Литературный журнал

Илья Карамышев. Кандидат философских наук, член Союза писателей России, автор книги рассказов «Исключения». Проза публиковалась в журналах «Новый мир», «Урал», «Наш современник».

А на часах «четыре тридцать три». Её вопросы. Я не отвечаю. О чём в такое время говорить?
Всё просто, как в раскраске. Как в детской шутке. В мыльном пузыре, над улицей летящем в сентябре.
А время тянется. И чтобы не молчать, мне Яна начинает пересказ своих скитаний детских. Про Приозёрск и класс кадетский. Как они ехали туда из-за отца по всем границам бывшего Союза. Оценки снизились. Друзья не завелись. Сидела постоянно дома и строгала салаты с мамой вечером. А втихаря училась целоваться. На помидорах.
Дорохов Степан — начальник первый Балхашского полигона, прославленный советский генерал, чьё имя носит школа в Приозёрске.
А я сижу и слышу только: «о»,«zero».
Ноли, нули, на улице прохладно. Уже светло. А солнца нет. Запаздывает снова.
Укутавшись, прижавшись к Яне, я караулю его.
Вот оно покажется, приветливо поманит первым лучиком и подмигнёт кокетливо. Яна, заметив, спрячется смущённо. Подумает, что это от него светает. От солнца якобы. Я улыбнусь. А Яна спросит. Толкнёт слегка в плечо и улыбнётся тоже.

Мы шли сегодня с фильма про моржей.
Да ничего такой, документальный.
А Яна плакала.
Я что-то говорил на «-ость»: вторичность замысла, дурная манипулятивность… И далее. И всё не в лучшем смысле слова.
А Яна плакала.
Моржи страдают. Потепление глобальное.
Она всё принимает слишком близко.
Потом сказала мне, что я бездушный.
Ну, хоть не душный.
Яне ответил, что у людей обычно кожа толще, чем у моржей. Мы адаптировались. Нам не больно.
— Мне больно! Мне! А ты — искусственный! Программа! Код!
Обиделась как будто.
Делю на ноль.
Нули и единицы.
Zero. Zero.
И обнулится всё. Процесс — финита!

Про цисфинитные нули я думаю. А Яна снова про Приозёрск и своего отца, про офицера. Про бокс по телевизору. Про мать и брата. И про свою ранимость. Что с детства не могла смотреть на драки. И про то, что когда страшно, думает по-украински. Она жила там с мамой в детстве. В Нововолынске где-то. До тех пор, пока не привела мать в дом того, кто называть себя велел «отцом». И не иначе. Ни отчимом, ни дядей. Отцом. Безапелляционно.
И сразу в Приозёрск. Буквально через месяц. Там уже ждали старший брат, жильё служебное и озеро то самое, в котором мне всё слышится «zero».
— Мне больно! Больно, когда люди бьют друг друга.
Zero. Zero. Заело будто бы. Z-error.
А Яна смотрит на меня. А я напротив. На улицу. На лицевую сторону. На вывески, которые сползают как маникюр несвежий. И на дома, бегущие от вывесок во двор. Прокуренные, вбитые в асфальт, помятый и похожий на фольгу. Его дырявят. На него машины бросают угли шин. Потом дымят. И он болезненно отрыгивает в лужи пузыри.
А мы сидим и до зари плутаем мыслями. Пускаем мысленные пузыри, как знак того, что пустоту природа терпит.
Вспылит, устанет и уснёт.
Светом откашлявшись, погаснут фонари.
А пузыри останутся в пыли.