На следующий день брат со Стёпой провели для меня небольшую экскурсию по заводу. Потому что болтаться без толку по уже исхоженному маленькому городку в то время, когда у тебя под боком целое сахарное производство – это, старичок, по меньшей мере, странно.
Я был рад, что мы вот так вместе проводим время. И город, в общем-то, приятным кажется, я в жизни бы сюда не выбрался, если бы не брат. И сахарный завод посмотрю. И два музея посетил. И даже стоять курить на балконе с утра приятно, курить и глядеть, как туман окутывает собор, который упоминался у различных известных писателей. А прохожие поднимают головы и осматривают тебя – что там за постоялец их самого крутого в городе отеля?
Стёпа для начала проехал вдоль очереди из грузовиков с сахарной свёклой и подрулил к кагатам – длинным кучам, в которые она была сложена. Из кагатов торчали серебристые трубы вентиляции. Свёкла спала, ждала переработки, потихоньку дышала, чуть теряла сахар. Некоторые свёклы раскатились по асфальту и напоминали грызунов с хвостиками, отбившихся от стаи. Плотненькие такие, начинённые энергией, хотелось что-нибудь делать с ними - пробовать их на зубок, грызть, бросаться, перерабатывать или сортировать каким-нибудь образом. В крайнем случае, просто залезть на эти кучи и прыгать. Такие детские желания привычны, наверное, для людей, посвятивших себя производству свекольного сахара. А для меня эти желания были внове.
На заводе было на удивление мало народа. Свёкла сама садилась на транспортёрные ленты, ехала на помывку, потом измельчалась. В других помещениях стояла жара, сок здесь сам собой выпаривался, очищался, кристаллизовался. Брат со Стёпой наблюдали за всем этим с огромным интересом. В тысячный раз, наверное, но с огромным интересом. Говорить и слушать было трудно из-за шума различных механизмов, иногда Стёпа кричал мне, объясняя смысл процесса или показывая работу центрифуг.
Потом мы сели с главным технологом в его маленьком кабинете. Я с книжкой у окна, они втроём за столом с ручками и листами бумаги.
- Я полагаю, что оставшиеся сорок пять процентов - это не сахароза, а какие-то несахара… Я от количества, от тоннажа не сахарозы зелёной второй… - говорил технолог.
- Да, несахара, - отвечал брат. - Там есть катионы, там есть аминокислоты, там есть вся эта ерунда… По идее – если смотреть на профиль - у нас сначала двигаются соли, сахар мы пихаем к солям в первом контуре, а на хвосте у нас остаются все маленькие – сахар и то, что меньше сахара по размеру. Вперёд у нас уходят ионы, которые не взаимодействуют со смолой, высокомолекулярные соединения, которые не взаимодействуют со смолой, и сахар, который мы специально пихаем вперёд, чтобы просто не забирать его. Вот как работает первый контур. Значит, у нас остаётся бетаин и аминокислоты, а дальше, на втором контуре у нас уже есть высокомолекулярные, плюс соли, плюс сахар, и мы разделяем как бы две фракции…
Иногда брат поворачивал ко мне голову, смотрел на меня, но как будто не узнавал, не мог понять – кто там сидит с книжкой у окна. Он думал о смолах и катионах.
Приятно смотреть, как люди работают, это любому известно. Но тут ещё коллективная работа была, они втроём склонились над столом и рисовали на бумаге схемы, писали цифры. Совсем как в американских фильмах для подростков, когда действует команда, и каждый из них ярок и узнаваем.
Вот Стёпа – ясный и неторопливый, подтянутый, интеллигентный. Говорит тихо, но отчётливо, выговор питерский, нос - армянский.
