Литературный журнал

Серые пятна на потолке, отслаивающиеся обои, две кровати, одна — железная с пружинным матрацем, вторая — сколоченная из фанеры, старый платяной шкаф в царапинах, доисторический трельяж на гнутых ножках и серые тюлевые занавески. Так выглядит комната в съемной квартире в Чертаново, где начинается наша история.
— Разве меня сложно любить? — приспустив с плеча замызганный махровый халат, Лиза мяла перед потемневшим трельяжным зеркалом свою грудь, нежно-молочную, идеально-круглую, с розовыми маленькими сосками.
Ее соседка Даша валялась на заправленной полосатым пледом кровати и делала вид, что погружена в чтение, хотя на самом деле с затаенной завистью подсматривала за подругой.
Красивой у Лизы была не только грудь. Вся она в свете бумажного Икеевского торшера была, как выточенное из светящегося мрамора произведение искусства. Темные прямые волосы до середины лопаток, округлая линия плеча, переходящая в тонкую и высокую шею, ямочка на подбородке и большие темные глаза. Но больше всего Даша завидовала маленькому и прямому носу.
Ее собственный нос нельзя было назвать ни маленьким, ни прямым. Крупный, мясистый, с горбинкой, он напоминал клюв фламинго. Если бы остальное в Даше тоже напоминало эту утонченную птицу, она бы не возражала. Нос, в конце концов, можно исправить. А вот фигуру, коротконогую, ширококостную, лишенную женственных изгибов, и грубоватое, сонное лицо… Эх! Даше нравились только ее руки: белые, с красными ноготками. Она держала в них книжку «Техники манипулирования. Приемы спецслужб», внутри которой лежал смартфон с открытым приложением «Тиндер».
— Почему он меня не любит? — заныла Лиза.
— При чем тут любовь? — небрежно сказала Даша. — У вас разные социальные страты.
— Стразы?
— Вот-вот, — Даша усмехнулась. Глупость подруги радовала ее, как пирожное «Тирамису» из Вкус-Вилл. — Об этом и речь.
Щеки Лизы пошли румянцем. Натянув на плечи халат, она некоторое время читала буклет.
— Не стыдно чего-то не знать, — вдруг обиженно сказала она, — стыдно претворяться, что все знаешь.
— Страты — это социальный уровень, — снисходительно пояснила Даша. — Как если бы он был дворянин, а ты — крестьянка.
— Любовь уравнивает всех, — Лиза смотрела на Дашу через зеркало.
— Это в кино показывают, таким, как ты. Чтобы верили в социальный лифт.
— Как можно верить в лифт?
— Такой, как Никита, — не обращая внимания на вопрос, продолжала Даша, — может позволить себе не просто красивую, но и выгодную девушку. Брак должен укреплять материальное положение и статус. Так что расслабься. Тебе не светит.
— Но мы год встречались!
— Вот именно. Встречались. Прошедшее время несовершенный вид.
Лиза прерывисто вздохнула, но плакать не стала, а снова стала мять грудь.
— Поднимите руку и ощупайте подушечками указательного, среднего и безымянного пальцев от подмышечной впадины по окружности груди… — бормотала она, повторяя «пальпацию». — Тут комок, кажется. Можешь потрогать?
Даша неохотно села. Преодолевая брезгливость (ей еще не приходилось трогать чужую женскую грудь), она пощупала.
— Дай другую. Да. Вот здесь, снизу есть.
— Что делать?
— Идти к маммологу.
— Это кто?
— Доктор, который лечит сиськи.
— Платно?
— У тебя есть регистрация в Москве?
— Кончилась, — Лиза запахнула на груди халат и, комкая ворот, растерянно смотрела на Дашу.
— Значит, платно, — констатировала та.

Через несколько минут Лиза, одетая в домашнее трико и топик, сидела на кровати и прижимала к уху массивную, похожую на гантелю трубку доисторического телефона.
— Извините, я не расслышала… Так много? Да, я понимаю. А что там делают? Нет… Пока не записывайте, — она нажала на рычаг, — Десять тыщ!
— За что?
— Прием, маммография и курс лечения. Анализ на онкомаркеры в подарок.
Даша, продолжая листать Тиндер, думала. Нужен был план. Или деньги. Вообще, у Даши была такая сумма, но отдать их Лизе значило подарить: без работы, без перспектив — неизвестно, когда она сможет вернуть.
— Надо искать папика, — сказала Даша. — Пока сиськи целы.
— Что? — ресницы Лизы затрепетали, как крылья бабочек, которые силятся и не могут взлететь. Она, видимо, собралась плакать.
— Только не реви, — попросила Даша, которую слезы раздражали. И Лиза тут же заныла вслух.
— Если это ра-а-ак… Мне грудь отрежу-у-ут.
— Перестань. Хватит, — Даша ее обняла и, постукивая по плечу, жалела.
— Что за непруха? Из института отчислили, Никита бросил. Теперь это. Почему я такая лохушка?!
— Ну хватит, хватит. Все будет хорошо. Может, никакой это не рак. А, например, папиллома. Или как они там называются, которые, доброкачественные. Анжелина Джоли, между прочим, без всякого рака сиськи удалила.
— В смысле? — Лиза даже перестала плакать.
— Железы молочные убрала, а вместо них засунула импланты.
— Я не Анжелина Джоли. У меня денег не-е-ет! Даже на маммолога-а-а-а…
— Слушай! Погоди-ка!- Даша схватила книжку и, выудив из нее телефон, стала отматывать в Тиндере страницы.
— У тебя премиум аккаунт? — удивилась Лиза.
— Смотри! — с экрана виновато и испуганно смотрел человек: плаксивый вид, очки, нос в рытвинах, щеки. «Владимир, 37. Добрый, отзывчивый. Маммолог. Ищу серьезные отношения».
Лиза озадаченно смотрела на фото, не понимая Дашину мысль.
— Ставлю ему супер-лайк. Оп-па! Смотри-ка. Связь! — и Даша тут же засюсюкала, обращаясь к воображаемому Владимиру. — Ты ж мой хороший! Ждал нас, голуба? А мы пришли.
— Что ты делаешь?
— Пишу нашему доктору Хаусу. Вы понравились моей подруге. Высылаю ссылку на ее Контакт. Смотри! Пишет: не ожидал, что могу понравиться такой девушке.
— Какой? — не поняла Лиза.
— Красивой! Пишу, что ты хочешь серьезных отношений.
— С ним? Фу!
— Блин, Лиза. Тебе нужен маммолог? Или подождем, пока появятся метастазы?

***
Прижимая к уху мобильник (на балансе пятнадцать рублей), Лиза слушала отрывок из Зальсбургской симфонии. Никита считал, что классическая музыка способствует успеху, он даже приводил статистику: семьдесят процентов бизнесменов списка Форбс с детства приучали себя к сложным симфониям и фугам. Подключая услугу «гудок», Никита платил за то, чтобы звонящие ему думали, что он слушает классическую музыку. Слушал ли он ее на самом деле, не знала даже Лиза.
