Литературный журнал

Люди не летают. Им это снится. Летают птицы. А мне снова приснилась Карина. Она сидела в накинутой и повязанной через плечо белой кофточке и то одним, то другим карандашом что-то тщательно заштриховывала на альбомном листе. Отложив наконец карандаш, Карина подошла и аккуратно поправила мне чёлку. Я брезгливо отодвинул Каринино лицо рукой и проснулся.
Мы встретились с ней в сентябре в университетской столовой. Карина понимающе улыбнулась, когда я ополоснул руки в кулере, и ещё в очереди принялась есть салат. Карина уверенно держала осанку и манерно поднимала вилку. Мы познакомились и решили обедать вместе.
Вместе мы работаем. Я преподаю философию, а Карина — прикладную физкультуру. Прикладной она стала после серии оптимизаций: объединили группы, добавили теорию и сократили часы. Из приятного — недавно выделили подвальное помещение. Посчитали, что библиотечный фонд больше не нужен. От книжек избавились быстро. Теперь там тир.
— Лето опять пролетело. Я столько всего хотела… А у вас как отпуск? Успели отдохнуть?
Карина аккуратно разрезала булочку пополам и принялась обстоятельно размазывать по одной из половинок кусочек сливочного масла. Такую же обстоятельность, по всей видимости, она ожидала обнаружить и в моём ответе.
— Куда отдыхать ездили? Или ваше лето тоже пролетело?
— Летают птицы. А вообще, я думаю, что различие между работой и отдыхом не является для меня базовым.
— Да? А какое базовое? — Карина слегка надкусила получившийся бутерброд и, распробовав, принялась тщательно, но быстро жевать. Освободив рот, широко улыбнулась и заправила съехавшую прядь волос за ухо, на котором я успел разглядеть две аккуратные точечки — проколы от снятых серёжек.
— Не знаю… Наверное, я не очень люблю говорить о том, что уже было.
— А о чём любите? О птицах? — Карина улыбнулась и автоматически запила свой вопрос морсом.
— В детстве меня всё время спрашивали, кем я стану, когда вырасту.
— Больше не спрашивают?
— Мне всегда было интереснее, кем стану, когда умру.
Я попросил у Карины нож и попытался повторить её манипуляции с разрезанием и намазыванием булочки. Карина поглядывала на меня с лёгкой улыбкой.
— Из фонда этого я три книги тогда успела стащить. Атлас туристический взяла себе, по краеведению что-то и альбом такой большой с репродукциями. «Шедевры Северного Возрождения» называется.
— Стащили?
— Да их всё равно в макулатуру потом свезли.
— Вы любите читать?
— Нечасто, но читаю. Люблю, да.
— А я, знаете, всё реже дочитываю. Подписался тут недавно на канал про искусственный интеллект. Никто уже не в состоянии давно самостоятельно отслеживать эти новости. Выжимки даже. А тут выжимки из выжимок. Захожу каждый день, но ни одной записи за два месяца так и не дочитал до конца. Делаю вид, что в курсе, что понимаю примерно — слежу как бы. Но на самом деле, не в курсе и не слежу. Мне кажется, уже никто не следит.
— А это плохо? Что не следят.
— Опасно, скорее. Музиль ещё сто лет назад сравнивал математиков и физиков с гонщиками-велосипедистами. Они усердно жмут на свои педали и ничего на свете не замечают, кроме заднего колеса того, кто сейчас перед ними.
— В альбоме в этом, с шедеврами, есть картина одна. Там слепые по полю цепочкой и держатся друг за дружку.
— И в яму все.
— В яму, да. А мы куда? Нас ждёт восстание машин?
— Да никто не восстанет. Просто перестанем понимать, что происходит.
— Да я даже в тарелке у себя порядок навести не могу, — Карина аккуратно собрала возле куриного крылышка расползшееся пюре.
— А спорт не дисциплинирует? Или вы тренируете только?
— Теперь только тренирую.
— Травма?
— Ага. В тринадцать из гимнастики ушла. Но мастера успела выполнить. Потом ещё кандидата по лёгкой атлетике. Там в двадцать закончила. Уже насовсем.
— А вас в каком возрасте родители?
— С четырёх лет.
— И не было желания уйти?
— Было, конечно. Плакала, сбегала несколько раз. Потом как-то привыкла.
— А своих детей?
— Пока нет.
— Ну, появятся когда, тоже?
— Я уверена, что спортивная гимнастика — это лучший вариант для ребёнка. И растянут правильно, и для общего развития.
— А это разве не тормозит развитие? Во всех остальных аспектах. Я не про вас конкретно.
– Да нет. Я в обычной школе училась. Всё как-то успевала. Времени, правда, свободного почти не было, — Карина прожевала несколько мыслей и продолжила, — Ещё из-за больших физических нагрузок половое созревание может задерживаться. Грудь, например, позже начинает расти. Простите за подробности. Но потом природа всё равно берёт своё.
Я поднял упавший взгляд. Карина заразительно улыбнулась и посмотрела на часы:
— Ой. У меня уже пары.
— Мне тоже пора.
Мы отнесли подносы, обменялись дежурными репликами и разбежались.

