Литературный журнал

Скрывающийся под трёхбуквенным криптонимом Сергей Кудрин, поэт, прозаик и философ (обсуждаемое издание объединяет все три его профессиональных облика; два из них он, впрочем, предпочитает сращивать в один – «поэтопрозаик») собрал в своей третьей книге, по собственным его словам, «поэтико-прозаические тексты», написанные в прошлом году и посвящённые «погрешностям человеческого восприятия действительности вследствие появления разнообразных изменённых состояний сознания». Таким образом, автор продолжает здесь философскую работу литературными средствами. На нетривиальное устройство этой работы, на освоение ею пространств за пределами слова настраивает читательское внимание и автор эпиграфа к книге, Игорь Сатановский, изъясняющийся частью дословесно – «ммммммммммммммм / …», а частью и нефонетически – «&&&&&&&&&&&&&&&&&».

В полном соответствии с этим, на последующих страницах нас ожидают разного рода эксперименты с языком (видимо, таким образом и с сознанием), взывающие прежде всего к пластичности восприятия. Например, высказывания, собранные из обломков более или менее узнаваемых лексических единиц: «??? / ШАМ-ПА-ТО БУ-ТУ-ЛА // ??? / ЦИС-ТЮ-ЛИ КО-НЬ-МО» (курсив авторский), для которых автор предлагает термин «слогова» (полужирный шрифт опять же авторский) и объясняет их назначение: они «эпизодически вводят в дринканутые трансперсональные переживания».

В разделе «Замогильные вояжи» перечислены разного рода «неадекватные занятия в иномирье», суть которых описывается анаграмматически: так, «диюй» китайцев означает «маазться неаныстно тюельним жиром», а «хельхейм» скандинавов – «тяугче натсарвитаь воылкну».

Книга изобилует авторскими неологизмами, значение которых таинственно: так, среди «инкарнаций дискотечной кошки» названы «зимний иград», «рилскатл-пластид», «кокосовый нсив» и много другого интересного.

Но есть в книге и гораздо менее радикальные тексты, например, «тристихи», написанные от имени «товарки» автора Ани Анимы, «независимой религиоведки», - они вполне конвенциональны, хотя и соединяют в себе на равных правах элементы разных мифологий и культур: «Подросток-родновер / Отпускает Масленицу / Рожать солнцемеченных // Разгоняют маугли / Лесистые ведьмаки / На трэш-Хэллоуин», «Однострочия», подслушанные экспериментатором «на празднествах между мирами» («Звякните из жаровни преисподней», «Посейчас лаемся с сучкой Майрой»), однострочный же «Божемесячник», «двустроки» (да, представленные здесь жанры тоже многообразны) или совсем простой, даже просторечный (квази?)дневник «Неделя мистичных застолий» («Ты обратилась к нему размазанным каббалистическим письмом. Он не допетрил в чём соль. Переводчица-стесняшка, изъяснялась недонамёками и полудогадками о Ж.». Пунктуация опять авторская). Видно, что упоминательная и ассоциативная клавиатура у автора чрезвычайно широка.

В рамках одного только русского языка эксперименту тесно, и автор время от времени расширяет его разноязыкими элементами: английскими, белорусскими, ивритскими, санскритскими, (древне)греческими, латинскими, взятыми, по всей вероятности, из языков аборигенов Америки и Африки, а также языковым материалом, о происхождении которого остаётся только догадываться («Bu ziyofatning oxiri» – это, кажется, узбекский), не говоря уже о «языке эмоций», буквами которого служат исключительно знаки пунктуации. Применяются также различные шрифты: зачёркнутый, подчёркнутый, полужирный, курсив и транслитерация русских слов латиницей.

Признаться, собрать всё это разнонаправленное и разноустроенное многообразие в целое проблематично. Кажется, здесь был бы очень кстати совсем конвенционально выстроенный авторский текст, в котором анализировался бы если и не результат проведённого эксперимента, то, по крайней мере, смысл этой работы и принципы её устройства, – в котором все эти приключения восприятия вообще хоть как-то согласовывались бы с рутинным общекультурным сознанием – что, несомненно, расширило бы рамки последнего.