Литературный журнал
№31
МАР
МАР
Литературный журнал
№31
МАР
МАР
Сергей Баталов – Вопреки безнадёжности
(О книге «КУФЁГА». Кукин, Фёдоров, Гадаев. Стихи 1990 - 2023 годов. М., Издательство Николая Филимонова. 2023)
Сергей Баталов — критик. Родился в 1982 году. Лауреат «Илья-премии» (публицистика, 2011), лауреат премии «Пристальное прочтение поэзии» журнала Prosōdia (2018). Публиковался в «Литературной газете», в приложении «НГ-EX Libris» («Независимая газета»), в журналах «Арион», «Новый мир», «Кольцо А», «Homo Legends, «Волга», Prosōdia, «Лиterraтура», «Вопросы литературы», «Формаслов», в альманахе «Илья» и др. Живет в Ярославле.
КУФЁГА – это существующее с 90-х годов содружество трёх московских поэтов – Михаила Кукина, Игоря Фёдорова, Константина Гадаева. Название содружества, как несложно заметить, образовано по первым буквам фамилий образующих его авторов[1]. Так же называется и вышедший в 2023 году сборник, включающий в себя подборки его участников. Как и все предыдущие сборники содружества, новый вышел в издательстве Николая Филимонова.
Согласно аннотации к сборнику, в него вошли стихи начиная с 90-х годов и заканчивая 2023-м. То есть по сути это избранные стихи за всё время существования содружества.
Подобные содружества поэтов довольно типичны для нашей культуры. Человеческая дружба подкрепляется общими творческими интересами, и в лице друг друга участники таких небольших поэтических сообществ получают и строгих критиков, и заинтересованных читателей. Есть в них и свои опасности: за долгие годы взаимного внимательного чтения друзья-поэты невольно попадают и под влияние друг друга, приходят к некой общей интонации.
В случае сообщества КУФЁГА эти опасения неактуальны. Михаил Кукин, Игорь Фёдоров и Константин Гадаев пишут по-разному. И поэтому разговору о содружестве в целом должен предшествовать разговор о творчестве каждого из них.
Согласно примечанию, в подборке Михаила Кукина стихи идут от более поздних к более ранним. Поэтому имеет смысл прочитать её с конца.
Ранние стихи Михаила Кукина светлы и жизнерадостны. Перед нами огромный мир, пространство человеческой культуры. И это пространство полно света:
Входил в золотое пространство Сан-Марко, стоял у перил
Над Сеной, на том, самом певучем, мосту Мирабо,
Пил океанский воздух, с живыми поэтами говорил
И просыпался все эти годы рядом с тобой.
(«Недолго, правда, но жил в грузинских горах…»)
Здесь интонационно слышится Бродский, благо и тема та же – благодарности Богу за бытие.
Принятие мира подчёркивается и на формальном уровне. Встречаются стилизации под гекзаметр. Тут вспоминается уже Мандельштам, не серьёзный, а шуточный – из Антологии античной глупости. Вообще, ранние, 90-х годов, стихи Михаила полны радости и игры.
Со временем интонация меняется, стихи становятся трагичнее. По интонации, да и по мироощущению в этот период они немного напоминают стихи Георгия Иванова. В паре с Ходасевичем Иванов упоминается в одном из стихотворений. Так что сходство не случайно.
Сирена скорой взвыла. Смолкла.
Да, только наблюдений ряд.
Плевки, стеклянные осколки.
Всё то, о чём не говорят.
(«Вопросы? Есть предел вопросам…»)
Мироощущение это проводится последовательно в каждом стихотворении. Природа – прекрасна, общество – безобразно, жизнь – трагична. Герою так плохо, что иногда даже хорошо. В этом Кукин тоже оказывается похожим на Георгия Иванова.
Но есть и одна принципиальная разница. У Кукина человек способен вокруг себя создать некий уют и тем самым противостоять трагизму окружающего мира. В стихах Кукина сакрализуется этот уют, домашний быт, мир вещей. Этот быт, который зачастую среди поэтов принято презирать, в стихах Михаила Кукина – ни много ни мало – светит отраженным светом Небесного Царства!
О, полчаса ходьбы и чтение молитв,
и утром свежий снег, и крепкий кофе в полдень —
и через это все Господь нам говорит
о Царствии Своем.
Отчетлив глас Господень…
(«О, полчаса ходьбы и чтение молитв…»)
И это вот умение разглядеть в обыденном отражённый свет небесного царства – это и не от Бродского, и не от Иванова и даже не от Мандельштама. Эта светлая интонация, полная надежды на Бога, – она всё-таки своя, интонация Михаила Кукина.