Вот главный технолог – с типично рязанскими чертами, плотный, чуть суетливый и запаренный. В качестве затравки в аппараты для кристаллизации сыпет простой сахарный песок. Когда брат поразился этому (ведь всем сахарникам известно, что для этого нужно использовать исключительно сахарную пудру, это как дважды два) технолог упёрся и сказал, что не любит этого. Всё понимает, знает, что нужно именно так, но не любит. А он вообще в курсе, что с таким же успехом можно и вовсе ничего не добавлять? Да, он, главный технолог, знает об этом, он в курсе. Но не любит он эту пудру и всё такое. И не стоит об этом дальше говорить. Лицо у него становится красным, чуть обиженным. Видимо, тут в работу, в тонкий технологический процесс добавлено много личных чувств, загадочной рязанской души и страсти. Может быть, у него через эту пудру что-то неприятное произошло в любви или в детстве?
Вот мой брат – вице-президент крупной компании, начавший карьеру сахарника в тридцать лет с нуля в Америке. Он занимает много места, говорит не то чтобы громко, но свободно, в полный голос, ручка в его толстых пальцах кажется крохотной. Он выше меня и на треть тяжелее, здоровый шкаф, но подтянутый, мастер спорта по гребле. «Старший умный был детина…». Детина – это определение к нему подходит.
Среднего брата, который в сказках бывает «и так, и сяк» у нас не было, родители через десять лет после старшего сразу перешли к младшему, ко мне.
Теперь, когда брат говорил о смолах и катионах, у него был чуть презрительный вид, как бывает всегда в случае, когда он говорит о том, в чём уверен, в чём чувствует себя профессионалом. Он расслабился, наконец, и отбросил свою восторженность. Он радовался работе, ходу мысли и формулированию. Получал удовольствие от того, как они улучшали, оптимизировали процесс. Подбирались к тому, чтобы помимо сахара получать некую внутреннюю соль под названием бетаин.
Это красиво звучит – внутренняя соль. В этом словосочетании слышится одновременно и что-то библейское, и что-то пелевинское.
Через часик Стёпа начал подводить итоги:
- Значит, коллеги, я резюмирую. Нам надо иметь рафинад с минимальной доброкачественностью, нам надо иметь возможность второго прогона. Если мы имеем второй прогон, тогда получается, что мы заинтересованы уронить добротность экстракта до девяносто трёх, за это мы получаем десятипроцентный рафинад, и всего десять процентов добро сбрасываем на канаву с рафинадом, с несахарами. Да, это ухудшает нам несколько вари, но увеличивает количество экстракта мелассы.
Потом примерно о том же самом говорилось на совещании у директора за огромным столом. Директор ходил вокруг стола в тёплой домашней кофте.
И вот, наконец, брат завершил все свои дела, запланированные на этот приезд.
- Сегодня поедешь? – спросил директор.
- Да, сейчас со старичком перекусим где-нибудь и отчалим.
- Смотри, я сейчас могу просигналить Петровичу, заедете к нему. Там и перекусите и отдохнёте. И оленей посмотрите. А с утра отчалите. Один хрен он ничем там не занимается, оленей своих пинает и груши, как говорится, околачивает. Ты знаком с ним?
- Нет, не знаком. Гена, слушай, олени – это замечательно, но давай оленей в следующий раз. Я что-то устал, - говорил брат.
- Так, всё. Не суетись. Там отдохнёшь. В баньку, как говориться, сходите. Я звоню.
По-моему, брат согласился ехать к оленям только из-за меня, посчитал, что мне скучно, что олени меня развлекут.
Выезжали из городка по мосту через реку, и брат, рассеянно глядя в окно, сообщил водителю, что городок совершенно чудесный. Удивительный городок! Так просто сообщил, для затравки, чтобы начать разговор. Водитель, местный уроженец, был совершенно с тем не согласен, и тогда брат задремал – смена часовых поясов давала себя знать. Проснулся и спросил, можно ли сегодня уехать в Москву. Посмотреть оленей пару часов и поехать. Водитель ответил, что, мол, легко – как скомандуете, так и поедем. И брат опять стал клевать носом.
