* * *
Вздрогнешь — и колышутся серые ночи,
птица большая слетает с прибрежной ветлы:
у глаголов очи —
тёмные, как черника, — светлы.
Серые ночи идут, как семья нерожденных:
это призраки, хвойники, локти горы —
это туман на холодных поддонах:
кто-то идёт по воде, и ведёт за собой коридоры
без единой дыры.
Только стены и стенка, тупик —
так тебе говорит нерождённый язык.
И возносятся сосны, как крик…
* * *
Озеро с трещиной перейду —
детство бросает в дрожь:
слово произнесешь —
дом замолчит в саду.
Любит лед золотые ноги,
ласковые башмаки,
по берегам рассаживаются боги
и, красивые, слушают кровь реки.
Бормотанье пустот, песнь немую
глубины, вспоминающей рот:
дозимую —
а вода разрывает себя и поёт.
* * *
Мякоть твоей беды
дрогнула. И ледяную
наволочку с воды
тёплая жизнь стянула.
И содрогнулась рябь:
рёбра небесной ряби
освободили хлябь,
освободили хляби.
Спи в себя. Говори.
Плачь. Улыбайся. Вой.
Песенку в кровь сотри.
Медленной, горловой
болью на жизнь смотри…
* * *
О, не буди меня у черного костра,
где пальчик золотой легко погладил ветку:
я света не видал, как ласточка во мне. С утра.
Дай сигаретку.
Дай темноты и дай огня —
темнее тьмы, светлее снега —
и сумерек мужская нега
не тронет мёртвого меня.
Я обниму себя землей,
и мне легко остаться глиной,
пока сквозь небо, боже мой,
иду походкой тополиной.
***
Гр. Дашевскому
Не садись, улетая, на крышу,
не вжимайся в пуховую тьму:
чем тебя я услышу,
чем тебя обниму…
Говори, говори понемногу –
русских гласных колечки крути
и согласные сыпь на дорогу,
чтобы в божьей сияли горсти.
Только губы запомнило слово,
только в снег зарывается взгляд…
Чем увижу себя неживого,
чем увижу себя в снегопад.
* * *
Ты вернулся домой, не вернувшись с войны:
слишком много любви и вины
и вина, малосольного с кровью, —
всё пропахло любовью.
Ты вернулся домой:
пахнет маковка детская дымом,
веет лесом и небом любимым,
мальчик мой.
Чистым временем ручки помой —
я вернулся домой…
* * *
Дрогнет купол капли дождевой,
в капле бог кивает головой,
отражаясь и в себе, и в капле,
и лучи расходятся, как цапли
белые, и клювы их остры,
и воды высокие костры
полыхают, ударяя в крылья,
и одна лишь капелька бобылья
длится, долетая до стекла,
потому что жизнь твоя прошла,
а за жизнью новая стучится,
как большая медленная птица
в нежный купол божьего стекла.
* * *
Ожиданье съедает жизнь. Устало
время. И отходит, отрывая луну,
как лицо, которого мало,
как воды в азиатском плену.
Не накопишь — как слово — слюну,
чтобы плюнуть в лицо конвоиру.
Дай одну покурить. Дай одну.
Я оставлю чинарик иному миру,
где мой ангел настроил струну
золотую, тугую, одну —
и ласкает плакучую лиру.