Литературный журнал

Они встретились на творческом вечере какого-то малоизвестного поэта. Она – маленького роста и неприлично для своего возраста по-подростковому худа и почти безгруда. Трикотажное облегающее платье цвета горького шоколада, такие же плотные колготки и светло-коричневые замшевые сапоги. Волосы почти черные и длинные, похоже, что крашенные, потому что под электрическим светом давали неестественный оттенок, который, конечно, замечали только внимательные женщины. Вся она, осознанно или случайно, но грамотно одетая во вкусные цвета, мгновенно пробудила в нем аппетит гурмана и мужчины. В тот вечер Константин – здоровый, молодой – решил ни к кому больше не присматриваться.
Купив книгу стихов, ту, что тоньше и дешевле, встал в недлинную очередь к столику юбиляра, чтобы подписать, время от времени поглядывая туда, где стояла она, мило с кем-то щебеча. Закончив беседу, она походила возле стенда с книгами, полистала их и, так ничего и не купив, встала в очередь за автографом. Порылась в рюкзаке, достала пухлый потрепанный блокнот. «То, что надо! – ухмыльнулся Костя, – как пить дать – поэтесса!»
В очереди их разделяло четыре человека. На столе, за которым юбиляр подписывал книги, опасно стоял одноразовый стакан с явно уже остывшим кофе. Поэт был солидного возраста, плотный, чуть грузный, но относительно небольшой и пышноусый и, кажется, очень тяготился происходящим, чувствовал неловкость от подобного внимания к себе и своим книгам. Когда подошел черед, Костя назвал свое имя, а поэт, размашисто ставя подпись, задел стакан. Бурая лужа разлилась по столу и закапала на пол, чуток попала и на костюм поэта. Возникший вдруг словно из-под земли резвый молодой человек в сером приталенном пиджаке подал салфетки и громко извинился перед очередью, заверив ее, что остальным подпишут после торжественной части, и пригласил всех пройти в зрительный зал. Костя с неприязнью отметил повышенную услужливость резвого парня перед поэтом, у которого было такое растерянное, доброе, простое и бесхитростное лицо, что подобная «забота» смотрелась странно, а о причинах ее можно было только догадываться. Однако в Центральный дом литераторов Костя пришел не для того, чтобы загадки разгадывать, – объект его внимания растерянно озирался по сторонам. Косте показалось, что в своей нестандартной внешности она парила на той едва уловимой грани, когда вот еще чуть-чуть и перед нами не тонкая, трепетная девушка, а тощая и больная, на вид неприятная особь женского пола. Костя и не думал, что бывают такие миниатюрные, и ему стало еще любопытнее… Подошел и аккуратно, чтобы не вспугнуть, предложил девушке сесть вместе. Она чуть вздрогнула, секунду колебалась, но все же пошла с ним.
Они заняли два места у прохода в задних рядах.
– Айлен, – представилась она и достала из рюкзака паспорт, раскрыла его и сунула Косте под нос. – Все думают, что это псевдоним, а это меня папа так назвал. И откуда только имя такое цыганское выдумал. Мама шутила, что это начальные буквы всех его женщин, кроме и краткого, конечно, наверное, просто «и», какая-нибудь Ирина или Илона.
– Маловато что-то женщин, – заметил Костя. Они перешли на шепот, потому что в зале приглушили свет.
– А у вас больше было? Самое удивительное, мою маму звали Вероника. То есть папа не учел ее! Вот и разбери вас, мужчин!
Они захлопали, потому что захлопал весь зал.
– А вас как зовут?
Вместо ответа Костя тоже достал паспорт и показал его Айлен. Словно по заказу свет в зале включили, потому что пышноусый поэт, с еще более виноватым выражением лица, под аплодисменты прошел на сцену, поклонился и совсем не царственно опустился в кресло, возле которого стоял круглый столик, а на нем – ваза с цветами. В это время Айлен успела глянуть страницу с семейным положением. Хмыкнув, она убрала паспорт Кости в свой небольшой рюкзачок.
– Можно было не показывать, я бы и так поверила, что вы Константин. Константин не Айлен. А паспорт ваш я пока у себя оставлю, – она тихонечко засмеялась, в темноте сахарно блеснули ее жемчужно-влажные зубы, а шепот с причмокиванием (оттого, что она жевала жвачку) чуть не свел его с ума.