Стихи Игоря Фёдорова, может быть, наиболее сильно выделяются среди всего содружества КУФЁГА. Они в основном миниатюрны, полны иронии и самоиронии. Это не случайно. Дело в том, что в его стихах остро чувствуется рутина, ощущение безвыходности в ситуации замкнутого жизненного цикла. Всё это, в свою очередь, порождает ощущение абсурдности, понимание того, что лирический герой оказался пленником замкнутого мира.
Холода-холода…
Эх, махнуть бы туда,
Где беда – не беда,
Да не видно следа…
(«Из-под щели дверной…»)
Средство хотя бы временного спасения от повседневной абсурдности похоже на то, которое мы видим у Кукина. Это дружеский и семейный круг, уют родной кухни. С соответствующими ритуалами…
А и вправду – чаю заварить.
А и вправду – водки махнуть.
А потом – парить, парить, парить…
А потом – тонуть, тонуть, тонуть…
(«Происходит непонятно что…»)
Миниатюрность этих стихов, внешняя простота используемых средств в этот период иногда напоминают практики поэтов Лианозовской школы. С двумя важными отличиями. Во-первых, у Фёдорова практически нет социального – в стихах отражается пейзаж, мир природы. Мир человеческого общества проникает в эти стихи редко. Во-вторых, в отличие от довольно мрачного настроения «лианозовцев» в стихах Фёдорова чувствуется радостное приятие мира. Иногда эта радость – почти детская. Да и поэзия Игоря Фёдорова тоже местами напоминает детскую.
На вокзал поеду да
Посмотрю на поезда.
Всё-таки событие –
Поезда прибытие!
Стихотворение, к слову, процитировано целиком. А ещё напоминает об одном из первых киноопытов – «Прибытии поезда» братьев Люмьер. Возможно, эта способность увидеть чудо в простых вещах – то, с чего начинается искусство вообще.
Очень часто всё содержание того или иного стихотворения Фёдорова – пойманное, зафиксированное мгновение. Без выводов. Просто – чувство радости или усталости. Столь разные состояния объединяет одно – оба они являются следствием наполненности, даже переполненности миром, его красотой. А уж негативный или позитивный отклик порождает это состояние переполненности – тут уж как сложится…
И глядя на это месиво
Унылость пейзажа местного,
Мне весело. Тебе весело?
Не весело? А мне весело.
(«Воробушек юркий прыгает...»)
Постепенно, ближе к концу подборки, куда, вероятно, вошли более поздние стихи, характер стихотворений немного меняется. Они становятся ещё короче, а чувство одиночества – ещё острее.
При этом, как ни странно, дружеские посиделки на кухне перестают упоминаться в стихах. То ли перестают спасать, то ли герой перестаёт в них нуждаться. Мир, при всём своём трагизме, оказывается достаточно светел, чтобы в нём хотелось жить.
Метро закрыто. Рано или поздно?
Здесь намело – придётся делать крюк…
Зато искрится снег и небо звёздно.
И тихо без преступников вокруг.
(«Зима такая – хоть вставай на лыжи…»)
Эти особенности – ощущение важности текущего мгновения, способность увидеть красоту даже во вроде бы неприглядных вещах – всё это свойственно восточной поэзии. К финалу подборки Фёдоров приблизился к ней максимально.
Может быть, главная лирическая тема Константина Гадаева – бессилие человека перед ужасом окружающего мира. Этот ужас проявляется на разных уровнях – от экзистенциального до политического. Пандемия коронавируса, последующие трагические события – также оказываются проявлениями трагизма мироздания.
Мир вокруг красив, но при этом ужасен, человек – слаб, смертен и бессилен что-либо в нём изменить. Однако это бессилие не исключает стоического в своей безнадёжности противостояния.
Чтоб расхристанное зло
В дом прорваться не смогло,
Человек стоит в потемках
Подпирая лбом стекло.
(«Чуть повеяло весной…»)
Подлинное счастье на земле невозможно. Оно может существовать только в ином, горнем мире. По той же причине – в том мире – нету смерти, и поэтому человек там может быть счастлив.
Вне земного привычного бремени
Смотрят души свои на свет…
Ни на что больше нету времени.
Нету времени… Просто нет.
(«Между ханжеством и цинизмом…»)
Там, где бессилен человек – всесилен Бог. И надеждой на его помощь полны стихи Константина Гадаева. Даже в минуты самого полного отчаяния.
И вот он видит в мутном полусне
крылатый свет на сумрачной стене
и чувствует: лишь с ним наедине
жизнь снова обретает смысл некий.
