дальше в белую пустынь.
Снегопад креп, густел, и вскоре дом полностью исчез из вида.
В какой-то миг осталась Александра совершенно одна — посреди белизны и тишины, даже ветер обходил ее стороной.
Стояла она там, где небо и земля соединялись неразрывно, и собственные мысли были ей непонятны и не имели формы, но это не страшило ее, не беспокоило.