Расписание в университете утряслось к середине сентября. Все мои семинары оказались во вторник и среду, а прикладную физкультуру Карина преподавала теперь только по понедельникам и четвергам.
Я предложил встретиться как-нибудь вечером.
Мы прогулялись по Кирова и зашли в кафешку. Карина выглядела уставшей и думала о чём-то своём. Она опять взяла морс.
Бело-зелёные бутоны роз лежали на столе, словно малюсенькие кочаны капусты. Я попросил официантку принести вазу под цветы и пошутил, что, если перевернуть фужер с морсом, получится форс-мажор.
Карина слегка оживилась, но напомнила, что через полчасика ей уже нужно бежать.
Как и при первой встрече, мы перескакивали с одной темы на другую.
К моей идее увидеться снова Карина отнеслась положительно. Сказала, что я, кажется, вообще положительный. В ответ я неуклюже пошутил, что положительные люди отличаются от людей в положении лишь тем, что первые больше нуля, а вторые больше единицы.
Карина автоматически улыбнулась на прощание, и с тех пор мы больше не виделись.

С каждым днём я всё сильнее забывал Карину. Мне даже казалось, что не узнаю её, если увижу снова. И действительно узнал не сразу.
В почтовом ящике кроме «выбора настоящих мужчин» за «единовременную выплату» в четыреста пять тысяч и предвыборного письма губернатора с призывом голосовать за тех, кто «поможет исправить ошибки, совершённые тридцать лет назад», я обнаружил газету с «хорошими новостями». Хорошие новости плавно перетекали в агитацию за команду губернатора, которая сравнивалась с «Локомотивом». Наверное, потому что тоже ярославская и тоже команда. В газете было про значимость, гордость и будущее. Я листал и думал, что меня тоже могут исправить. Не знаю, ошибка ли я, но лет мне ровно тридцать.
На одной из полос я не сразу, но всё-таки распознал Карину. Лицо на фотографии немного в профиль. Крылья носа напряжены. Усталый взгляд направлен куда-то в сторону.
В статье говорилось о личных спортивных достижениях и об успехах за те восемь лет, что она проработала учителем физкультуры. Подготовка школьников к соревнованиям, победы в многочисленных профессиональных конкурсах и классное руководство.
— Добрый вечер, Карина!)) У меня для Вас хорошие новости.
Карина нашла пару ошибок в сфотографированном фрагменте статьи и поблагодарила меня за готовность передать при случае не только мой экземпляр газеты, но ещё и те, которые я попробую утром вытащить из соседских ящиков. Один для «музея кафедры», другой — для упомянутой в статье Карининой бабушки, заслуженной учительницы, ответственно собирающей архив с достижениями любимой внучки.