(«Забыли стулья, как на них сидят…»)
Трое поэтов, известных как содружество КУФЁГА, действительно, довольно похожи. Склонность к короткому высказыванию, к максимальной простоте языка, острое чувство трагизма мироздания, опора на близкий семейный и дружеский круг и в тоже время надежда на Бога – всё это объединяет всех трёх поэтов.
При этом они разные. У каждого – свой голос, своя интонация. В одном – больше надежды на семью, в другом – на красоту мироздания, в третьем – на Бога. Но одно не исключает другое, а другое – третье. Общие ценности – это и то, что объединяет любой дружеский круг, и придает подлинный вес стихам.
Согласно аннотации к сборнику, в него вошли стихи начиная с 90-х годов и заканчивая 2023-м. То есть по сути это избранные стихи за всё время существования содружества.
Подобные содружества поэтов довольно типичны для нашей культуры. Человеческая дружба подкрепляется общими творческими интересами, и в лице друг друга участники таких небольших поэтических сообществ получают и строгих критиков, и заинтересованных читателей. Есть в них и свои опасности: за долгие годы взаимного внимательного чтения друзья-поэты невольно попадают и под влияние друг друга, приходят к некой общей интонации.
В случае сообщества КУФЁГА эти опасения неактуальны. Михаил Кукин, Игорь Фёдоров и Константин Гадаев пишут по-разному. И поэтому разговору о содружестве в целом должен предшествовать разговор о творчестве каждого из них.
Согласно примечанию, в подборке Михаила Кукина стихи идут от более поздних к более ранним. Поэтому имеет смысл прочитать её с конца.
Ранние стихи Михаила Кукина светлы и жизнерадостны. Перед нами огромный мир, пространство человеческой культуры. И это пространство полно света:
Входил в золотое пространство Сан-Марко, стоял у перил
Над Сеной, на том, самом певучем, мосту Мирабо,
Пил океанский воздух, с живыми поэтами говорил
И просыпался все эти годы рядом с тобой.
(«Недолго, правда, но жил в грузинских горах…»)
Здесь интонационно слышится Бродский, благо и тема та же – благодарности Богу за бытие.
Принятие мира подчёркивается и на формальном уровне. Встречаются стилизации под гекзаметр. Тут вспоминается уже Мандельштам, не серьёзный, а шуточный – из Антологии античной глупости. Вообще, ранние, 90-х годов, стихи Михаила полны радости и игры.
Со временем интонация меняется, стихи становятся трагичнее. По интонации, да и по мироощущению в этот период они немного напоминают стихи Георгия Иванова. В паре с Ходасевичем Иванов упоминается в одном из стихотворений. Так что сходство не случайно.
Сирена скорой взвыла. Смолкла.
Да, только наблюдений ряд.
Плевки, стеклянные осколки.
Всё то, о чём не говорят.
(«Вопросы? Есть предел вопросам…»)
Мироощущение это проводится последовательно в каждом стихотворении. Природа – прекрасна, общество – безобразно, жизнь – трагична. Герою так плохо, что иногда даже хорошо. В этом Кукин тоже оказывается похожим на Георгия Иванова.
Но есть и одна принципиальная разница. У Кукина человек способен вокруг себя создать некий уют и тем самым противостоять трагизму окружающего мира. В стихах Кукина сакрализуется этот уют, домашний быт, мир вещей. Этот быт, который зачастую среди поэтов принято презирать, в стихах Михаила Кукина – ни много ни мало – светит отраженным светом Небесного Царства!
О, полчаса ходьбы и чтение молитв,
и утром свежий снег, и крепкий кофе в полдень —
и через это все Господь нам говорит
о Царствии Своем.
Отчетлив глас Господень…
(«О, полчаса ходьбы и чтение молитв…»)
И это вот умение разглядеть в обыденном отражённый свет небесного царства – это и не от Бродского, и не от Иванова и даже не от Мандельштама. Эта светлая интонация, полная надежды на Бога, – она всё-таки своя, интонация Михаила Кукина.
Стихи Игоря Фёдорова, может быть, наиболее сильно выделяются среди всего содружества КУФЁГА. Они в основном миниатюрны, полны иронии и самоиронии. Это не случайно. Дело в том, что в его стихах остро чувствуется рутина, ощущение безвыходности в ситуации замкнутого жизненного цикла. Всё это, в свою очередь, порождает ощущение абсурдности, понимание того, что лирический герой оказался пленником замкнутого мира.
Холода-холода…
Эх, махнуть бы туда,
Где беда – не беда,
Да не видно следа…
(«Из-под щели дверной…»)
Средство хотя бы временного спасения от повседневной абсурдности похоже на то, которое мы видим у Кукина. Это дружеский и семейный круг, уют родной кухни. С соответствующими ритуалами…
А и вправду – чаю заварить.
