Литературный журнал

Подземные переходы – это нечто. Это целая песня. Редкая птаха доползёт до середины засыпанной снегом лестницы, а если доползёт, то там и останется. Там, прямо на середине, где встречаются мягкий предновогодний снег, относительно тёплый воздух, замешанный на запахах шаурмы и тел бездомных, и липкие от грязи ступеньки, рождается отличный жёлтый лёд. Лёд крепкий, как бетон, на зависть всем нашим недоброжелателям.
Лёд – это наше всё. Сколько раз дерзкие захватчики с позором бежали к себе в свои причёсанные фатерлянды, гонимые морозом, рождавшим лёд в их наивных душах. До сих пор каждый дворник, доставая массивный топор, кое-как приделанный к черенку от лопаты, думает, матерясь про себя: «Это ж лёд, чё с ним делать?»

С трудом одолев спуск, мужчина в приличной новенькой горнолыжке, брезгливо морщась, пошёл по подземному переходу. Брезгливо – потому что воняло: запах горелого масла перемешивался с запахом мочи, и на этот безумный купаж накладывался аромат, исходивший от группы товарищей, распивающих палёную водку. Мужчина по-спортивному собранно преодолел пятьдесят метров жёлто-коричневой жижи на полу перехода и стремительно начал взбираться по ледяным надолбам к свежему декабрьскому снегу.

 – Мать твою! Ёкарныйпипец! – на середине лестницы он поскользнулся и, чудом ухватившись за перила, отделяющие лестницу от пандуса для колясок, стукнулся боком о металлическую стойку. – Да что ж так!?

Он обрёл равновесие, втоптав ноги в утрамбованную снежную кашу, и остановил взгляд на нелепом существе, карабкающемся по пандусу. Существо явно принадлежало к женскому полу, хотя возраст его был неопределим вследствие небывалой по масштабам укутанности в разнокалиберную одежду: качественный, но поношенный тулуп, белую шаль, вязаную розовую шапочку и клетчатый шарф, закрывающий нижнюю половину лица. Верхняя же была скрыта за большими очками с толстыми стёклами. В довершение образа из-под тулупа торчала серая длиннющая юбка и растрескавшиеся коричневые сапоги. По снегу за спиной существа практически волочился огромный чёрный кофр с музыкальным инструментом. Чудо в перьях, держась обеими руками за поручни, пыталось ковылять вверх. Ремень кофра, перекинутый через плечо, был слишком длинным, и каждый раз, когда нелепое создание пыталось поправить и подтянуть его, отцепившись руками от перил, ноги начинали скользить, и существо судорожно цеплялось руками за опоры, пытаясь предотвратить скатывание вниз по ступеням.

 – Вот ведь! – мужчина возвёл очи горе.  – Опять щеночков из канавы…

Он, держась правой рукой за холодный металл, схватил нелепую фигуру за воротник левой и, приподняв, поволок по пандусу навстречу падающему снегу. Шарф глушил робкие писки. Ножки, торчащие из-под серой юбки, беспомощно болтались, а руки вцепились в ремень кофра.

– Тебе куда? На автостанцию? – мужчина, дотащив прекрасную даму до поверхности, взялся за ручку кофра. – Пойдём, помогу донести.

– Я сама могу, – невнятный писк, оказывается, был мелодичным девичьим голосом. – Дайте, – она дёрнула кофр обратно.

– Да ладно, мне туда же, – мужчина достаточно бесцеремонно стащил чёрное гробоподобное устройство со спины девушки. Высокий ворот тулупа при этом задрался, и розовая шапочка скрылась из вида. Девушка потопталась неуверенно, но последовала за добровольным помощником. Тот обгонял её на несколько шагов, останавливался, поворачивался и терпеливо ждал, пока она хромала по снежной каше.

– Что с ногой?

Тулуп дёрнулся и остановился. Существо подняло руки и опустило ворот, сдвинуло шарф с лица и строго блеснуло стёклами очков.

– Ни-че-го! – прозвучало это как команда, но рукав горнолыжки взметнулся в отметающем жесте.