Она смотрела в окно, за которым зеленел обычный московский двор. Под визг скрипок ворона на газоне выковыривала остатки тунца из консервной банки. Наконец она бросила банку и неспешно направилась отнимать у другой вороны полиэтиленовый пакет.
— Алло, — ответил родной, болезненно знакомый и в то же время непреодолимо чужой голос.
— Привет… Как ты… Как дела?
— Нормально, — Лизе показалось, что он рад. — Что хотела?
— Ты в институте был?
— Да.
— А я прогуливаю.
— Ну и зря, — Лизе так хотелось, чтобы он предложил встретиться. Но он молчал.
— Ты не спросишь, почему? — Лиза прерывисто вздохнула, вспоминая свою новую страшную тайну. Она ничего не скажет ему, просто умрет, и тогда он пожалеет. Глаза наполнились слезами, и она не выдержала: — Вдруг я больна?
— Ты больна?
— Не знаю, — она ждала, что он начнет расспрашивать. Но он молчал. Кажется, ему было безразлично. — Мне плохо без тебя, — сказала она и тут же сморщилась, как от чего-то горького — зачем было такое говорить?! Неужели совсем нет гордости?
— Я уже все объяснил.
— Я не поняла, — всхлипнула она.
— Мне пора, — он отключился.

***
Никита смотрел в окно семнадцатого этажа элитного жилого дома «Гагарин». Открывался полный света и воздуха вид: стеклянные, парящие над городом небоскребы, игрушечные парки, дороги, сияющая Москва-река. Никита не замечал, он думал: «Какая же я бездушная скотина! Но… Без жертвы нет победы». Никита не помнил, кто это сказал, — кто-то великий.
Лиза, конечно, милая, трогательная. Раздолбайка. Сколько раз она забывала на съемной квартире телефон! Однажды забыла документы, включая студенческий, проездной и паспорт. В квартиру уже въехали следующие жильцы: шумная армянская семья. Никите пришлось купить коньяк и долго объясняться с лысым, как арбуз, армянским мужчиной, чтобы тот впустил их. Сумочка нашлась под диваном. Никита тогда решил, что Лиза специально устроила эту «потерю», чтобы подольше задержаться с ним.
И все же… Были у них и приятные моменты…
Лето. Серебряный бор. Пляж «Улетай». Играет атмосферное техно. Лиза танцует: тонкая, светящаяся, красивая — концентрированное обещание любви. Купальник небесного цвета, который купил Никита, едва прикрывает тело. Худые лопатки, бедра, локти, колени — она двигается просто и естественно, но в естественности заключена грация божества. Будто танцует не человек, не женщина, а сама молодость, красота. И все смотрят. Она подходит к нему, обнимает. Ее кожа пахнет солнцем, тиной от реки и лимонным кремом.
Подобные воспоминания Никите досаждали. Приходилось делать усилие и мысленно пробегать по цепи логических умозаключений, которая вела к расставанию. Да, в Лизе много хорошего. Но нет главного — родителей, которые подтолкнут карьеру. И значит, пазл не складывался, звезды не сходились. Мало ли в Москве красивых девушек? Полно! Никита с самого начала решил, что Лиза будет развлечением перед серьезным браком. Но пролетел год, и он, как говорится, влип. В такую, как Лиза, влипнуть легко. Все практически поженили их. Даже Света, которую он мысленно наметил в супруги. Она весь первый курс смотрела на него, как раненая антилопа, а в конце второго семестра нашла какого-то кренделя. Пора было возвращаться к плану.
Неприятный разговор он обдумывал неделю. За это время Лиза стала невыносимой: сюсюкала, плакала, винила его, то уговаривала поехать знакомиться с отцом, то обижалась, что Никита не хочет снять для них постоянную квартиру. Были моменты, когда он готов был сдаться. Но вспоминал план: выгодная женитьба, стажировка в Министерстве финансов, начало карьеры. И в скором времени он предъявит себя отцу — уже не сопляк, не мальчишка, а равная сила, с которой можно и нужно иметь дела. Такова его цель. Остальное — не важно.
Сцена была ужасающая, Лиза буквально ползала перед ним. Но уже вечером того же дня Никита доказывал друзьям в пабе, что разрыв — это облегченье. Действительно, из мыслей ушел этот изнуряющий внутренний спор, а значит, не так уж все было серьезно.
Но через пару месяцев Лиза стала звонить и разговаривать так, будто они приятели. Она задавала какие-то дурацкие вопросы: хорошо ли он спал, что снилось, куда собирается пойти вечером. Никита раздражался, бывал груб. Потом жалел. Он считал, что мужчина должен быть сдержан. Но Лиза оказалась глупа. А жизнь глупых людей учит.
В кухню зашла Ирина Георгиевна. В атласном красном халате, с намотанным на голову тюрбаном, она походила на постаревшую, но еще красивую и царственную Нифертити: сонные веки, отяжелевшие контуры лица, припухшие губы.
— Опять делала уколы? — спросил Никита.
— Заметно? — Ирина Георгиевна бережно потрогала свои скулы.
— Ты как кукла.
— Лишние эмоции вредят, — она взяла с полки дизайнерский стакан «Кьюдио» и налила в него кипяток из дизайнерского чайника «Стедлерформ». В ее движениях была расслабленная грация, которая появлялась после йоги, которой она занималась по утрам в своей комнате.
— Какие планы на пятницу? — спросила она и понюхала кипяток.
— Мам, ну камон! — Никита знал манеру матери делать вид, что она забыла то, о чем, на самом деле, больше всего психует.
— Прости, зайчонок, склероз, — сказала она, и Никита улыбнулся. Эту игру он называл «строить из себя аристократку». Ирина Георгиевна мелкими глотками пила воду. Она отличалась умением глотать горячее, не обжигаясь.
— Мам, зачем ты спрашиваешь? — не выдержал он.
Ирина Георгиевна не отреагировала, лишь вздрогнула бровью.
— Я же тебе говорил, — приведу на ужин Свету.
— Внучку декана?
— Да.
— И дочь министра? — она улыбнулась.
— Ты ведешь себя, как госпожа Простакова, которая притворяется Анной Павловной Шерер.
— Я — Простакова? Пф! Плохая метафора.
— Это сравнение, мам.
— Не сравнивай меня, пожалуйста, с людьми, у которых такая фамилия!
— Представляешь, если бы ты так и осталась Барановой. На всю жизнь! Ужас!
— Баранова, кстати, известная дворянская фамилия.
Она поставила стакан на стол чуть громче, чем следовало, и начала с нарочитой серьезностью доставать из холодильника яйца, сыр, молоко.
— Омлет будешь?
— Я поел.

Ирина Георгиевна неторопливо разбила в стеклянную тарелку два яйца, успокаиваясь этим рутинным, почти ритуальным процессом.