А и вправду – водки махнуть.
А потом – парить, парить, парить…
А потом – тонуть, тонуть, тонуть…
(«Происходит непонятно что…»)
Миниатюрность этих стихов, внешняя простота используемых средств в этот период иногда напоминают практики поэтов Лианозовской школы. С двумя важными отличиями. Во-первых, у Фёдорова практически нет социального – в стихах отражается пейзаж, мир природы. Мир человеческого общества проникает в эти стихи редко. Во-вторых, в отличие от довольно мрачного настроения «лианозовцев» в стихах Фёдорова чувствуется радостное приятие мира. Иногда эта радость – почти детская. Да и поэзия Игоря Фёдорова тоже местами напоминает детскую.
На вокзал поеду да
Посмотрю на поезда.
Всё-таки событие –
Поезда прибытие!
Стихотворение, к слову, процитировано целиком. А ещё напоминает об одном из первых киноопытов – «Прибытии поезда» братьев Люмьер. Возможно, эта способность увидеть чудо в простых вещах – то, с чего начинается искусство вообще.
Очень часто всё содержание того или иного стихотворения Фёдорова – пойманное, зафиксированное мгновение. Без выводов. Просто – чувство радости или усталости. Столь разные состояния объединяет одно – оба они являются следствием наполненности, даже переполненности миром, его красотой. А уж негативный или позитивный отклик порождает это состояние переполненности – тут уж как сложится…
И глядя на это месиво
Унылость пейзажа местного,
Мне весело. Тебе весело?
Не весело? А мне весело.
(«Воробушек юркий прыгает...»)
Постепенно, ближе к концу подборки, куда, вероятно, вошли более поздние стихи, характер стихотворений немного меняется. Они становятся ещё короче, а чувство одиночества – ещё острее.
При этом, как ни странно, дружеские посиделки на кухне перестают упоминаться в стихах. То ли перестают спасать, то ли герой перестаёт в них нуждаться. Мир, при всём своём трагизме, оказывается достаточно светел, чтобы в нём хотелось жить.
Метро закрыто. Рано или поздно?
Здесь намело – придётся делать крюк…
Зато искрится снег и небо звёздно.
И тихо без преступников вокруг.
(«Зима такая – хоть вставай на лыжи…»)
Эти особенности – ощущение важности текущего мгновения, способность увидеть красоту даже во вроде бы неприглядных вещах – всё это свойственно восточной поэзии. К финалу подборки Фёдоров приблизился к ней максимально.
Может быть, главная лирическая тема Константина Гадаева – бессилие человека перед ужасом окружающего мира. Этот ужас проявляется на разных уровнях – от экзистенциального до политического. Пандемия коронавируса, последующие трагические события – также оказываются проявлениями трагизма мироздания.
Мир вокруг красив, но при этом ужасен, человек – слаб, смертен и бессилен что-либо в нём изменить. Однако это бессилие не исключает стоического в своей безнадёжности противостояния.
Чтоб расхристанное зло
В дом прорваться не смогло,
Человек стоит в потемках
Подпирая лбом стекло.
(«Чуть повеяло весной…»)
Подлинное счастье на земле невозможно. Оно может существовать только в ином, горнем мире. По той же причине – в том мире – нету смерти, и поэтому человек там может быть счастлив.
Вне земного привычного бремени
Смотрят души свои на свет…
Ни на что больше нету времени.
Нету времени… Просто нет.
(«Между ханжеством и цинизмом…»)
Там, где бессилен человек – всесилен Бог. И надеждой на его помощь полны стихи Константина Гадаева. Даже в минуты самого полного отчаяния.
И вот он видит в мутном полусне
крылатый свет на сумрачной стене
и чувствует: лишь с ним наедине
жизнь снова обретает смысл некий.
(«Забыли стулья, как на них сидят…»)
Трое поэтов, известных как содружество КУФЁГА, действительно, довольно похожи. Склонность к короткому высказыванию, к максимальной простоте языка, острое чувство трагизма мироздания, опора на близкий семейный и дружеский круг и в тоже время надежда на Бога – всё это объединяет всех трёх поэтов.
При этом они разные. У каждого – свой голос, своя интонация. В одном – больше надежды на семью, в другом – на красоту мироздания, в третьем – на Бога. Но одно не исключает другое, а другое – третье. Общие ценности – это и то, что объединяет любой дружеский круг, и придает подлинный вес стихам.
[1] Немного об истории содружества см.: Э. Гер Вот такая КУФЕГА // «Знамя», 2024. № 6