Ехать вдоль полей - чёрных или покрытых яркой зеленью озимых, разрезанных берёзовыми посадками - всего ничего, не больше получаса, потом вдоль дороги начала тянуться железная сетка на столбах, потом миновали что-то вроде КПП со шлагбаумом, и за сеткой-рабицей возникли пасущиеся парами и поодиночке олени.
Насыпная дорога прошла вдоль оврага, затем нырнула в него, тогда нам открылась усадьба Сергея Петровича, спрятанная в маленькой долинке. Или, скорее, в ложбинке, где протекает ручей.
Сергей Петрович сидел во главе щедрого стола в просторном павильоне, перед ним - здоровенная бутыль с напитком коньячного цвета и этикеткой, на которой написано «Петрович». Ещё на этикетке был изображён сам Сергей Петрович – такой же улыбающийся, как и сейчас, немного растрёпанный, такой же рубаха-парень, такой же позитивный, небритый и как будто простой. Наверняка, подарок ему на какой-нибудь праздник от близких или приближённых.
Мы с братом были усажены непосредственно возле него самого, остальные – молодые и пожилые, бородатые и безбородые, большинство в армейских свитерах, ботинках и берцах – вежливо ели и тихо переговаривались дальше от хозяина. Когда Сергей Петрович (можно - просто Сергей) говорил, все внимательно слушали, что он говорит. А он разговаривал с нами – расспрашивал, шутил. Видно было, что он выпил, но не пьян, а вроде как весел. Гостеприимен, готов развлечь гостей.
Сергей чуть моложе брата, полегче килограмм на пятнадцать-двадцать, подтянутый и бодрый, глаза горят очень даже естественным блеском.
Что можно было понять, просто поглядев ему в лицо? Не знаю. Я же не мой брат, который говорит, что можно много понять о человеке, просто посмотрев этому человеку в лицо.
Но даже если ты не физиогномист, то всё равно любопытно же взглянуть в лицо Сергея, много и эффективно мутившего в легендарные девяностые, бывшего правой рукой правой руки одного из бессмертных. Многим владевшего и что-то, видно, сохранившего, по крайней мере – завод, на котором я знакомился с тонкостями производства. Человека, который тоже крепко связал свою жизнь с сахаром, только чуть по-другому, чем мой брат.
- Вот вы знаете, что это за форель? Да, вот эта. Знаете, откуда она? – спрашивал Сергей, кивая на большое блюдо. - Я вам скажу. Она из этой речки. Вон в запруде под окнами живая плавает. И вы обязательно должны её оценить. Потом мы съездим посмотрим оленей. Потом мы отправимся в баню. А потом посидим ещё столько, сколько захотим.
Брату подливали и из огромной бутылки с портретом, и из разных других бутылок.
- Форель просто чудесная, - говорил брат, отправляя в рот большой навильник плова. – Сергей, спасибо за приглашение, но только мы, наверное, поедем скоро, а в баню в следующий…
- А как вы можете так говорить, если вы ещё не попробовали форель? Откуда вы знаете, что она чудесная?
- Нет, но видно же сразу, что чудесная! Достаточно просто посмотреть на неё. Помнишь, брат, какую ты поймал форель на Кольском? Я расскажу. Мы были в походе, старичку было сколько – десять лет? Да, старичок, десять? И он вытащил на спинниг прекраснейшую…
- Нет, эта форель местная. Эта форель живёт и ловится живьём прямо вот здесь, в этом ручье. И вот эта оленина, попробуйте, она живёт тоже здесь. У вас в Америке, между прочим, такой нет. У вас там генно-модифицированные олени.
И брат был вынужден согласиться, с тем, что и местная форель, и местная оленина – потрясающие. Он легко, не кривя душой, согласился, когда попробовал. И приналёг и на то, и на другое. Брал тонкий ломтик оленины, заворачивал в него зелень и, задрав голову, опускал в рот. Отламывал хлеб, подхватывал вилкой форелевую брюшинку.
Некоторые блюда придвигались к нам поближе и начинали нетерпеливо ждать своей очереди, некоторые – попроще, типа всяких нарезок и закусок – стояли дальше, но ведь можно было попросить передать то, что тебе приглянулось.