— Знаешь? — размешивая вилкой яйца, сказала она. — Неправильная женщина может испортить мужчине жизнь.
— Как ты отцу?
— Так! — она обернулась и посмотрела.
— Ладно, ладно!
Никита на самом деле был с матерью солидарен, но когда она вот так, с высокомерием, совершенно необоснованным, выражала корыстные мысли (по сути, его мысли), его начинало тошнить и хотелось бунта. Лиза, наверное, и была таким бунтом.
— Приедем к восьми. Не поздно? — делая над собой усилие, спросил он.
— Ради такого случая я даже поем после шести.
— Ого! Вот это честь, — он подошел и чмокнул ее в лоб. — Мам, надеюсь, ты при Свете не будешь упоминать, что она дочь министра? У нее же и другие достоинства есть.
— Какие? — Ирина Георгиевна отставила тарелку.
— Ну… Например, она красивая.
— Я и не сомневалась, — Ирина Георгиевна дунула в лицо сыну, отчего Никита вздрогнул. Она убрала челку с его лба и любовно провела пальцами по щеке и подбородку. — Ты и не мог выбрать некрасивую. Ты же у меня бог. Юный прекрасный бог.
Никита закатил глаза.
— Все! Пошел обуваться.
— Подстригись! — крикнула вдогонку мать.

***
Лиза и Владимир сидели за круглым столиком в дальнем углу ресторана. Лиза размазывала ложечкой мороженое по тарелке со штруделем. Чай, разлитый в мелкие фарфоровые чашки, остывал.
— Каждый день хожу мимо этого кафе на работу. Всегда мечтал зайти. Вам здесь нравится?
Лиза неопределенно кивнула. Кафе ей не нравилось. Резные потолки тяжело нависали над головой, хрустальные люстры светили слишком ярко, бархатные красные портьеры создавали атмосферу траура. Но Лизе не хотелось обижать этого неуклюжего, улыбающегося человека. В жизни он оказался еще страшней: с бугристым черепом, обвисшим тяжелым лицом и красноватыми, слезящимися глазами за толстыми стеклами очков. Он напоминал ребенка: наивный и испуганный. Он не был противен, по крайней мере, пока не приставал.
— Чем вы занимаетесь? — спросил Владимир, поправляя очки. У него дрожали руки.
— Учусь на социолога.
— А чем занимаются социологи?
— Стараются сделать мир лучше.
— Какое благородное стремление. И как? Получается?
— Не особо, — Лиза пожала плечами, и Владимир тоже пожал, копируя ее жест.
— Вы молоды. Еще получится, — сказал он и застеснялся.
Он неуклюже взял чашку и, придерживая дно, начал подносить ко рту и так заранее тянуть губы, что Лиза не выдержала и хохотнула. Он тут же поставил чашку на место.
— А я сенполией увлекаюсь, — сказал он, — популярное комнатное растение. Фиалка, если по-простому. Уже более тридцати пяти тысяч сортов. Представляете! В Википедии написано тридцать две тысячи, но это неправда. Гораздо больше! И каждый день появляются новые. Я пробовал редактировать статью, но там нужно язык программирования знать. Я в этом не разбираюсь. И времени нет.
Лиза вспомнила, что больна, и ее придавило тяжелым и мутным страхом. В переносице защипало от подступивших слез. А Владимир все продолжал рассказывать, преображаясь из неуверенного и зажатого недотепы в воодушевленного знатока.
— Сенполиям нужен уход. Я пытаюсь вывести новый сорт. Химеру. Они получаются в результате мутаций. У цветков химеры два слоя, которые определяются разными генами. Представляете? Очень красиво! Если бы мне удалось вывести такую, я назвал ее вашим именем. Лизонька. Вы не против?
— Что?
— Я говорю… — Владимир вдруг как-то потерялся, лицо опало, глаза втянулись. Он походил на улитку, убирающую тело в ракушку. — Я сказал… — он запнулся и покраснел, -сказал «Лизонька». Можно вас так называть?
— Зови, как хочешь. Извини, ты что-то рассказывал? Я пропустила.
— Ничего. Я…
— А кем ты работаешь?
— У меня скучная работа, — Владимир виновато пожал плечами.
— Все равно, расскажи, — попросила Лиза.
— Я маммолог. Это…
— Ого!
Владимир вздрогнул и оглянулся, подумав, что возглас относился не к нему. Он не привык, чтобы кто-то говорил «ого» в его адрес. Вообще, такие девушки, как Лиза, никогда не обращали на него внимание. Он осознавал свою некрасивость, но часто слышал от женщин-коллег, что мужская внешность — не главное. «Главное, чтобы человек был хороший». Владимир считал себя хорошим: не врал, не интриговал, не завидовал, почти не сквернословил. У него даже не было вредных привычек и склонности к идиотским поступкам. Кроме, пожалуй, одной — он влюблялся только в красивых девушек, таких, с которыми ему не светило. В его большой голове не возникало идеи, что для его же счастья стоило обращать внимание на девушек попроще. Но он был человеком искренним и прямолинейным и считал, что влюбленность приходит сама и никто не в состоянии управлять судьбой. Если он влюбляется в красивых, значит ничего не поделаешь. Поэтому к двадцати восьми годам у него не было еще ни одной более-менее серьезной связи.
Девушка, сидевшая напротив, была красива. Совершенство ее лица и остального изумляло. Как могло появиться на свет такое удивительное существо, если та же самая природа постоянно создает некрасивые и несовершенные тела? Владимир хорошо в этом разбирался, ежедневно он видел более десятка малопривлекательных женских тел, которые, несмотря на различия, были устроены одинаково и состояли из одних и тех же частей. Лиза же была соткана из света. Ее материальная природа была будто спрятана, скрыта от посторонних глаз и потому особенно изумляла. А существовала ли она вообще? И если да, то какова она? До какого совершенства может в случайном сочетании дойти природа?
— Маммолог?! — от удивления ее глаза стали больше и походили на кукольные. Блестящий, перемазанный мороженым рот приоткрылся, показывая нежную розовую изнанку. — Это врач, который лечит женскую грудь?
Владимир очнулся. Она спрашивала о работе.
— Интернатуру я закончил по онкологии, потом переподготовка, потом, — начал он, но она его перебила.
— Я тут нашла у себя уплотнение. Не знаю, что делать. Надо ли идти к врачу или нет? — она смотрела вопросительно. Владимир не до конца понял, чего она хочет. — Можешь проверить?
Он не ожидал. Но, с другой стороны, к нему часто обращались самые разные женщины за советом и консультацией: родственницы ближние и дальние, подруги мамы, жены друзей. Так что он даже ощутил некоторую гордость. И все же, что она предлагает? Пощупать ее прямо здесь? Лицо Владимира залил жар, будто в теле поднялось облако пара. Тут же запотели очки, а во рту стало шершаво.