Впереди сидящие зрители сделали им замечание, Костя и Айлен умолкли. Время от времени он поглядывал на ее темный профиль, она будто бы внимательно слушала и не отрываясь смотрела на сцену, на которую вышел очередной человек и безо всяких поздравительных слов ударил по струнам и запел песню, вероятно, на стихи юбиляра. Пел он невыносимо, Костя склонился к уху Айлен:
– Я жутко голоден, может, сбегаем перекусим?
Айлен согласилась. Дождавшись окончания песни, они поднялись и, толкнув тяжелую дверь, вышли в фойе.
– Вы как предпочитаете – сэндвич в баре или полноценный ужин? – Костя направил ее к гардеробу. – Не волнуйтесь, мы сюда еще вернемся, и вы успеете подписать книгу.
Через десять минут Костя и Айлен сидели за дальним столиком ресторана «Бристоль» – единственного на всю округу заведения. Официант в белой рубашке и бордовом фартуке подал им меню, как и полагается в приличных местах, в раскрытом виде. На мгновение Костя растерялся, потому что не ожидал подобных цен, но сумел сохранить спокойствие. Айлен заметила это и скромно заказала овощной салат с лепешкой и травяной чай. Официант поднес зажигалку к фитильку свечи и притушил торшер.
В мягком уютном свете пламени свечи Айлен показалась Косте еще прекраснее: темные глаза блестели молодым, чуть лихорадочным блеском, губы оставались влажными, но не лоснились, волосы казались настолько мягкими и душистыми, что хотелось надолго нырнуть в них… И вся она словно готова была разорваться от восторга, надежды и огромного нечеловеческого аппетита, молодости, охоты до всего. Такая шоколадная в своей одежде, свежая, смелая и ручьеголосая, пожевывая хрустящую капусту, щебетала о поэзии, а Костя наворачивал какой-то суп и пытался хоть немного улавливать суть ее слов, хотя мысли его были совсем не о стихах.
Когда принесли чай и десерт, которого они не заказывали (оказалось, комплимент от ресторана), Айлен замолчала, вся прислушалась к вкусу крошечного пирожного, томно отпила чай и спросила наконец, чем в этой жизни занимается Костя. Он хотел было соврать, но отчего-то не смог:
– Я занимаюсь ремонтом квартир. У меня своя бригада.
– Ого, это же золотая жила!
– Разве? – удивился Костя.
– А разве нет? Клиент же не знает, сколько мешков цемента уйдет на выравнивание пола. Особенно в больших помещениях.
– Я смотрю, вы в этом разбираетесь! Но я не умею врать.
– А вот это в наше время скорее недостаток, чем достоинство. Я тоже не умею, а вот жизнь другому учит… и врать приходится на каждом шагу. – Она взяла круглую лепешку, разорвала ее, свернула в трубочку одну половинку и отправила себе в рот.
Официант услужливо забрал пустые тарелки. Костя подлил себе и Айлен чаю.
– А вы, вероятно, поэтесса? Почитайте что-нибудь из своего.
Она будто ждала этого вопроса, вытянулась макушкой к потолку. Некоторое время глядела на чуть подрагивающий язычок пламени, затем подняла взор к окну и продекламировала:

В духовке шарлотка румянится,
В приставку ребенок играется.
Второй зубрит «Бородино»,
А я стою, смотрю в окно
С маской из творога на лице,
Пока дома нет их отца.
Белье не глажено, нет доски –
Сломали дети полгода назад.
Я все еще смазываю соски,
И капли от недосыпа в глаза.
Котлеты жарю и режу хлеб,
Пирог готов – пищит духовка!
Второго вечером у нас балет,
Коль не уедет в командировку.

Через пару секунд Айлен быстро взглянула на Костю:
– И почему я это написала? Ничего такого даже близко не хочу.

Я не мечтала, что буду мать.
Стараюсь вовремя ложиться спать,
А глажку можно не затевать –
И так сойдет, коль не отжимать!

Она вдруг нервно хихикнула, чем задула свечу.
Косте показалось, что она сейчас расплачется, будто рассказала стихами о своей утрате… Но Айлен удивительным образом за секунду справилась с собой и как ни в чем не бывало спросила:
– А вы какие стихи пишете?
– Да я… так, – промямлил Константин. – Дурные! Матерные! – добавил он бодрее.
– Как интересно! Люблю матерные! Почитайте что-нибудь… неприличное!
