Литературный журнал

Эти небольшие тексты (об их жанровой принадлежности под конец, простите) Ольги Балла регулярно и давно выходят в журнале «Семь искусств». Так же регулярно собираются они в книги. Та стабильность, которой можно только очень радоваться.

При этом здесь нужно немного подвернуть окуляры, пошире открыть двери восприятия и выпихнуть за них, как нашкодившего кота, читательскую привычку воспринимать подобные сборники как издание изданного, накопившегося, тем более и по итогам года. Перед нами — совершенно самостоятельная книга.

Тем более что регулярность этих текстов и их годовой характер – циклический, сезонный практически, так писали средневековые придворные японские дамы, вот и у Балла есть наблюдения над природными изменениями, медитации над преломлением света и воздуха из июльского в августовский – оборачивается лишь плюсом. Это та дисциплина письма и мысли, которая не ослабляет качество текста и мышления, но структурирует их, воспитывает и возгоняет, позволяет дойти до каких-то глубин, которые открываются за повседневными обязанностями, таятся в труде. «Свобода в служении». Да, и в постоянном, фултайм, так сказать, тоже. Даже тем более.

Так писал Георгий Гачев (упомянут здесь раз, по иному поводу). Садился каждое утро и «мыслил» в письме.

Тем более что, как сказано в книге несколько горько-шутливо-правдиво, «в любой насквозь и безальтернативно понятной ситуации пиши рецензию на книгу. <…> Во дни пустоты, отчаяния, влечения к небытию пиши рецензию на книгу». Балла и пишет. Здесь, по скромной автодефиниции, «дикоросль: растёт само и беззаконно, только собирай», «дневник мыслей и внутренних событий автора, максимально очищенных от суетных персональных подробностей и тяготеющих к как можно большей общечеловечности».

Но год и время таковы, что выстроить хоть какую-то гармонию в отношениях с миром или, после краха оных попыток, попытаться утаиться от него не удается. И входит частное (да и что же ему не входить?). Например, оправдание (ведь сейчас же, приучает нас новая этика, за все нужно оправдываться и извиняться, заранее, постфактум, а часто и вместо поступка-фразы), что все же подводит свои метафизические итоги года, когда как бдительные френды говорят, что трагедия и нельзя, ни-ни, не сметь. Не подводить, по Балла, это означает проявить «неблагодарность тому, что дает жить». Или о том, что (это же 2023 год, помните; собственно, и сейчас так, только чуть полегче) в одну запрещенную социальную сеть не зайти, такой там разгул праведников, канистру за канистрой постов в костры инквизиции подливающие. Несмотря на то, кстати, что каждый день возвещают публично о своем умирание от горя и невозможности всего («Почему-то, когда Ельцин Чечню воевал, все очень даже живенькие были. А тут вдруг взяли да померли»). «…Сейчас там слишком много горя и ненависти, — понятно к кому, я вычитала даже и то, что де наша страна должна быть проклята во всех без исключения отношениях, от автомата Калашникова до салата оливье; написал русский, много лет живущий за границей, очень умный человек. Наверно, у него есть на это какое-то право; если бы он проклинал власть, я бы поняла, но когда речь идёт о стране и её людях в целом во всех проявлениях, — честно сказать, меня это очень ожесточает, слишком, гораздо больше, чем я считаю допустимым, — скажем прямо: мне в голову бросается тёмная ярость». Что ж тут удивительного, «умному» человеку нужно там так писать, чтобы доказать, что он человек правильный, да и голова промыта пропагандой дико. Как мне давеча одна френдица написала, живу я в Мордоре, и искренне удивилась, когда я ее поправил, как, это же устоявшееся выражение, чего такого, названия других стран/фамилий коверкать да, грех, а тут естественное дело… Но оставим их.

Балла – как и я – тут тоже резки, проговариваем в текстах и книгах то, о чем стараемся молчать публично, во избежание скандала, нагнетания конфликта и разобщенности, из-за сомнения в своей правоте. Но ведь невозможно молчать всегда, оно зреет, томит и прорывается. Это как с ссорами с людьми, лучше высказать. Видимо.

Делает же из этого Балла — или не из этого, а просто приходит к нему — более глобальный, сложный, возвышенный даже переход. «Научил меня ушедший год — по крайней мере, развернул меня физиономией в эту сторону — принятию (сколько против неё не бунтуй) собственной непоправимой неправоты, невозможности (для меня — во всяком случае) такой позиции, которая была бы правильной и праведной. (Внутреннего бунта это, конечно, тоже не отменяет). Невозможности внутреннего успокоения на этом. Невозможности внутреннего успокоения. Невозможности». Выход же из этого, в частности, в такую практику – стараться признавать, признать правоту другого («отдать правоту другому»). Даже, тем более даже, когда он неправ. Когда он Другой и Чужой даже. Умалить себя, зачеркнуть, стать никем. О, такую праведную культуру отмены провозглашала Симона Вейль, тут достойно прислушаться!

Прежде всего, к интонации книги. К ее мудрости.

То есть книгу можно читать, ценить и любить за разное, поводов тут весьма много. Отдельные наблюдения и мысли ли: «читая книги, — мы их создаём. Выводим из существования в бытие» / «Если человек не боится, то он не чувствует ценности жизни» / «Старость наступает — в очередной раз из многих — ещё и тогда, когда само её наступление и вступание жизни в фазу угасания и свёртывания перестаёт вызывать изумление, оторопь и протест». Откровенность: «Запасаться материалом для самообразования поздно (а я всё по инерции продолжаю), вкладывать в него усилия и время — поздно. Это обречено на безрезультатность, это посевы, которые не взойдут». Настоящие афоризмы: «Человек — рана в бытии, которая в лучшем случае тщится залечить самое себя (и тем самым — бытие)» / «Человек выплетает себя из боли. Из неё состоит». Вообще стиль: «Разгораясь и догорая …превращаешься в пламя. Даже когда гаснешь — превращаешься в пламя. Просто в этом последнем случае пламя уже не видно. В том числе, в конечном счёте, и тебе самой».