— Прямо здесь? — растеряно спросил он.
— А можно через одежду? Или нужно… — Лиза жестом изобразила распахивание рубашки.
Владимир снял запотевшие очки, повертел их в руках и достал из портфеля салфетку. Протирая стекла, он говорил скорее сам с собой, нежели с Лизой:
— У меня, конечно, большой опыт диагностирования…
Владимир долго не мог закрепить на широкой переносице дужку, лапки норовили соскользнуть, а стекла опять потели. Когда Владимир наконец справился, зрение некоторое время адаптировалось. И вдруг он увидел молочные железы. Это были две гармонично развитые пропорциональные полусферы нежно-розового оттенка с яркими, почти коричневыми ареолами и маленькими, несколько свернутыми внутрь себя сосками, похожими на малюсенькие рты. Владимир отметил, что «синус момарум», или ложбинка между грудей, чуть великовата, из-за чего груди как бы смотрят в стороны. Но это не портило, даже наоборот, придавало какую-то наивность. Особенно же Владимира умилила небольшая аккуратная складка в подмышке. В детстве, он хорошо это помнил, среди пацанов ходило сомнительное умозаключение, что эта складка выглядит у девочек точно так же, как та, другая внизу. Нервно сглотнув, Владимир сомнамбулически протянул руки, посмотрел в испуганное лицо Лизы и отвел взгляд в сторону. Справившись с собой, он стал пальпировать, глядя на творожистую грань чизкейка.
Из-за угла появилась официантка в одноразовой маске и, тихо ойкнув, исчезла. Владимир отдернул руки.
— Что я могу сказать? — лицо его горело. — Показания к обследованию есть. Вам, Лиза, сколько лет?
— Двадцать.
— Маммографию делать рано. Этот метод эффективен в случае, скажем так, возрастных женщин, — Владимир чувствовал влажную шею и неприятно царапающий ворот рубашки. — Мой совет — УЗИ и консультация маммолога.
— А ты можешь?
— Да, конечно, — он нырнул в портфель как в убежище, откинул крышку и, не глядя, стал перебирать внутри привычные, но сейчас совершенно бессмысленные предметы: портмоне, паспорт, полис в ламинированной обложке, начатая упаковка Орбита со вкусом баблгам, таблетки от укачивания и запоров, пластиковый пропуск, карта Тройка, брошюра в мягкой обложке «Узамбарские фиалки» с изрядно потрепанной по краям обложкой, провод зарядки, телефон. Целая пачка одноразовых медицинских масок. Вот, небольшая прямоугольная коробочка из кожзама. Сувенир, который дарили на новогоднем корпоративе, чтобы сотрудники носили с собой визитки клиники и впихивали всем. Он вытянул белую простую карточку и подал Лизе.
— Тут телефон регистратуры. Звонишь, записываешься ко мне.
— Центр семейного здоровья на Кутузовском? — над правой бровью у Лизы появилась вертикальная морщинка, а губы разочарованно изогнулись. — Там, наверное, прием стоит, как крыло от самолета.
— Нет, — Владимир вдруг почувствовал огорчение и даже страх, что Лиза уйдет. — Консультация три тысячи и УЗИ что-то около двух.
— У меня просто… с деньгами не очень, — Лиза виновато смотрела в тарелку. Она сидела, ссутулившись, выдвинув худые плечи и втянув голову. Владимир задумался, снова протер очки.
— Завтра часов в девять вечера сможешь прийти?
— Спасибо, — просияв, она захлопала в ладоши и обняла его. — Спасибо!
В груди Владимира ласково и по-весеннему потеплело, он тоже заулыбался и обнял ее, впервые вдыхая вблизи ее освежающий притягательный аромат. Лиза уже вывернулась из объятий, села и принялась с энтузиазмом есть свой штрудель, будто за время разговора сильно проголодалась. Она то и дело улыбалась жующим ртом, показывая зубы и быстрый влажный язык. Она была счастлива. Это оказалось легко. И почти ничего не стоило. От гордости за себя у Владимира перехватило горло. Он взял ложечку и тоже стал есть. Чизкейк оказался приторно-сладким и каким-то масляным, но он ел, потому что ела она. Ему не хотелось разъединить это возникшее между ними счастье. Но Лиза первая как-то вдруг отключилась, что-то вспомнила, и это пробежало по ее лицу. Она достала из сумочки телефон и сосредоточенно в него смотрела, поглаживая пальцем экран. Потом отодвинула от себя руку с телефоном и сделала специальное для фотографирования лицо: волосы откинуты, одна бровь приподнята, глаза сужены, а взгляд направлен в какие-то леденящие дали.
— Тут просто так… антуражно. Решила селфи запилить, — сказала она, заметив, что он смотрит.
— Давай, я сниму?
— Нет, нет. Я сама. Тут надо видеть, — она двигала руку с телефоном, стараясь, чтобы в кадр попала хрустальная люстра, украшенные лепниной колонны, красный диван и еще какие-то детали. Потом она прижала телефон к себе и, глядя в экран, что-то там печатала и выбирала. Лиза была поглощена, и Владимир почувствовал себя ненужным. Не зная, что делать, он тоже заглянул в телефон, но потом вспомнил, что надо оплатить счет, и, чтобы не мешать, решил сделать это у барной стойки.
Лиза пыталась придумать глубокомысленный текст, чтобы опубликовать вместе с фото. Хотелось написать что-то такое, чтобы Никиту задело. Пусть видит, что она справляется. Гуляет, тусуется, ходит в рестораны. Что другие мужчины ценят ее. О Владимире она не думала. Пользоваться красотой для достижения мелких целей казалось ей так же естественно, как ходить. Но в таком «корыстном» общении всегда чувствовалось что-то неприятное, похожее на клей. Ее что-то опутывало, превращая в куклу, которую дергают за ниточки. Хотелось поскорее вырваться, чтобы стало легче дышать. С Никитой такого не было, даже наоборот. С ним все становилось особенным, она будто попадала в волшебный мир.
Каждый раз, когда Лиза вспоминала о Никите, ей казалось, что он прямо сейчас смотрит ее фотографии, думает о ней и вот-вот пришлет сообщение или поставит лайк. Лиза ждала. Но ничего не было. Она в который раз зашла на его страницу. Она знала все фото наизусть, ничего нового давно не появлялось. Тогда Лиза открыла свои фотографии и стала просматривать их, глядя как бы глазами Никиты. Никто другой никогда в жизни не будет ему так подходить. Они идеальны и созданы друг для друга.
Лиза часто просматривала свои фото глазами разных мужчин, каждый раз находя себя очень трогательной и очаровательной. Лиза вспомнила про Владимира и стала смотреть свои фотографии его глазами. Он же должен осознавать, что такая красавица ему не пара. Ему подошла бы девушка вроде Даши. Невозможно не понимать столь очевидных вещей. Значит, он хочет помочь просто потому, что хороший и добрый. Она же это делает ради здоровья. Ничего в этом преступного нет.