– Да ладно, травма? Или операция была?

– Ммхух! – смешно выдохнула девушка облаком пара в снежное небо.

– Ну не хочешь, не говори, – мужчина ткнул пальцем в сторону автостанции. – Пошли.

 Они молча дошагали до корявых дверей. В кассовом зале было почти пусто. Поставив кофр с инструментом у истёртой стойки, добровольный спаситель скользящих дам нагнулся к окну справочной:
– Девушка, что там с автобусом из Ижевска?

Девушка-в-окошке безразличным тоном бросила:
– Задерживается, пробка в районе Нытвы, из-за снегопада, не раньше, чем через два часа будет.

– Вот ведь… – он отошёл, уступая место барахтающейся в необъятном тулупе музыкантше. Она, расстегнув массивную пуговицу и кое-как распутав шарф, наклонилась к окошку.

– Простите, до Краснокамска когда автобус будет?

– В двенадцать пятнадцать. Всё, я закрываюсь, билеты в уличной кассе.

Девушка-в-окошке со стуком захлопнула фанерную створку, отделяясь от мира.

– Эхх… – наматывая шарф обратно, хромая музыкантша раздосадовано блеснула очками. Она повертела головой, ища, куда бы присесть, но её недавний спаситель уже исчез. Удручённо вздохнув, она направилась в зал ожидания, бормоча:

– Опять в этом гадюшнике сидеть, – девушка сморщила носик, вспомнив тяжёлые ароматы, которые ей приходилось вдыхать почти ежедневно на протяжении месяца, пока длился конкурс. – Мерзкая продавщица вонючих пирожков, спящие алкоголики, крикливые бабы, гопники… Конечно, человек искусства должен испытывать недостаток комфорта, чтобы не стать сытым исполнителем попсы. Так бабушка всегда говорит. Но не до такой же степени! Ладно бы была война, или какое-то другое бедствие, и не было бы никаких возможностей для обычной жизни. Но сейчас, в относительно сытое время, выглядеть как беженец? – наивный девичий мозг не в состоянии был справиться с идеей пассивного существования в сливной канаве. – Есть руки – иди работай руками. Есть мозг – получай образование, работай головой. Есть ноги… Впрочем, о ногах думать не надо, а то опять влезем в пучину чёрной меланхолии, так не подходящую талантливой конкурсантке.
И тулуп, шаль и кофр повлекли свою хозяйку к уличной кассе, внушив ей здравую мысль о прогулке по относительно свежему воздуху.

За кривой дверью автостанции обнаружился вполне мирный пейзаж: снег почти прекратился, пустая проезжая часть, полностью скрытая свежим слоем осадков, напоминала лесную поляну, только вместо деревьев вокруг стояли дома, присыпанные рождественской белой ватой. Пейзажную идиллию портил только значок «М» зелёного цвета на недавно открывшемся заведении известного бренда.
Девушка поставила тяжёлый кофр на заснеженное крыльцо и расслабленно вздохнула. Да, в такой обстановке она бы выступила с большим удовольствием. Жаль только, что в реальном лесу нет никого, кроме лис и зайцев, а здесь слушать её сбегутся те же бомжи и алкоголики. Она рассерженно пыхнула в неподвижный воздух клубком белого пара, шагнула вниз по скользким ступенькам и полетела кубарем, пытаясь удержать на вытянутых руках свою, видимо драгоценную, поклажу. Хорошо, что тулуп был толстый и уменьшил боль от падения как минимум втрое. Но неуклюжая музыкантша, сев на попу и обняв инструмент, горько заплакала, больше от обиды и жалости к себе, чем от боли. Похлюпав носом, начала шарить левой рукой вокруг себя в поисках свалившихся очков. Лёгкий снег, не успевший слежаться, приятно холодил пальцы, и она, набрав горсть, размазала его по лицу. Холодные капли стекли по щекам и шее, вызвав дрожь.
 «Ну вот, – подумала она, – сейчас с моим зрением, в глубоком снегу, я точно останусь без очков». Очки были последние. Покупать новые, дешёвые, бессмысленно, с её-то астигматизмом. И ноты теперь не разглядеть, придётся играть по памяти, а это чревато… Дорогие очки пока не по карману, да и ждать их надо неделю, не меньше. Внезапно расплывшийся пейзаж закрыло яркое пятно, и спокойный, чуть насмешливый и уже знакомый голос произнёс:

– Разумные барышни от помощи не отказываются.