Приятно было смотреть, как он ест, я бы тоже хотел уметь кушать с таким удовольствием, но так и не научился. И хозяин оленьего парка, и главный лесничий, сидящий напротив нас, и я – мы все почти с завистью смотрели, как вкусно ест и пьёт мой брат.
Уже только в наступающих сумерках мы погрузились в «рэнджровер» и поднялись из долинки наверх. Нет, не сразу наверх. Сначала оглядели вольеры с чёрными баргузинскими соболями, с фазанами и дикими индейками.
- Брат, слушай, это просто фантастика! Я никогда не видел, чтобы соболя вот так бегали! Нет, старичок, только посмотри!
- Это Сергею Петровичу с самого Байкала привезли. Они, правда, друг друга едят иногда. Троих уже съели, - вставил лесничий. Он тоже лучился восторгом. Они с братом как будто соревновались кто из них сильнее рад.
- Едят друг друга? Удивительно!
Брат как-то по-детски наблюдал за зверьками, и его восхищение, удивление и радость от увиденного были очень естественны. Поестественней, чем у лесничего. А Сергей всему этому весело и чуть насмешливо улыбался. Да и как немножечко не насмешничать и не подтрунивать над этим всем – над соболями в вольерах, глуповатыми фазанами и совсем уж бестолковыми индейками? Это же просто забава. Нет в этом во всём настоящего драйва, настоящего адреналина, чтобы радость стала серьёзной. Трудной и сладкой как сахар.
Мы с братом, опершись в колени руками, согнувшись, смотрели, как мягко, беззвучно, складываясь пополам словно гусеницы, скачут соболюшки, принюхиваются к чему-то на земле. Исчезают в искусственных убежищах и снова оттуда выскакивают. Есть на свете вещи, в которых вроде и нет особенного драйва, а смотреть - приятно.
Потом мы продолжили экскурсию.
Брат перестал каждую минуту торопиться в Москву. Он громоздко сидел в машине, смотрел в окошко, иногда под очками чуть оттягивал пальцем уголок глаза, чтобы чётче разглядеть детали, чтобы лучше различить оленей.
Главный лесничий лихо вёл джип, Сергей выскакивал и весело открывал-закрывал ворота в оградах, разделяющих территорию парка. Он был в кубанке, яловых сапогах и армейском свитере.
Мы побывали возле прекрасных (по словам брата и главного лесничего) засидок, удивительных подкормочных площадок, увидели замечательных ланей, изумительных изюбрей и муфлонов. Они нас тоже видели и отбегали от машины, но трусцой, лениво и без возбуждения. Когда стемнело, мы ещё долго колесили в поисках необыкновенного табуна красавиц-лошадей вятской породы.
Затем, вернувшись назад, мы осмотрели баню, юрту с народными костюмами северных народов (Сергей Петрович у нас очень любит всякие северные народы, - объяснил лесничий), памятник ямщику, фотоальбомы, волчьи шкуры, печи разных конструкций для приготовления блюд разных национальных кухонь.
Потом мы опять сели на прежних местах в огромном павильоне и заморили червячка перед баней. Про отъезд в Москву и приложение на телефоне брат уже не вспоминал.
На стенах и вдоль стен расположились чучела охотничьих трофеев - от птиц и мелких куньих до моржовых голов и стоящих на дыбках гигантских камчатских медведей. На огромном экране телевизора Сергей со своими друзьями пробирался на вездеходе через тундру, целился из карабина в медведя, яркое солнце, отражённое от снежных просторов освещало счастливые небритые лица.
