Литературный журнал

Туч зыбистая толочь — предчувствиe дождя. Грязными лужами небо латает выемки асфальта. В росный тротуар впечатываются следы. Словно шахматное поле остается за мною. Я иду к тебе...
Я иду к тебе. А вровень с сердцем — неуверенность. Что сказать тебе? Как сказать?

Помню: в стесненье чуть скошенный взгляд, кивок головы — вас можно?
«Белый танец».
Меня приглашают.
И мне представляется — весь зал следит за мной: отвечу я на приглашение, поднимусь ли со стула?
Я поднимаюсь, ощущая зыбкое недомогание в груди.
«Женское танго» — тихо и задумчиво. Грустная смутность щемит. Я — говорливый и хлесткий — в молчание замкнут. Молчание мне не по росту, тесно и жарко в нем.
— Звать... Как тебя звать?
— Люба.
— Значит, любовь?
— Любовь, и не иначе...
Мне фразой цветистой, но не расхожей, хочется щегольнуть. Она на языке, словно яблоко на терке.
— Луна... — вываливается отдельными крохами слов, стесняя меня в мыслях и движениях.— Представь, мы на Луне. Вокруг... как их?.. селениты вокруг. А оркестр лунный вальс играет... А?
— Не вальс, а танго.
— Пусть танго, — соглашаюсь.
— Мы же... мы не мудреные селениты, а просто лунатики.
И мягкая, но в колючих искорках, улыбчивость затаилась в твоих зрачках. Их антрацитная глубина вобрала меня в зазеркальную тьму, как в колодец. И я потерялся. Как бы сам в себе потерялся. Или... уже в тебе?

Помню: скамейка, одна из семейства наших. Рядом, на гудроне, сдвоенность теней, высвеченных парковыми фонарями.
Теням легче намного. Без звука и наносного волнения — слились.
А нам?
Нам надо учиться жизни у собственных теней.
Пальцы ощупью овладевают таинством. Они, как тени, соприкасаются, они, как тени, вместе.
Здравствуй, чужая ладонь! Здравствуй!
Здравствуй и ты, чужая жизнь! Здравствуй!
А звезда — одна из многих — скатилась вниз, как слеза. Но слеза — радости или печали?
— Кто-то умер, — сказала ты. — Есть такое поверье: падение звезды предрекает смерть.
Закатилась чужая звезда. Но на каждую смерть — по закону природы — приходится чье-то рожденье.
— Пусть сегодня родились мы, — говорю я.

Помню: долго я ждал. Время, раскроенное на мгновения, приходилось вырывать из себя, как занозы, и складывать их в неподъемную пирамиду ожидания. Я ощущал себе рабом, который тащит на вершину этой пирамиды одну минуту за другой и никак не может остановиться. А тут еще — сбоку от нее — пристроился Сфинкс, загадочное создание разума и неволи. Пристроился и вопрошает: «Почему не пришла».
Но ты пришла...
Правда, не в условленный час, с опозданием...
Мной помыкать? Пещерной неуступчивости обида хлестнула меня наотмашь.
— Явилась?! — слепо разорялся я, обгорая в жару щек, как от пощечины. — Больно нужно теперь! Можешь возвращаться домой!
А после мне стало известно: скорая была у тебя.
Укол, рецепты и краткое — «нужен покой»...
«Нужен покой»... Но я тебя ждал, и ты пришла... Поздно? Жизнь, полагала ты, не кончается в  условленный час. Ни в тот, ни в другой, условленный...
В дневнике ты писала: «Не могу без него!.. Не могу!... Вчера... сегодня... А завтра?.. Завтра?! Где он, где? Не могу без него, не могу без него...»

И вот я иду к тебе.
Туч зыбистая толочь пасмурнеет в предчувствие дождя. Грязными лужами небо латает выемки асфальта. В росный тротуар впечатываются следы. Словно шахматное поле остается за мной. И такое же поле впереди.
Я иду к тебе.
Две одинокие фигуры встретились посреди шахматного поля.
— Ты?
— Я.
— Ко мне?
— К тебе.
— А я к тебе.
Я поднял глаза и увидел свое отражение в глубине твоих зрачков. Я остался в тебе, увидел я. И еще я увидел — цветок. Ты держала цветок, аленькую гвоздику. Гвоздику — для меня?
— Сегодня день нашего рождения...
— Ах, да... День рождения...
— Три месяца...
— Да-да, ровно три месяца. Поди ж ты, срок!
— Совершеннолетие...
— Совершеннолетие в три месяца...
И рефреном отдается. Во мне и в ней.
«Я не могу без тебя!..»
«Не могу без тебя!..»
«Без тебя!..»
«Я!..»