– Я… – она сама почувствовала, насколько смешно выглядит её расстроенное пыхтение, – не барышня.

– Барышня, барышня, – к её носу прижался бумажный платок, – высморкайся, а то будешь бадыдьндя.

Устав сопротивляться, а, точнее, вспомнив, что платочки у неё самой закончились, она выдохнула носом. Получилось совсем по-детски.

– Вот хорошо, – давешний мужчина в горнолыжке сменил платочек, – давай ещё, а то нехорошо очки на мокрый нос надевать.

«Надевать». Это зацепило. С одной стороны, грамотная речь в этом городе – не редкость, с другой, какова вероятность встретить ночью на автостанции, которая давно не видела никого, кроме работяг и гопников, мужчину (мужчину!!!), который готов помочь, да ещё при этом и хорошо образован?

 – Где очки? – в ответ к лицу прижался ворох платочков. 

– Промокни лицо, а я сейчас их протру от снега.

– Спасибо, – она стала промокать влагу со щёк, губ и бровей и внезапно замерла, подумав: «Может, маньяк?» О маньяках она не знала ничего – не интересовалась жуткими новостями из телевизора и газет. Но слышала, что они существуют и чего-то хотят от девушек. «Может, надо пойти в людное место?»

– Держи, – на нос мягко приземлилась знакомая оправа, и сразу вернулось зрение. – Давай помогу, – он подхватил её за талию и поднял без малейшего усилия.

– Пустите!

– Да не собираюсь я тебя похищать, уж успокойся, – он широко улыбнулся, – тут кругом камеры. И я даже не собираюсь тебе предлагать отвезти домой, хотя машина у меня совсем рядом стоит. Пойдём лучше в «макдак» зайдём, там не воняет.

Это был аргумент. Скорее АРГУМЕНТ! Ноги сами радостно захромали в сторону горящей зелёным светом буквы «М». Мужчина, держа в одной руке кофр, другой поддерживая тулуп за локоть, подстраивал шаг под несимметричные движения нелепой спутницы. Перед входом в кафе она выбрала пандус, а не лестницу, и ему пришлось перехватить инструмент в другую руку и зайти с противоположной стороны, чтобы подтолкнуть музыкантшу.
Внутри царил капиталистический порядок – тётенька в возрасте драила и без того блестящий пол, за кассой стоял молодой прыщавый человек в зелёной униформе. Поздние посетители тихо сидели по углам, набивая животы всякой заморской ерундой.

– Давай сюда сядем, – горнолыжная куртка улеглась на сиденье углового диванчика рядом с чёрным кофром, сильная рука подхватила тяжёлый тулуп и невесомую шаль. Девушка замешкалась, раздумывая, снимать ли шапочку, потом решительно стянула её и тряхнула копной каштановых волос.

– Что? – заметив приподнявшиеся брови галантного спутника, спросила она.

– Ожидал увидеть нечто мышиного цвета… И внешности…

– Мышиной внешности? С хвостом? – едкая улыбка совсем не портила мягкие черты. 

– Скорее с зубами и усиками, – он простодушно ухмыльнулся, устраивая тулуп на металлической вешалке.

– Ну, зубы у меня есть, а с усиками… Боюсь вас разочаровать…

Мужчина поднял руку ладонью к собеседнице, в останавливающем жесте.

– Не придирайтесь, мадемуазель, я всего лишь пытался высказать комплимент. Думаю, форма была действительно неудачная. Готов искупить. Что будете? Картофель с бургером или бургер с картофелем?