- Я считаю, то, что ты делаешь – это очень нужная вещь, это просто чудесно, - говорил брат, подхватывая для закуски пару ломтиков сырокопчёной оленины и заворачивая в них оливки. - Вот эти лошади… да, вятской породы, они бы исчезли, ты говоришь. И эти вот утренники с юртой для детей-инвалидов… Понимаешь, Серёж, это называется – неравнодушие. Можно ведь так сказать – неравнодушие? По-моему можно. Этого мало в мире, но это очень нужная штука. У меня друг, Андрюша Александров, тоже человек, которому не наплевать. Он – тренер, тренер от бога. Понимаешь, по-настоящему занимается с пацанами – гребля на байдарке. Не для результатов, не для того, чтобы бабки заработать, а чтобы они выросли нормальными людьми.
Сергей, наклонив набок голову, с интересом смотрел на нас.
- Нет всё-таки, это фантастика! – подытожил брат. – Понимаешь, Серёж, некоторые же нагребут денег, нагребут – и сидят на них. А тут – лошади вятские, олени, сохранение природы… Хорошо!
Во время этих вторых посиделок вопрос с баней и ночёвкой разрешился сам собой, и нашего водителя, который дремал в машине, накормили и отвели спать.
Баня, как объяснил нам прибывший (или вызванный?) печник Эдуард, держит пар неимоверно долго. Печь сделана специальная, в ней только одного чугуна полторы тонны. А если подойти к печи со стороны топки, и приглядеться, то видно подобие буквы «П» в человеческий рост. Это он, Эдуард, специально так сделал, поскольку буква «П» - первая в слове «Петрович».
Баня была и правда хороша, хотя топили её аж третьего дня по словам печника Эдуарда и самого Саргея. Когда плескали из ковшика, пар вылетал плотной мутно-белой струёй, и немного перехватывало дыхание. На глаза тёк пот.
После первого захода посидели за столом, ещё раз обсудили печь, её устройство, скрытый смысл, заложенный в оформлении фронтона, и выразили своё восхищение печнику Эдуарду. Эдуард в очередной раз рассказал, как пришлось поднимать потолок бани чуть повыше по мере строительства печи. Пригляделись и увидели, что раньше потолок и правда был ниже.
Потом слегка коснулись операции, которую недавно сделали брату.
- Пружинки такие вставили в коронарные сосуды у сердца. Один сосуд совсем забит был, другой наполовину.
- Называется - стентирование, - уточнил Сергей.
- И главное, говорят - в области грудины должно болеть. У меня вообще нигде не болело. Я говорю – чуть в плече ныло, как будто мышцу потянул.
- Если слева болит – это всё чепуха, хандроз. А если справа – срочно неотложку.
- Про то, что справа не слышал, говорю, что мне врач сказал…
Затем речь зашла о пчёлах, поскольку Сергей сменил направление беседы. Он вообще часто так делал. Ему как будто скучно становилось терпеть одну тему в разговоре, и он вдруг сворачивал в совершенно неожиданную сторону. Вот и теперь он сказал брату:
- У вас же там в вашей Америке есть сторожевые пчёлы.
- Нет, не слышал. Сторожевыми бывают гуси, насколько я знаю.
- Какие гуси? Я вам про пчёл говорю. Если чужой на участке появится, они нападают и изжалят всего.
- Да ну, чепуха какая-то.
- Не чепуха. Я сейчас найду, – Сергей стал гуглить, набирать одним пальцем «американские сторожевые пчёлы», но Гугл ничего такого не выдал.
Опять стали париться. Сергей с братом сходили окунуться в запруженную речку. Окунулись и вылезли. Постояли, исходя паром на улице. Сергей сказал, что нужно погружаться дважды, и брат с удовольствием погрузился второй раз. Вода была градусов десять.
Они были почти ровесники, брат чуть старше, чуть крупнее, попьянее как будто.
Потом выпили ещё крохотку и парились уже по-серьёзному, и, в конце концов, в парилке остался один брат. Долго сидели за столом молча, слушали, как из парной раздаются удары веником по телу, покрёхтывание, вздохи.
- Здоров ваш брат, - сказал Сергей, и все с готовностью согласились с этим. Я тоже согласился, возразить тут было нечему.
Наконец, он вышел.