Что в своем отточенном и горьком — такой отравленный грустью клинок — стиле Балла доходит до уровня Чорана, мне приходилось писать еще в отзыве на первую «Дикоросль»[1]. Сейчас — о горечи лучше (да, лучше). Балла пишет в книге о разном, о книгах, конечно, работе над ними (и собой, прежде всего, собой). О путешествиях. О возрасте. Старении. О страсти и тщете письма. О воспоминаниях юности, детства – и их преломлении в нынешней себе. О неминуемом приближении к смерти и смирении перед ней. О районах Москвы. О странах, где могла бы жить — и почему не могла. О разном очень пишет.


Но дело совсем в другом. В интонации. Она — очень сильно изменилась по сравнению с предыдущими книгами. Причина ли в тяжести этих отдельных годов, в этой рефлексии о старости или в том, что чем яснее взор от глазных капель ума, тем грустнее, обреченнее и безнадежнее этот мир. Но перед нами настоящий гербарий опавших листьев, они тлеют, скоро их скуют льды и снега, а после схода снега весной не останется и их следа.


«Всё больше — по мере того, как отношения мои с миром переходят из фазы встречи в фазу прощания, вернее (встреча ведь никогда не проходит, мир ведь слишком велик и нов для того, чтобы хоть когда-нибудь перестать с ним встречаться), по мере того, как разрастается — накладываясь на неисчерпаемое событие встречи, срастаясь с ним, — фаза прощания. Разумеется, цепляние за привычное и обжитое — как и тоска по детству и началу — форма страха смерти, приемлемая для сознания форма его проживания».


Все больше нужна тишина, молчание и бессобытийность[2]. «Очень похоже, что на ныне разворачивающемся этапе биографического развития (что противоположно развитию? свитие?) уединение, молчание и большие пространства неторопливой свободы вокруг нужны мне даже гораздо больше книг (и по сию минуту пребывающих в статусе аддикции и вызывающих, как аддикции и положено, неутолимый зуд, но тем не менее) и (сопутствующего им) расширения горизонтов. Впрочем, уединение и молчание — тоже расширение горизонтов, да ещё какое»[3]. Отступают – книги! И поездки. Те самые поездки, о которых только что – столько – в этой самой книге. «Вот наступает, да наступило уже время, когда приготовление борща (сосредоточение внимания вокруг этой собирающей, упорядочивающей, концентрирующей практики, — есть ведь практики собирающие и рассеивающие) стало чувствоваться содержательнее, смыслоноснее дальних поездок в неизведанные пространства; а сами эти поездки мнятся практикой рассеивающей». И – главное, главное, ибо мысль Балла идет все дальше, осмысляет все новое, встречает его и уходит за горизонт его (и даже мысли о нем) — осмысляется, подвергается сомнению мысль и поступок, подвергается — поступком мысли. «Это, разумеется, иллюзия, но характерно само её наличие и сама её настойчивость» — так продолжается и заканчивается этот пассаж, «пригожинским скачком».


И очень хорошо понятно по этой книге, после какого-то трудно определимого, но весьма ощутимого (это как аромат, вкус напитка или симпатия к человеку, чувствуется сразу, а попробуй сформулируй) прыжка в ней в качественное иное, что Ольга Балла – никакой не критик (то есть критик, и еще какой!) и даже не эссеист (тут можно в сотый раз, как в сети, дискутировать о терминах и предназначениях, но на любые споры в последние годы у меня лично выработалась стойкая идиосинкразия). А мыслитель и философ (опять же, кому как эти определения, даже самой Балла, но не суть). Из тех «частных мыслителей» — вольных, неинституционализированных и неконвенциональных в широком плане, в спектре от Симоны Вейль до Владимира Бибихина[4].

_____________________

[1] Чанцев А. Скромность познания, или Чоранески Великому Скриптору // Перемены. 2020. 27 мая (https://www.peremeny.ru/blog/24865).
[2] К созерцанию, безделию и скуке призывали, можно вспомнить, многие философы, от Катона и Цицерона до Арендт и Бён-Чхоль Хана. См., например: «Люди, как-то ориентирующиеся в опыте мысли, вряд ли не захотят согласиться с изречением Катона <…>: «Никогда ты не деятелен так, как когда на взгляд со стороны сидишь без дела, никогда не менее одинок чем в уединении с самим собой». Арендт Х. Vita Activa, или о деятельной жизни / Пер. с нем. и англ. В. Бибихин. М.: Ад Маргинем Пресс, 2017. С. 401.
[3] Любопытно, что освобождающим от житейского выступают – кроме религии – вещи зачастую негативные. Приближение старости у Балла, болезнь у Ницше: «Болезнь мало-помалу приносила мне освобождение: она меня избавила от всякого рода разрывов, от всяких неистовых сомнительных начинаний. Она наделила меня правом коренным образом менять свои привычки». Цит. по: Делез Ж. Ницше. Пер. с фр. С. Фокина. СПб.: Axioma, 2001. C. 11
[4] Преподавание в научной институции тут не в счет, мы говорим об единственно важном - способе мышления.