– Я сама могу за себя заплатить, – гордо вскинула прямой носик мадемуазель.

– Никто и не сомневается, но неужели вам не хочется побыть слабой барышней и ощутить прелести галантного ухаживания? – видно было, что он готов рассмеяться. – Нет, нет, не отказывайте мне. Я этого не перенесу.

–Пуффф…

– Давайте лучше знакомиться. Аристарх. Но друзья называют меня Гай.

Совсем сбитая с толку, она опустилась на диванчик.

– Мира.

 – Это уменьшительное?..

– Нет, меня так зовут, – она сверкнула из-под очков ярко-зелёными глазами.

– Красивое имя.

– А мне не нравится.

– Ладно, я всё-таки принесу перекусить.

Аристарх, или Гай, пошёл к скучающему кассиру, оставив Миру наедине со своими мыслями.
«И чего это так открылась? Но ведь не люблю своё имя. Нельзя откровенничать с первым встречным. Нельзя давать уводить себя в ночное кафе, нельзя давать угощать себя. Нельзя… Хотя так хочется, чтобы кто-нибудь проявил заботу… Ведь с тех пор, как… Не надо об этом думать, – погрустневшая барышня нервно разгладила юбку, проверяя, хорошо ли скрыты ноги. – Интересно, стал бы он так вокруг неё прыгать, если бы увидел?..»

– Вот вам чудо современных технологий, – Гай поставил перед ней на стол поднос. – И я вдруг понял, что как-то не к месту в такое время… Эээ… – он сам усмехнулся своей речи, – или не ко времени в таком месте… Короче…

– Ага, – Мира поникла и тяжело вздохнула, – у меня была репетиция. Завтра финальный этап конкурса.

Она и сама прекрасно понимала, насколько неуместно смотрится здесь и сейчас – с виолончелью, протезом, очками и солидным багажом музыкальной подготовки и недетских комплексов.

– Ох ты! Соревнования. Это мне близко…

– Да, вы похожи на спортсмена, – она внимательно оглядела явно дорогой спортивный костюм собеседника и, задумчиво потянувшись к аппетитно желтеющей картошке, неожиданно спросила: – А почему Гай?

– Хех… – мужчина не спеша дожевал кусок гамбургера, отхлебнул чая из картонного стаканчика и спокойно ответил: – Я работаю в интернате для слабослышащих. Так вот, я детям часто рассказываю о разных интересных персонажах. Им, понятно, тяжело всё воспринимать, но многое улавливают. А чаще всего я им о Гае Юлии Цезаре рассказываю…
Мира представила, как это, должно быть, мило выглядит – крепкий, хорошо образованный мужчина возится с бедными детишками, а они внимательно его слушают. Она вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которой, чтобы почувствовать облегчение, нужно просто высказать свои страхи какому-нибудь надёжному взрослому.

– А у меня кроме музыки ничего нет, – произнесла она задумчиво и взяла бургер. – Родители погибли, у самой протез после той аварии, – Мира выставила из-под юбки некрасивую деревяшку, причём в первый раз в жизни она не испытала ни стыда, ни жалости к себе. – В личной жизни, как можно понять, мне ничего не светит. Все силы на музыку и трачу.

Гай, неуверенно улыбаясь, смотрел на то, как Мира пытается откусить бургер, не испачкав нос. С одной стороны, ему было жалко эту странную несчастную мадемуазель, с другой – опыт говорил о том, что девушки с такими яркими глазами добиваются своего, в чём бы это «своё» не заключалось.

 Они некоторое время ели молча, иногда смотрели друг на друга, причём Мира нисколько не стеснялась этих взглядов, хотя обычно предпочитала смотреть в сторону. Потом Гай собрал упаковку на поднос и отнёс эту яркую бумажную ерунду к контейнеру для мусора.

– Пойдём, – предложил он, – я провожу тебя до остановки, осталось полчаса до двенадцати.

«Двенадцать, – думала Мира, надевая поданный Гаем тулуп и закутываясь в клетчатый шарф, – сегодня католический сочельник. В этой стране никто католическое Рождество не празднует, а всё же хочется надеяться на хорошее».