А Никита… Неужели он вправду ее не любит. Как это возможно, ее — не любить?

***
Один из самых модных баров Москвы «Хэппи Энд» изнутри напоминал кукольный домик Барби, сбрендившей от наркоты. Розовые стены, желтые диванчики, пластиковые треугольные плафоны. На стенах причудливые коллажи из постеров и фотографий в стиле ню: к плакатам с Симпсонами были приклеены части женских тел. Была в этом ироничность и недосказанность, что заставляло посетителей искать в дурацких картинках скрытый смысл.
Никита сидел за пластиковым столиком цвета розовой примулы. Напротив, подобрав ноги, аккуратная и прямая, сидела Света, одетая в толстовку оверсайз, короткую юбку-шотландку и кеды. Волосы ее были гладко зачесаны и собраны в хвост, вытянутое скуластое лицо с высоким лбом и выразительно подведенными глазами благодаря медицинской маске казалось красивым.
— Ты уже который раз протираешь руки, — заметил Никита.
— Может, тоже протрешь? В Европе третья волна, ­­- Света скомкала влажную салфетку. Никита улыбнулся, ощущая, что раздражается на нее. Как быстро это вошло в привычку. И ведь никакого повода она не давала.
— Моя вера в линейный детерминизм позволяет мне без зазрений совести быть ковид-диссидентом.
— Сходи хотя бы руки помой.
Никита отвернулся. Ему не нравилась ее манера давать указания. В статье по психологии он читал, что лучшим методом дрессировки животных является игнорирование нежелательного поведения. Автор уверял, что метод работает и на людях.
Официант, темноволосый юноша со взглядом «анфантеррибль», в черной заношенной маске и стильно торчащим вихром, поставил на столик два коктейля в бокалах на тонких ножках. Света ухитрилась забросить салфетку ему на поднос. Официант презрительно проследил за ее маневром. Она достала из пачки новую и стала протирать ножки бокалов.
— Ты перебарщиваешь, — понизив голос, сказал Никита.
— Он трогал эти бокалы!
— Он был в перчатках!
— Неизвестно, что он до этого держал. На, тоже протри, — Света протянула Никите чистую салфетку.
Никита взял свой бокал, вынул трубочку и отпил несколько глотков, оставляя след губ на запотевшем поблёскивающем стекле.
— Во рту у здорового человека обитает более пятисот тысяч бактерий.
— Боже! Зачем ты это сказал? Теперь я хочу прополоскать рот, — Света начала двигать на столе предметы, стараясь расположить их в соответствии с известным одной ей порядком. Никите казалось, что в зале стало душно. Будто эта женщина своим присутствием лишала его воздуха. Но он уже столько раз все обдумал… И все же, ее суетливость, желание контролировать, постоянная тревожная возня. Впрочем, следом за неприятными чувствами его сразу же настигала жалость: ведь если вдуматься, в своих попытках упорядочить энтропию она была наивна, даже жалка. И от этого внутри Никиты что-то сжималось. Нечто подобное в нем вызывала мать со своими очевидными для всех интригами. Он и сам был такой, но в его тщеславных замыслах была перспектива, он планировал покорить Олимп. Вот и сейчас, Никите стало за себя стыдно: зачем было ее нервировать, у нее расстройство, она старается, работает над собой.
— Светуля, пожалуйста, успокойся, — Никита положил руку на ее маленькую, вздрагивающую, как птица, ладонь. — Все в порядке. Все хорошо.
— Ты их не продезинфицировал! — трагичным голосом сказала она, но все же не убрала руку.
— Свет, — Никита со всей возможной нежностью посмотрел ей в глаза, — ты не боишься в пятницу знакомиться с моей мамой?
— Вряд ли она окажется страшнее моей, — Света примирительно улыбнулась.
— Мама очень хочет тебя увидеть.
— А отец?
У Никиты чуть дернулась вправо голова. Когда он думал об отце, у него всегда немного сводило шею, будто напрягались какие-то жилы с правой стороны. Он откинулся, посмотрел туда, где у стойки терлись гламурные малолетки.
— Мы мало общаемся. Честно говоря, мне пока не хочется его посвящать. Придет время, узнает.
— А мой папа, — она произносила это на французский манер, — мечтает с тобой познакомиться. Сказал, если ему не понравится мой парень, он перестанет оплачивать институт. Прикинь!
-Ты ему не говорила?
— Про тебя? Нет.
— Я хотел попросить кое о чем твоего деда.
— Тебя, что, отчислили? — на лице появился не испуг, а уже привычное им двоим раздражение.
— Могут. Не хочется огорчать мать, она итак на антидепрессантах.
Официант принес огромные нежно-голубые тарелки:
— Персик на гриле? — вопросительно сказал он.
— Сюда, — Никита показал на стол со стороны Светы. Десерт походил на высокую, узкую пирамиду из пластиковых обломков, воткнутых в ярко-оранжевый шар мороженного.
— Острый чили трюфель, — официант поставил Никите тарелку с коричневыми шоколадными кубиками, выложенными на горке из карамели, похожей на песок.
Света стала выравнивать тарелку относительно своей композиции. Официант не учел траекторию и так положил запелёнатые в салфетку приборы, что задел рукавом десерт. Кусок персикового обломка выпал из шарика и плюхнулся в лужицу подтаявшего мороженного. На идеально черном худи Светы появилось светлое персиковое пятно.
— Фак! — выругалась она. — Новое худи. Вас не учили правильно сервировать? Сначала подаются приборы, потом еда! Клиентоориентированный, блин, сервис!
Официант смиренно и скорбно слушал, но скорбь его явно была ненастоящей.
— Принесите влажное полотенце! — потребовала она. — Хотя бесполезно, надо замывать. На трип эдвайзере оставлю вам плохой отзыв… — она встала и пошла к туалету, официант засеменил за ней. Никита машинально взял телефон и открыл страницу соцсети.
Лиза на фотографии выглядела обалденно. Она похудела, и от этого ярче подсвечивалась ее красота: тонкость линий, глубина теней, блеск глаз. В чертах появилось что-то обреченное и беспомощное, от чего у Никиты вибрировало в животе.
Она сидела в каком-то безвкусно оформленном ресторане, откинувшись на спинку псевдо антикварного дивана. Чистота ее взгляда контрастировала с вульгарно оголённым плечом, выставленном в камеру, и тяжеловесным барочным интерьером с завитками и золотом. Под фотографией был пафосно-пошлый текст: «Когда мужчина пользуется тобой, а потом выкидывает, как одноразовую салфетку, сердце разбивается на миллион осколков. Но тот, кто предает, обязательно будет предан сам. А рядом окажется человек, который ценит».