– Почитаю, но не здесь.
Секунду Айлен глядела на него какими-то уже совершенно иными глазами, не молодыми и жадными до всего, а глазами человека, прожившего большую жизнь, глазами усталыми и добрыми. Костя даже чуть вздрогнул, потому что не ожидал увидеть у нее такое лицо, тем более после того, как соврал, что пишет матерные стихи – он сроду никаких стихов не писал...
Извинившись, Айлен отошла в дамскую комнату, Константин попросил счет и, когда полез в рюкзак за кошельком, наткнулся на книгу, достал ее и прочел: «Леонид Рогов. Лирика». Костя всегда был равнодушен к любым стихам – в нем процветали иные таланты: от природы внимательный, все на свете подмечающий, рассудительный. И с детства любил работать руками. За что бы он ни брался, все у него хорошо выходило. Однажды довелось ему выкладывать плитку в ванной очень странной женщины, которая занималась тем, что издавала малым тиражом тонюсенькие книжки неизвестных писателей и поэтов. По всей квартире жили самые разные книги, связки книг, распечатанные листы формата А4, старая мебель, самые разные люди. Они постоянно курили, смеялись и пели, и время от времени подавала голос забытая всеми лохматая собака.
Квартира была странная, как и хозяйка. Планировка – будто кто-то жестоко пошутил или отомстил – проход в спальню через туалет. И вот этот самый туалет Костя выкладывал новой очень хрупкой плиткой, которую привез кто-то из благодарных гостей. Дело двигалось небыстро, хозяйка предложила Косте пожить у нее, пока идет работа. Там, в той квартире, он насмотрелся и наслушался от литераторов самых разных стихов и историй. У него даже была кратковременная девушка, задумчивая, медлительная и рыжая, она отлично пела под гитару, но сама стихов, кажется, не писала. На своих коротко стриженных ногтях она рисовала буквы, на каждый палец по букве. Люди их замечали, только когда она бралась за гитарный гриф, а если ее спрашивали, что они значат, девушка делала вид, что не слышала – будто это нечто страшное или тайное, о чем вслух не принято говорить.
В той квартире было много случайных, наслышанных о халяве, приблудных, охочих до: общения, еды, выпивки, мужчин, женщин, литературы и прочего людей. Они исчезали так же внезапно, как и появлялись. Были и постоянные, которые, казалось, никуда и не выходили. И именно там Костя понял, что в любой среде есть случайные люди: например, среди рабочих – криворукие, без какого-либо глазомера, которые только все портят или мешают, но почему-то упорно желают заниматься именно этой деятельностью…
После заказа в той квартире Костя решил, что открыл Америку, и время от времени ходил по разным литературно-музыкальным мероприятиям, потому что это вернее и много дешевле, чем по клубам. Сколько окололитературных, околотеатральных людей, что вынюхивают про малоизвестные вечера, пробираются туда и сходят за своего. И именно там можно было встретить легкодоступную девушку, чтобы приятно провести время. Такие, как правило, не хотели замуж, были молоды, даже юны и часто наивны, а порой и трогательно глупы. Не всегда получалось вернуться с добычей, бывало, что сходишь впустую – либо девушка не согласится, либо никто не понравится.
– Ну что, вернемся на юбилей Федора Романовича? – спросила неожиданно появившаяся Айлен.
– Леонида Романовича.
– А… – пожала плечами Айлен и улыбнулась. – Ну, Леонида.
Они вышли на улицу. Ветер рассвирепел. Колючий и сильный, он пытался сорвать с людей шапки, сбить с ног.
– Можно я скажу вам правду? – крикнула Айлен.
– Давайте сперва от ветра спрячемся!
Скорым шагом они дошли до старинного здания с толстыми колоннами, зашли за одну из них и тут же, извинившись, отскочили – за нею, оказывается, целовались подростки, они смутились и на всякий случай ушли. Костя и Айлен зашли за другую колонну. Айлен положила руки ему на плечи:
– Честно говоря, я понятия не имею, кто такой этот Леонид Рогов! Загуглила, пока в метро ехала, чтоб не спалиться, – она нервно захихикала. – Просто вы мне так… понравились… Так понравились, что сразу стало щекотно и страшно! И я, когда в ресторане руки мыла, отчего-то подумала, что если не скажу вам правду, то никогда больше не увижу! – и она быстро поцеловала его.