- О-о, хорошо! У нас там такого нет, это правда. Ни сторожевых пчёл, ни нормальной бани. Серёжа, пойдём окунаться, - сказал брат, блестящий от пота и облепленный берёзовыми листьями. Без очков его лицо было проще, он счастливо улыбался и щурился на нас.
- Нет, я всё, - ответил Сергей. А когда брат ушёл, спросил, не стоит ли присмотреть за ним. – Всё-таки операцию недавно человеку делали на сердце.
Я вышел, спустился к воде и протянул брату руку, помог вылезти на мостки.
- Ф-фу, кайф! – сказал брат. Утёр ладонью лицо, разглядел меня. – Старичок, как ты?
Он стоял как в исторических фильмах стоят рыцари после тяжёлого удачного боя, покачиваясь. Ему не хватало меча, чтобы опереться на него. Нет, скорее он смахивал на древнего грека, они же, вроде, голыми сражались. Так что вместо меча придётся опираться ему на сияющий щит круговидный.
Он опёрся на декоративную бочку, свернул её с места, устоял на ногах и рассмеялся. Потом развернулся, прыгнул и, расставив руки и ноги в стороны, опять обрушился плашмя в чёрную воду.
- Второй раз, и правда, слаще, - подтвердил он, выбираясь на сушу.
После этого пошли долгие, неторопливые рассказы. Эдуард, наконец, полностью, детально рассказал, как он клал эту печь, которая держит хороший жар три дня после протопки. Как рассчитал размер, как начинил эту печь полутора тоннами чугунных шаров. Когда топишь, то шары раскаляются добела. Как он сейчас бьётся над печами народов мира в павильоне и скоро полностью их закончит. За время рассказа все успели омыться в душе, завернуться в простыни и рассесться за столом.
Брат рассказал, как десять лет назад по дороге из Солт-Лейк-Сити он уснул за рулём на скорости семьдесят миль в час, и их с женой и ребятишками доставали из машины. Всё обошлось, хотя, это чудо, конечно.
Потом рассказал вкратце историю, как его дочка Ирочка познакомилась со своим мужем - пожарным из Рочестера по имени Джо. Вскоре после знакомства Джо поехал на вызов, а пожар, оказывается, устроил маньяк, убивший молотком свою бабушку, отсидевший за это полный срок и вышедший на свободу.
- О-хо-хох, сколько же у вас там маньяков, в Америке! – вздохнул Сергей.
В этот раз маньяк сам поджёг свой дом, засел в кустах с винтовкой, дождался пожарных и открыл по ним стрельбу. Одного убил насмерть, а Джо тяжело ранил. И Джо, раненый, пополз дорогу перекрывать, машины останавливать, чтобы никого больше не подстрелили. Потому что чудесный парень попался, неравнодушный, герой. Ирочка потом с ним в больнице сидела, выхаживала. И Обама медаль вручил. А засевшую в костях пулю доставать не стали, побоялись. Джо так с ней и ходит. И у них с дочкой уже двое замечательных малышей.
Сергей тоже хотел рассказать что-то, но ему позвонила жена, и он поговорил с ней при нас по громкой связи. Было немного неловко. Помолчали.
- Серёж, может, перезвонишь ей? - спросил брат.
Но Сергей вместо этого рассказал, как заработал первые десять тысяч долларов. И как потратил их сразу там же, где и получил. Купил любимой в подарок украшение с бриллиантами. Это случилось как раз в тот год, когда брат уехал в Америку. Это было здорово – первые десять тысяч! Хотя, конечно, ничто не может сравниться с первым миллионом.
Дальше речь свернула на тему бетаина, волшебной внутренней соли, к производству которой на заводе Сергея Петровича подбирались брат со Стёпой, а я вышел в очередной раз покурить.
Я был единственным курящим. Накидывал куртку, выходил, усаживался на скамейку и смотрел в темноту. Время от времени в темноте над нашей долинкой или ложбинкой тоненько и тоскливо кричали олени. Они, огороженные от мира металлической сеткой, может, тоже ели потихоньку друг друга как соболя?