Никита поморщился. Ему представился этот «человек, который ценит», вернее, оценивает: толстый, лоснящийся, с отвислыми щеками и лысиной. Немолодой и неприятный мужик при деньгах. Только такой мог привести Лизу в подобное заведение. Что это за золото в лазури? «Какое убожество», ­­- подумал он, чувствуя, как поднимается в душе густая и тяжеловесная муть.
— Ты какой-то расстроенный, — Света села на место, прижимая к груди маленькое махровое полотенце. Никита дернулся, перевернул телефон и вежливо улыбнулся. Вышло неловко, будто он испугался.
— Просто устал.

***
Узкую белую комнату, похожую на пенал, разделяла стойка с кремовым, скатанным в рулон фоном. За окном был индустриальный пейзаж: потемневшее краснокирпичное здание завода с растущими из стен кустами и плесневыми грязными рамами. Внутри фотостудии стояло гримерное зеркало в полный рост, тумбочка и два стула.
Лизу целый час красила женщина с полным лицом и сосредоточенно сжатыми губами. Сама она была не накрашена. Завивая на плойку локоны и укладывая Лизе волосы, она дергала и царапала кожу головы. Лиза несколько раз ойкнула и один раз виновато засмеялась, но женщина не отреагировала. Когда гримерша закончила, выяснилось, что она была недовольна оплатой. Она ехала сюда из своей Коммунарки, рассчитывая на большее. «Ожидания — причина страданий», — философски объяснила ей менеджер Наталья. Лизу озадачил их разговор. Она, как новичок в модельном бизнесе, не осмелилась даже спросить, сколько ей заплатят, но почему-то была уверена, что около десяти. Именно этой суммы не хватало, чтобы внести свою половину арендной платы.
В студию вошел фотограф, высокий, угрюмый и лохматый, как старый лев. Руслан — представила его Наталья. Он оглядел Лизу, прицельно, но без интереса, потом начал расставлять и настраивать приборы. Включаясь, они светились белым туманным светом. Поставив в центре фона Лизу, он что-то двигал, присоединял, чем-то щелкал, не считая нужным тратить силы на разговор.
— Я сегодня прочитала, что рак по смертности равен ковиду. Представляете? — Лизе было неловко от молчания, в таких случаях она всегда говорила ерунду.
— Странная тема, — Руслан насмешливо поднял брови, но тут же будто забыл про Лизу и стал смотреть в фотоаппарат.
— Просто с ковидом все так носятся. Пандемия! Пандемия! А про рак вообще не говорят. Как будто это так, расходные человечки. А еще я прочла, что рак возникает от негативной энергетики. Например, рак груди — это непрощённые обиды. Как вы думаете, это правда?
— Без понятия.
Наталья закончила развешивать в нужной очередности одежду для съемок и подошла проверить, как дела.
— Читала гайд-лайн?
Лиза кивнула. Ей хотелось сглотнуть неизвестно откуда взявшийся в горле ком.
— Постарайся поменьше разговаривать и побольше работать. Ок? — Наталья повернулась к Руслану, — снимаем на белом или поставим фильтры?
— А как клиент хочет?
— Он хочет как красивей.
— Давай так и так.
— Денег нам больше не заплатят. Нет. Давай попробуем и решим.
И снова Лизе:
— Запомни, ты — красивый предмет. Это концепция съемки. Поняла? Ладно, иди переодевайся. Первым — брючный костюм.
Было душно. Лиза думала про окно в дальнем конце студии, но не решалась попросить, чтобы его открыли. Руслан, не переставая, щелкал. Лиза взмокла, шелковое платье липло к ногам. Казалось, от осветительных приборов нагревался воздух. Лиза, почти голая в модном платье, будто жарилась на гламурном огне. Руслан то и дело смотрел в экран своего громоздкого, похожего на дуло пушки, фотоаппарата, недовольно хмурился и снова снимал. Клацанье походило на хруст позвонков. Лиза, натянутая, напряженная, чувствовала, что у них не получается.
— Не прячь руки, покажи. Так. Раскройся в мою сторону. Лицо. Что у тебя с лицом? Расслабь его. Не улыбайся, я скажу, когда нужно. Выпрямись и развернись в мою сторону. Нет. Не так. В пол оборота. Плечо! Открой плечо. Зачем ты перекашиваешься? — Руслан все более раздражался. — Ты училась позировать?- спросил он.
— На ютубе.
— Ну гребаный дрессдаун! Наташа!
Бросив фотоаппарат, который, к счастью, висел на широком черном ремне на шее, он ушел в глубину студии, и Лиза слышала, как они вполголоса что-то выясняли. Их раздраженный шепот походил на шипение потревоженных змей.
Дверь приоткрылась, всунулась взлохмаченная голова Даши.
— Ты понимаешь, что просираешь свой шанс, — Наталья вдруг появилась из-за фона и встала напротив Лизы. — У тебя есть данные. Но если ты не вывернешься наизнанку ради того, чтобы получился хотя бы один достойный кадр, никто не сделает из тебя модель. Ты это понимаешь? Нужна мотивация! Работа по восемнадцать часов! А не так, что пришла и пофоткалась, типа, для инстаграма. Лицо, шея, кисти рук, все расслабь, раскрепостись. Перестань прятаться. Ты не улитка? Не черепаха? Все, забудь про свои панцири. Добавь пластики. И не забывай, ты предмет. Разве стесняются предметы? Нет. И тебе нечего стесняться. Все, давай. Работаем, — она кивнула Руслану.
Даша протиснулась в дверной проем и поползла вдоль стеночки. По студии пошел прохладный ветерок. Вдруг дверь резко захлопнулась. Лиза вздрогнула. «Окно, значит, было открыто», — подумала она.
— Вы уборщица? — спросила Наталья, обращаясь к Даше.
Та отрицательно мотнула головой.
— Что вам нужно?
— Я подруга Лизы.
Наташа скептически скривила лицо и вопросительно посмотрела на Лизу. Противная слабость прошла по телу Лизы и отдалась в колени. Захотелось сесть на корточки. Или сбежать.
— Как это понимать? — спросила Наталья. — Ты пригласила на съемку подругу?
— Я не знаю ее, — тихо произнесла Лиза, опуская глаза.
— Выйдите, пожалуйста! — вежливо, но непререкаемо попросила Наталья.

***
Дверь медленно, на доводчике, закрылась.
— Вы уборщица? — передразнила Даша, медленно идя по длинному и тускло освещенному коридору. Студия запечатлелась в ее уме, как белый квадрат, по краям которого стоят мужчина и женщина, на лицах брезгливость и тошнота. В центре — Лиза, одетая во что-то воздушное. Лицо холодное, как у статуи. И она, Даша, какое-то низшее существо, гусеница или цикада, на которую противно смотреть.