Костя ответил на поцелуй, но немного напрягся: он-то как раз и хотел больше не видеться… Айлен целовала так, словно очень хотела пить, и наконец дорвалась до источника. После поцелуя она, не открывая глаз, скорым шепотом отчаянно выдала:
– Я так устала быть веселой, я так устала… быть! Жить! Я не могу работать, даже там, где не надо думать!
Первым порывом Кости было сию же секунду удрать от нее, но что-то остановило его, и он, чтобы она замолчала и не выдала ненужной ему информации, накрыл ее губы…
– Я не за стихами… Плевать я хотела… Я поесть пришла… – тихо произнесла она чуть позже.
– В каком смысле?
– В смысле пожрать, – ответила она просто и легко. – Я голодаю. Ну… Не как в блокадном Ленинграде… А на подобных мероприятиях фуршет бывает, а вход обычно свободный. Но их надо выискивать, такие вечера. На специальные паблики подписываться, в группах состоять, чтобы быть в курсе.
Косте не хотелось знать, почему голодает Айлен – вид у нее был вполне себе незамученный. После полезного и дорогого, но совершенно не сытного овощного салата и чая аппетит только разыгрался, и молодые люди скорым шагом направились к Центральному дому литераторов.
В фойе гости сбились в стайки по четыре-пять человек, скоро поедали закуски и переговаривались. Было много молодежи, которая кучковалась отдельно от старшего поколения. Пышноусого юбиляра видно не было. На общих столах уже почти шаром покати: канапешки сырные, три фужера с шампанским. Айлен их взяла и отошла к высокому столику под лестницей, а Костя прошелся по фойе, добыл немного ветчины, хлеба и крошечную гроздь винограда, а сырное канапе забрал прямо с тарелкой.
– Негусто, – констатировал Константин.
– Засиделись мы в ресторане. Кто же знал, что он такой… заоблачный, – Айлен подняла бокал. – Давайте за нашу встречу. Мне впервые за последний год как-то… непривычно тепло, – произнесла она и вновь взглянула на Костю глазами мудрого человека, но заметив не то растерянность, не то страх на его лице, улыбнулась беззаботной, чуть глупенькой улыбкой, и опять стала привлекательной и легкой.
Они чокнулись и пригубили. Окинув быстрым взглядом фойе, Айлен сделала добрый глоток из третьего фужера. Через минуту к ним подошел томный парень в темной толстовке и очках.
– Могу я к вам присоединиться? – и уже потянул руку к фужеру, из которого только что отпила Айлен.
– О, привет! – радостно сказала Айлен, забирая фужер. – Ты же Саша Загвадский?
– Нет, я Игорь, – растерянно ответил парень, и Костя заметил, что в его очках только одна линза.
– А, Игорь… Очень на Сашу похож, скажи? – бодро обратилась она к Косте.
– Да, что-то есть, – нашелся он.
– Извини, Игорь. С нами товарищ, Антон Бельский. Знаешь его? Он на вечере у Коняева стихи Галиахметова в своем переводе читал. Перекурить вышел.
Игорь пожал плечами и отошел, высматривая, к какой еще компании можно примкнуть.
– Вот это у тебя опыт! Только что придумала?! – восхитился Костя.
– Голод не тетка, – и она проглотила последнее канапе и залпом допила шампанское из обоих фужеров. – Ты же тоже сюда не просто так пришел, – сказала она так, что Костя почувствовал себя голым, безо всякой тайны и даже слегка поежился.
А Айлен, не то от духоты, не то от выпитого, а может, от подступающего чувства сытости вспыхнула щеками, разрумянилась наконец, и на лице ее застыла улыбка умиротворения. – Я бы еще чего-нибудь съела, – призналась она, – а вы?
– Я сыт. Мы снова на «вы»?
– В этом что-то есть, не так ли? Не в том смысле, что мы дистанцию держим, а в смысле… Будто мы персонажи великих писателей девятнадцатого века!
Костя понимал, что со всем, что она говорит, следует соглашаться, даже если она порет ахинею, потому что вечер, кажется, состоялся, и как только она решит, что наелась, они уедут вместе.
– Глядите-ка, вон за тем столом! Тарталетки! Во народ! Не едят, а на всякий случай нахапают. Хотя я и сама так делала… Надо срочно к ним присоединиться!
– Может, лучше пиццу где-нибудь? – Костю начало это напрягать.