Они вышли на улицу, под медленно опускающиеся с неба звёздочки снежинок. Гай аккуратно придерживал спутницу за локоть и легко нёс её гигантский кофр. Мира уже не пыталась вырываться и рассержено пыхтеть. Она успела оценить, как легко шагать по свежему снегу, когда тяжёлый кофр не тянет к земле и не норовит исполнить предательскую подсечку, заставив свою хозяйку лететь лицом в сугроб.

– У меня завтра финал, – призналась она снежинкам, – и я не знаю, что будет потом.

Фраза никому конкретно не предназначалась. Просто, почувствовав неожиданную лёгкость, Мира выдохнула её в зиму. Она не ждала ответа, и даже сама не поняла, вслух ли это сказала, но Гай ответил:

– Ты выиграешь и уедешь на какой-нибудь международный конкурс, а потом будешь играть в оркестре в Венеции.

Мира чуть не рассмеялась – настолько нелепым показалось ей это предположение.

– Искусство так не работает… – уверенно начала она.

Но Гай перебил:

– А что такое искусство?

– Ну…

– Не отвечай. Это риторический вопрос. Любой ответ будет неправильным или неполным. Неужели после финала ничего не будет?

– Будет.

– Ты же играешь, потому что это нужно кому?..

– Мне.

– Так играй. Играй так и там, где считаешь нужным. Остальное – дело времени и результат приложенных усилий, – он коротко хохотнул. – У меня сейчас команда практически глухих детей, девочек, рвёт в баскетбол всякие элитные спортшколы. И ты возьми и порви всех.

– Как считаю нужным?

– И что, и где, и как, и кому. Это твоё дело.

Они остановились. Мира оглядела похорошевшую от снежной чистоты остановку, давешних алкашей, выбравшихся из перехода, пару нахохлившихся гопников и неряшливых баб с необъятными баулами.

– Дай.

– Что?

– Виолончель.

Гай послушно протянул кофр. Снег почти перестал. Только пара запоздавших снежинок легла на тёмно-коричневую деку, когда Мира провела смычком по струнам. При первых звуках «Вальса цветов» к ним вплотную подошли гопники.

– Завтра Нинка Снежинку танцует… – прошептал один.

– Сестра, что ли? – бросив недокуренную сигарету, спросил второй.

– Ага…

Мира ударила по струнам. Сменив мелодию, она прислушивалась к себе, пытаясь понять, что бы сыграть такого, что подошло бы к обстановке и к её собственному настрою. После нескольких тактов «Маленькой ночной серенады» к ним, приплясывая, подошли тётки, бросившие свои баулы. Мира вдруг почувствовала, как откуда-то снизу, от самого протеза, поднимается тёплая волна, которая заставляет её играть ещё радостнее и энергичнее.

 – Ой, а это чё? – прогнусавила одна из тёток, когда Мира снова поменяла мелодию.

– Чардаш Монти что ли? – неуверенно сказал Гай.

– Минуточку, – раздался заплетающийся голос, и в поле зрения Миры вплыл один из алкоголиков. – Это не Чардаш Монти! Это пятый венгерский танец Брамса!

Алкаш отвесил галантный поклон, чуть не упав, и объявил:
– Девочка – гений. Уж я-то в этом разбираюсь.
Кто только не бродит ночами по просторам нашей необъятной…Какие только извилистые дорожки следов не сплетаются причудливыми узорами. Вот и благодарные слушатели разбрелись по своим поздним автобусам, и Гай с Мирой остались вдвоём.

– Венеция, – застёгивая кофр, Мира звонко рассмеялась. – Автобусная остановка, вот моя сцена.

– Так здесь искусство нужнее, – Гай отобрал у музыкантши виолончель и, приобняв её за плечи, доверительно произнёс прямо в объёмный ворот тулупа. – Искусство – это философский камень, который может превратить свинец будней в сияющие драгоценности…  Играй, Мира, просто играй. А где и кому – неважно.