С тех пор как Даша осознала себя непривлекательной, она научилась находить в ней преимущества: к ней не лезли с назойливыми ухаживаниями, не смотрели на нее так, будто она — концерт, она могла передвигаться по городу, не ощущая груз чужого внимания. Но иногда некрасивость болезненно напоминала о себе: в ресторанах и ночных клубах, на вечеринках, когда все разбивались по парам, а ей доставался бедняга, который отстранённо и вежливо кивал, будто ее слушал, но при первой же возможности сбегал. Такие моменты ранили ее. Казалось, будто во что-то живое и нежное, что являлось, наверное, ее душой, втыкались иглы. После каждого такого случая Даше казалось, что ее система ценностей, выстроенная книгами «Прими себя» или «Ты — это не твое тело» рушилась и погребала под собой любую возможность счастья. Даше требовались время и усилия, чтобы заново ее возвести. Но сначала приходилось опускаться на самое дно, превращаться в животное, злое и обиженное, которому наплевать на других. Она покупала все самое вредное и сладкое и закрывалась дома, чтобы есть и смотреть сериал, пока он не заполонит своими тягучими сюжетными линиями ее память, затирая, зарисовывая травмирующее воспоминание. Постепенно игла внутри нее будто обрастала огрубевшей защитной плотью и уже не так царапала ее.
Сейчас Даша чувствовала — начиналось. Больнее всего было поведение Лизы. Сама же позвала, пообещала, что фотограф сделает и Даше пару фоток, чтобы красивый фон, ракурсы, все дела. «Вы уборщица? Нет! Хуже. Я уродка. Жуткий монстр, для которой в этой прекрасной белой комнате нет места. Сюда берут только ангелов, чтобы они еще до смерти попали в рай».
Раньше Даша никогда не винила Лизу. Действительно, ну кто виноват, что она — красавица, а Даша — нет. Но сейчас. Это было предательство. А Даша еще заплатила за нее в этом месяце за квартиру. Маммолога ей нашла…
На улице было пасмурно и душно, воздух казался тяжелым и влажным, будто перед дождем. Даша достала из сумочки телефон и открыла Тиндер. «Владимир, привет! Это Даша, подруга Лизы! Можешь скинуть номер? Дело есть…»

***
Руслан собирал оборудование: фильтры, камеры, штативы. Лиза переодевалась, спрятавшись за фон.
— Повернись-ка, — Лиза вздрогнула. Наталья подошла бесшумно. — У тебя нормально все с грудью? Будто одна больше другой.
Лиза подняла плечи, ссутулилась и быстро натянула лямки лифчика.
— Так, ладно. Это твоя первая съемка, поэтому денег нет. Пока! Но я тебя поздравляю. Сделан важный шаг в твоей карьере. Если не облажаешься, из тебя выйдет отличная модель.
Лиза чувствовала, как нижняя губа оттопыривается и вздрагивает. Нет, нельзя реветь, не перед этой.
— Ты что? Ну-ка не ной! Плаксы нам не нужны. Тут сэндвич и кофе. Ты, наверное, голодна. Ладно, одевайся. Я пока с Русликом расплачусь.

***
В клинике"Семейное здоровье" на Кутузовском было пустынно. В сумрачном, медицинском кабинете пахло ароматизатором «Ландыш» и медикаментами.
— Снимай только верх.
— Окей.
День у Лизы выдался нервный, тяжелый, — хотелось домой: выплакаться и уснуть, просматривая на ютубе ролики с котятами или другую ерунду.
В кабинете, несмотря на казенность, было уютно: стол, стеллаж с папками, светло-зеленая ширма в японском стиле, на которой схематично нарисован бамбук. Владимир сидел за ней и равномерно клацал по клавиатуре. Фиолетовый свет лился сквозь жалюзи. На подоконнике стоял горшок с сенполией, покрытой розовыми, похожими на зефир, цветами.
— Какой у тебя сегодня день цикла?
— Кажется, седьмой. Или десятый. Это важно?
— А сколько дней цикл?
— Тридцать.
— Менструации регулярные?
— Вроде, да. А зачем это?
— Карту заполняю.
— Нафига.
-Такие правила. Нельзя просто пациента принять. Могут уволить. Ты должна пройти через систему.
— И оплата тоже? — Лиза заволновалась, машинально прикрываясь руками.
— Не волнуйся, я заплачу. У сотрудников большая скидка.
Он зашел к ней за ширму, держа в руках горшочек с фиалкой.
— Это тебе. Подарок.
Лиза стояла к нему спиной. Выпирающие тонкие лопатки красиво торчали, а нежные позвонки походили на белые аккуратные голыши, сложенные в линию. Лиза была прекрасна. Она обернулась, прикрывая руками груди.
— Ну так че, ложусь? — спросила она.
— Да, да. На кушетку. Я тут… — он протянул горшок с фиалкой. — Вырастил из листочка. Представляешь, в аптекарском огороде украл. Волновался, как суслик. Такой адреналин.
— Мне холодно, — она нетерпеливо дернула плечами.
— Ой, прости, — поставив горшок на тумбочку, он включил доплер и отрегулировал интенсивность. Лиза легла на расстеленную для нее одноразовую пеленку, робко убрала руки. Грудь беспомощно разъехалась в стороны. Владимир взял в руки датчик, похожий на тупой скребок, и, стараясь не смотреть на Лизу, выдавил гель.
— Подними правую руку, пожалуйста.
Аппарт УЗИ загудел натужней, а воздух будто помутнел. Владимир слышал, как стучало у него в висках. Стало жарко. Тело Лизы вроде не двигалось, но одновременно куда-то удалялось — белое, прекрасное и недосягаемое. Владимир зажмурился, глубоко вздохнул и снова открыл глаза. Поразительно! Сколько грудей было сегодня перед его глазами: холмов и блинов, острых горок и подушек-имплантатов, — ни одни не вызвали в нем волнения.
Он смотрел на Лизу и видел еле заметный узор вен, похожих на ветви цветущего дерева. Будто внутри нее росла молодая яблоня или вишня. И цвела. Он даже чувствовал аромат. Подкручивая на пульте регулятор, он бережно вел датчиком, измазанном в липком геле, от подмышки Лизы к соску. На экране мелькали серые штрихи ткани.
Лиза мельком взглянула на Владимира. Он всматривался в экран. Ей почему-то стало тяжело дышать. Она лежала, чувствуя, что от напряжения сводит мышцу под ребрами. Быстрей бы это закончилось и домой.
— Сегодня в «Звездном» показывают братьев Коэнов, — сказал Владимир. — «Невыносимая жестокость». Сходим?
— Не люблю про насилие.
— Это про любовь. Довольно романтично.
— Надо реферат делать, — соврала Лиза.
— А завтра?
— Честно говоря, не люблю кино, — Лиза представила, как это будет муторно, общаться с Владимиром и делать вид, что он нравится ей. И ведь все равно придется его послать. Нет. Лучше сейчас вежливо отказаться, а потом просто не отвечать.
— Может, в театр? На Островского? «Бесприданница». Тебе должно понравиться. Подними другую руку.
— Ай, больно!
— Прости! Здесь больно? Ясно. Сейчас посмотрим. Ага. Ну, а так? Нет? Так что про театр?