– Нет, это же совсем невесело!
И она устремилась к столу, за которым стояла компания немолодых мужчин и женщин. Костя нехотя пошел за ней.
– Добрый вечер, не видели Леонида Романовича?
– Да только что здесь был, покурить, наверное, отошел, – беззаботно ответили ей.
И Айлен вдруг стало неприятно оттого, что ей так легко соврал незнакомый человек. Поэта Рогова не было в фойе на фуршете в честь его юбилея уже довольно долго – это первое, на что обратила внимание Айлен, как только вошла. Но в этот самый момент подвыпивший, теплый, веселый мужчина по-отечески обнял стройную Айлен и развернул лицом к столу. Она виновато обернулась на Костю, но он сделал ей знак рукой – мол, ешь, общайся, я подожду, и присел на мраморный бортик фонтана-ямы, который когда-то заботливо выложили советские строители.
Костя любил крепкие здания советского времени. Здесь, в Центральном доме литераторов, интерьер не меняли, лестницы массивные и неоправданно (видимо, для солидности) широкие, колонны толстые – огромное пространство было обыграно не вполне грамотно и удобно, но смотрелось все величественно. Плафоны люстр съедали свет, потому в огромном фойе было тускло, но ощущение, будто находишься в иной эпохе, людям нравилось. Кто был старше и успел в советское время пожить – ностальгировали, ну а молодежь… А у молодежи в тренде раритет.
Айлен, когда ее пригласили к столу, тут же отбросила неприятную мысль о мелком вранье, мило общалась с компанией, пила сок и закусывала. Если приглядеться, можно было заметить, что она старается наесться впрок и пытается это скрыть. Костя наблюдал за ней и подумал, что, возможно, она погорелец или сбежавшая из строгой семьи инакомыслящая, а потому отвергнутая, и не тянет самостоятельную жизнь, но гордая очень, чтобы вернуться и покаяться… А может, она потеряла всех разом. Всех. И теперь совершенно одна.
Батарейка на телефоне садилась, потому Костя, чтобы скоротать время, раскрыл книгу стихов Леонида Рогова и попытался почитать. Стихи были какие-то туманные, не сразу понятные и труднопроизносимые… Костя запомнил оттуда одну-единственную фразу: «деве своей на диво». Что-то купить советовал поэт для девы – то ли зеркальце, то ли побрякушку.
– Молодой человек, а вы что же, за рулем?
Костя поднял глаза. Перед ним стоял поэт.
– Я уже выпил и закусил, спасибо, – он поднялся и протянул поэту руку.
– Приятно, Константин, что вы любите стихи. Стихи и женщин любить надо, остальное – пустое. Вы еще остаетесь?
Костя удивился тому, что Леонид Рогов запомнил его имя.
– Да, я жду свою девушку. Но с радостью вышел бы на перекур.
Не боясь упустить Айлен, которая стояла к ним спиной, Костя взял в гардеробе свою одежду и вместе с Роговым вышел на крыльцо.
– Отойдем чуть дальше?
Они завернули за угол, ближе к служебному входу, встали и закурили. Несколько мгновений оба испытывали неловкость от тишины.
– Не пожалели, что пришли? – виновато спросил Леонид Рогов.
– Что вы! Прекрасный вечер! И книга хорошая.
– Да… Шестьдесят пять. Когда-то такие люди казались мне глубокими стариками. Я думал, что в этом возрасте и умереть не жалко. А знаете, жалко! Хочется жить и жить, жить и жить.
– Это точно! – согласился Костя.
– Лишь бы стихи приходили. И женщины жаловали. Я всю жизнь любил поэзию и женщину. Если бы мне сказали, выбирай: либо ни одной строчки больше не напишешь, но красивые женщины боготворить будут, либо ни одна женщина, даже самая никчемная, на тебя не взглянет, но писать будешь от Неба, от самого Бога, и гениальными будут стихи… Как вы думаете, что бы я выбрал?
Костя немного смутился – для него, человека не пишущего, ответ был очевиден: конечно, выбрать надо женщин – без них – какая жизнь? Но, боясь обидеть своего собеседника, на всякий случай ответил так:
– Второе, наверное. Вы же поэт.
Леонид Рогов отбросил окурок в сторону и закурил вторую сигарету.