Я старательно перебирал преимущества своей жизни по сравнению с жизнью этих занимавшихся сахаром мужиков и находил совсем немного. Один, который представился мне опирающимся на круговидный щит, смело плыл налегке за море и строил с нуля себе новую Итаку, растил там себе детей и внуков. Другой, который сидел сейчас в простыне, как в белой тоге за столом, беспощадной рукой созидал личные империи и терял их. Свершения, что ни говори. Стёпа тоже может рассказать красивую историю и похвастать, что хапанул полным ртом сахарку. А мимо меня бурные 90-е прошли стороной, не оставили никакого послевкусия – ни горечи, ни сладости. Ни приобретений, ни поражений.
Иногда на последней затяжке возникало унылое желание дружить с Сергеем Петровичем. Тихо, корыстно дружить. Я вздрагивал, ёжился от осенней сырости и без большой охоты шёл обратно в компанию.
Потом мы снова переместились к чучелам и столу, на котором уже стояли чистые приборы и полные бутылки. Но чувствовалось, что посиделки подходят к своему завершению.
- Вот это красавец! – восхитился брат, остановившись под головой марала с огромными рогами, на каждом было по девять отростков.
- Это из Тувы марал, - пояснил Сергей, и мы вместе пошли по павильону, справа и слева на нас глядели немигающие глаза животных. – А вот изюбрь. Глухарь. Тетерев. Вон там ещё глухарь. Косуля. Вот это сибирская косуля, она покрупнее, а это наш европейский подвид. Сибирский козерог. Это тундровый волк. Беркут.
Я задержался у головы (или у бюста – как говорят, когда речь идёт об охотничьих трофеях?) одного из моржей. Ему не повезло то ли ещё при жизни, то ли уже после смерти – с головой было что-то не так, казалось, что чучело испытывает сильную боль в затылке. Пластиковые глаза смотрели спокойно, но по позе животного всегда можно сказать, что оно страдает.
- Это таксидермист не справился, - объяснил Сергей.
Он прошёл мимо меня, остановился около брата и с интересом посмотрел на него. Обвёл глазами чучела зверей, добытых в далёких экспедициях, оглядел павильон. Возможно, даже мысленно заглянул за пределы павильона.
- А может, фигня это всё? Сколько времени и денег даром потрачено, а? Вон, слышал, шведская девочка Грета на саммите ООН сказала, что я украл её детство?
Но брат у меня крепкий. Глянул в ответ на Сергея, протянул руку, пощупал шерсть у стоящего на двух лапах светлого медведя и сказал:
- Нет, чудесно, чудесно! Просто фантастика! Да, старичок? В такую завернулся и – спи всю зиму. Правильно я говорю? Потрясающе! Не, Серёж, класс, класс! Жалко, конечно, мы вятских лошадей так и не увидели.
Сергей ухмыльнулся.
Брат разбудил нас с водителем в четыре утра – бодрый такой, хочет ехать уже. Вечером самолёт, а ему ещё охота в Москве с Андрюшей Александровым свидеться, может даже подъехать к нему на канал и выйти на воду, полчасика погрести.
В машине я дремал, и к полудню был дома.
Жена встретила довольная, видно было, что носит внутри какую-то новость. Пару раз взглянула на меня изучающе, чтобы понять, как эта её новость подействует на меня. Время ли её сообщать, чтобы я правильно отреагировал?
- В общем, я тут подумала… ну статьи всякие почитала, с девчонками поговорила – с Маришей, Олькой. Короче, я буду отказываться от сахара. Белая очищенная мука и сахар – это яд.
Она, наверное, удивилась, насколько правильно, насколько чутко, даже чересчур чутко я отреагировал на эту новость. Обнял, расцеловал в глаза, похвалил. Сказал, что, возможно, составлю ей компанию.
Пристально посмотрела в глаза.
- Чем это вы там занимались? Хулиганили?