Мне всегда нравилось слово «восвояси». Туда, как и в детстве улетели птицы, а мы снова остались наедине с осенью. Всё ярче загорались светофоры. Деревья корчились, стыдливо сбросив листья на сентябрь. Их серость старила его и вскоре стёрла. Октябрю достались лишь сырой асфальт, размазанная грязь, тени машин, обрезки луж и непросохший шифер крыш на сталинских низотках.
Так я зову их, а в одну даже вселился пару месяцев назад. Освоился слегка и даже свыкся с настойчивостью писем, в которых говорилось, что служба по контракту – настоящее дело.
А с Кариной мы так и не встретились. И с этим я тоже свыкся.
Из газет с её «достижениями» и «уважением коллег» я сложил кораблики и развесил их на карнизе вместо штор. Уж лучше так, чем если бы «хорошие новости» с портретами и интервью Карины торчали из урн нашего старинного города.
В начале было слово. Но ведь слова уже давно ничего не значат. И с чего я взял, что птицы вообще видят сны?
Продолжив разбирать бумаги, я обнаружил на задней стороне военкомовской рекламы ПРЕТЕНЗИЮ. Наличие задолженности за коммунальные услуги по отоплению и горячему водоснабжению оставляло за управляющей компанией право обратиться в суд с иском о взыскании задолженности и дополнительных расходов.
Я сложил «выбор настоящих мужчин» пополам. Потом ещё раз. Разгладил ногтем место сгиба. И ещё. Ещё. Остановился на семи. Не так уж много. Я ногти этой осенью успел постричь раз семь. Не больше. Такими темпами за год раз пятьдесят получится. А за жизнь если? Сколько мне осталось? Раз семьсот?
А сколько Карина провела тренировок за эту осень? Бег кругами на разминке. Затем на заминке. Бегом на работу. Потом домой. Зайти за кофе по пути. Регулярный маникюр, ипотека, проработка детских травм и портретная фотосессия к очередному и непонятно ради чего выдуманному дню рождения.
Не люблю эти мысли, но снова и снова ловлю. Они словно капли на стёклах очков после ливня. Я не снимаю с себя ответственности, но не принимаю вину. Мне всё ещё хочется счастья, но я опять выбираю свободу. И каждый раз, когда ставлю на полку книгу, думаю о том, кто будет снимать её после моей смерти.

Я шёл с очередной пересдачи по ступенькам бетонной лестницы. Потом по набережной в сторону Стрелки. Рядом романтические парочки с зонтиками и капюшонные пробежки. Плитка не принимала дождь. Земля дрожала, как если бы где-то рядом ехал трамвай. Но никакого трамвая не было.
Меня остановило сообщение из деканата:
— Илья Сергеевич, Вы галочку в ведомости поставили неровно. Зайдите в деканат до 17:30. Надо переделать.
Я спрятал от дождя телефон и пошёл по бетонной лестнице обратно в университет. На лестнице были нарисованы кораблики. Их видно, только когда поднимаешься. «Бумажные», как у меня на карнизе. Один — синий, другой — оранжевый.
Вычитав в надписи на двери «Вдох строго по пропускам», я выдохнул и поднялся в деканат. Через пару минут снова выдохнул.
Из окна «бумажные» кораблики на ступеньках напоминали разрезанные на узкие полоски силуэты птиц. «Галочки» в ведомости больше не вылетали из своих клеточек, но им теперь точно было о чём помечтать в своих птичьих снах.

Декабрь. Улица Совет. Сугро. Быстрее. Турнике. Теперь по лестнице. Профе. Стучу. «Войдите!» Кабине. Дожить свой век, не выбирая, хотел профессор, но теперь нужна тотальная публичная лояльность. И не «не против». Только «за!»
Извиниться, измениться, сказать, подписать.
Я спросил напоследок, верит ли профессор себе. В ответ он посмотрел на меня так, словно видит впервые.
И снова по Советской до самой Сове. Там зимний пейзаж с конькобежцами.
Залитая льдом короб. Как ловушка для птиц. «Каток на Советской площади». «Советское» сливается с «катком», и в «площади» читаю «пощади».
Очереди чудиков из дутико в коньки. И на катке, неловкие как утки, катают пируэты под треки отменённых авторов. Мороз сковывает лёд. Лёд сковывает движения. А утки больше не летают восвояси. Всё чаще остаются на зимовку. Они как пародия на мастеро Возрождения. Умеют бегать, плавать, летать. Но всё нелепо, непонятно. Их кормят чем попало. Но зачем? С чего я взял, что птицам что—то снится? Они сидят, вцепившись в ветки, боясь упасть, не смея шевелит.
Стараюсь не дышать. Боюсь открыть. Что пустота коробки опустошит. Меняю «восвояси» на «авось» и задыхаю. Сегодня подо льдом дышать умею только рыбы. Помалкивают где-то в глуб. И нетождественская ёлка возле церкв Ильинской. И надежда на волхвов с Восто. Каспар. И наудачу Бальтазар. И сон. Слипаются ресниц. И только солнце над морозным Ярославлем. Наверное, оно и снится птицам.