– Вот и я в вашем возрасте так считал. Что самое главное в жизни – это мои стихи. А остальное – как бы на службе у моих стихов. Теперь я не задумываясь выбрал бы первое. Потому что пишешь, оказывается, не столько от бога, сколько от живых людей. Нет женщины – а для меня это все равно, что нет жизни – значит, и стихов нет. Все писатели и поэты во все времена посвящали женщинам стихи, писали жизнь и человека в этой жизни: как он своим бесценным даром распорядится, о чем будет думать, кого любить, какие поступки совершать. Хотите еще? – и поэт протянул Косте сигарету.
Костя больше курить не хотел, но не взять постеснялся.
– Мои настоящие друзья давно разошлись, – признался поэт. – Они даже на фуршет не остались, после торжественной части выпили со мной и ушли. Что поделать, – он окинул взглядом толстостенное здание, в котором, кроме арендаторов, уже почти век располагался Центральный дом литераторов, – им отчетность нужна. Провели юбилей такого-то поэта. Нет, я не против, ничуть… просто… как-то неловко это все!.. Я тридцать лет в этом союзе состою. Не откажешь ведь, – и он улыбнулся, пышные усы его чуть разъехались в стороны. – Хотя, если честно, я бы лучше деньгами взял. Скажете, зачем старику деньги?
– Чтобы тратить их на женщин?
Оба рассмеялись и пожали друг другу руки.
– Будет женщина – будут и стихи. Не будет женщины – не будет стихов. Это не только поэзии касается, мой друг. Всего! Всей жизни! Вот вы, чем занимаетесь?
И тут выбежал через заднюю дверь тот услужливый резвый молодой человек в пиджаке.
– Леонид Романович, куда же вы? Гости еще не разошлись, мы же хотели книги подписать? Без автографа и селфи с вами никто их не купит!
– Да их и так никто не купит, голубчик! Вы вот, к примеру, купили?
Немного растерялся, но тут же нашелся изворотливый человек:
– Вот и куплю как раз! И подпишу! И выложу с хештегом «Пушкин нервно курит в стороне». Шучу. Пройдемте в фойе!
Поэт ответил неожиданно тихо, спокойно и строго:
– Спасибо, Гриша, я уж по-стариковски, домой. Не мерзните.
Леонид Рогов протянул свою широкую ладонь для рукопожатия. Затем, кое-как подняв воротник неудобного пальто, которое он, должно быть, для солидности надел, зашагал в сторону метро. А Костя, глядя ему вслед, почему-то ясно понял, что никогда не сможет раздуть смету даже на незначительную сумму, даже если и клиентом будет вот этот услужливый Гриша в пиджаке…
Ветер разметал снег и хорошенько утрамбовал его, будто заботливо постелил кому-то белоснежно-нежную постель. Зябко вжав голову в плечи, Костя скоро шел в сторону метро – почему-то вдруг захотелось ему провести вечер одному, и он был рад, что они с Айлен не успели обменяться телефонами.
В вагоне ему вспомнились ее бабские стихи про семейную кабалу. «Как же, не хочет она этого, все вы спите и видите!» – усмехнулся про себя Костя. Он набросил капюшон, опрокинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза. Поезд, покачивая, баюкал.
Костя ночевал на своем объекте. Когда полы подсыхали, проще было не уезжать, не тратить время на дорогу. По договоренности с хозяевами он обычно привозил свой замызганный электрический чайник, пенку, спальный мешок и жил на объекте до самой его сдачи.
«Да нет, все к лучшему, – думал он, засыпая, – куда бы я привел ее? На этот спальник? Деве своей на диво… А если домой, то далеко и долго, и пока доедешь – уже перехочется... А к себе она и не пригласила бы», – он улыбнулся своим вполне здравым мыслям, но все равно ощущение… даже не досадного упущения, а какой-то почему-то немалой потери не оставляло его, мешая уснуть.
Костя заварил чаю покрепче, приоткрыл балкон и сел курить. «Ладно, если суждено, встретимся еще раз, на каком-нибудь фуршете», – твердо решил он. Дожевав с чаем последнее курабье, Костя вновь забрался в спальник. Кухня, где он расположился, была светла из-за дворового фонаря. Чтобы побыстрее сморил сон, Костя решил полистать ютуб. Взяв в руки телефон, он обнаружил кучу уведомлений. Из всех соцсетей, где он был зарегистрирован, ему пришло сообщение: «ты забыл у меня свой паспорт».