— Блин! Я сдохну от тоски.
— А что ты любишь? Можем на концерт.
— Слушай, у меня времени совсем нет. Столько учебы.
— Может, просто погуляем. В парке.
— Давай позже обсудим. Правда! У меня сейчас все мысли только об одном. Моя мама умерла от рака. Понимаешь?
— Да, — голос его стал глухим. — У тебя здесь уплотнение? — всматриваясь в экран, он сильнее давил под левой грудью. — Да, да, вижу, — минуту или две он водил датчиком и вдруг сказал: — Все. Одевайся. Подожди, пожалуйста, в коридоре.
В коридоре кроме Лизы за партой в углу сидел охранник: маленький неприметный человек азиатской внешности. Он смотрел в телефон и улыбался, освещенный экраном. Урчал и подмигивал кофе-автомат. Светился куллер. Лиза думала, какой же длинный сегодня день. На нее навалилась безысходность, будто все кончено, и ничего хорошего впереди: она навсегда одна в этом городе и в жизни. Там, где в душе должен быть близкий, любящий человек, зияла дыра, похожая на рану. Но ведь Лизе не нужны были ни его деньги, ни подарки, ни даже прописка в Москве. Ей только хотелось внутренне опереться, чтобы звонить, когда есть минутка, писать сообщение, задавая дурацкий вопрос: «Как ты?», слоняться вместе по торговому центру, есть попкорн, сидя в кинотеатре, и спать в одной постели, дотрагиваясь рукой или ногой. Никита. Теперь его не было. А значит, не было никого. Потому что другого Лиза не могла представить.
Весь день она ждала под своей фотографией хотя бы лайк. Он быть может даже не посмотрел. Лиза мысленно спрашивала: «Тебе совершенно не интересно?», и так же мысленно объясняла, что он просто не дал ей шанс, она могла бы стать любой: другом, любовницей, женой, даже родить ребенка. Он просто не рассмотрел ее, не понял, какая она. И вот ей уже мерещится, что он звонит: «Лиза, прости. Будем вместе», в груди теплеет — все хорошо. Как же хочется, чтобы все было хорошо!
— Лиза! — она вздрогнула и подняла глаза на Владимира. Он протягивал листок. Лицо его было мрачным, и Лиза подумала, что такой образ ему больше идет.
Она взяла протянутую бумажку. Там были сухие, непонятные слова:
«Кожа не уплотнена, соски не изменены, железистый слой, неравномерность, васкулярность…»
— Я ничего не понимаю, — пожаловалась она.
— Ниже.
— Очаговые образования в левой груди. УЗ-признаки злокачественного изменения, — голос у Лизы дрогнул и осел, дальше она уже читала, как бы задавая вопрос. -Предварительный диагноз: рак левой молочной железы Т3N1M1? Что это значит?
— У тебя рак. С вероятностью восемьдесят процентов. С метастазами в лимфоузлы.
— Как это возможно? Прям так сразу?
— Бывает, что быстро развивается. Зависит от генетики.
— Что же делать?
— Не знаю. Прости.
Он скрылся в кабинете. Лиза еще долго сидела. Дурнота разливалась в теле, превращаясь в непомерную тяжесть и тошноту. Все ее планы, мечты, надежды разом обрели отрицательный заряд, и теперь, вместо того, чтобы поддерживать, рвали на части. Она не верила, но уже чувствовала, как тело предает ее. Хотелось кричать, но на это нужна была энергия, воля. Ни того, ни другого не было. Лиза встала и пошла, пошатываясь, будто была пьяна.

***
На каменной стойке поблескивали рюмки из-под текилы.
Лиза смотрела в экран мобильного телефона. Звонить или не надо? Мысль о диагнозе шарахалась в уме, как полоумная белка. Чтобы хоть как-то успокоиться, нужно было принять решение. Но какое? Разумно было бы пойти в другой медицинский центр, сдать анализы. Но денег не было. И куда идти? Может, для таких, как она, есть специальные клиники? Или лучше бросить учебу и рвануть к отцу, в Вологодскую область. Папа что-нибудь придумает, как-то разрулит. Правда, у него сердце слабое. Нельзя его волновать, по крайней мере, пока диагноз не подтвердится. Что же делать?
— Еще одну? — с воодушевлением спросил бармен.
— А можно бесплатно? — Лиза, уже опьяневшая, щурилась от яркого лайтбокса с рекламой пива.
— Я бы с радостью… Но…
— Хотите, грудь покажу? — равнодушно спросила Лиза. Ей хотелось отомстить своему телу, и в особенности, груди.
— Интересное предложение! — рядом стоял лысый и блестящий, как вощеное яблоко, мужчина. Лиза ощутила жар его дыхания на щеке.
— Что ж, — Лиза отстранилась и оглядела его. Бугристые, обтянутые футболкой плечи, бородка, очки, парфюм с низким, как гул самолета, ароматом. Впрочем, какая разница. Она безучастно кивнула.
— Девушке — двойную текилу, мне — секс он зе бич, — приказал лысый.
-А ты прям хозяин жизни, — сказала Лиза, глядя, как желтоватая текила с пузырьками и завихрениями наполняет рюмку.
— Просто я уверен в себе, — он притянул ее к себе.
— Эй! Уговор был другой, — она мягко, но все же настойчиво отодвинулась.
— Что мешает договориться на остальное?
— Я похожа на проститутку?
-Что ты? Это я предлагаю тебе свои услуги. Напитки, закуски, транспорт, массаж стоп… Интимный массаж, — после этих слов он снова прижался и задышал.
— Мне надо в туалет, — сказала Лиза.
— Пойдем вместе!
Лиза ощутила у себя под рубашкой горячую ладонь.
— Извини, сейчас обоссусь.
Оттолкнувшись от него, как от трамплина, удачно справившись с заносом и еле вписавшись в поворот, Лиза нетвердой походкой пошла к двери уборной с табличкой в виде женской туфли.
Отделанный художественной плиткой санузел приветливо мигнул люминесцентной лампой и зашумел сушилкой, которую Лиза задела на ходу.
— И тебе привет, — сказала она и втолкнула себя в кабинку. Сев на унитаз, она достала из сумочки телефон, некоторое время смотрела на бегающие, ускользающие от взгляда иконки, и наконец поймала пальцем «Галерею». Надо было немедленно взглянуть на Никиту и решить.
Фоток было мало, и все какие-то дурацкие. Никита, несмотря на свою идеальную внешность, фотографироваться не любил, корчил дебильные рожи, высовывал язык. Вот они на выставке кинетического искусства фотографируют свое отражение в изгибающемся зеркале. Голова Никиты расширилась, затылок уехал, лицо оплыло. Но даже такой он красив. Вот в кофейне. Лиза уговорила его сделать селфи. Он держит в руке огромную кружку, улыбается, скосив глаза, на верхней губе молочная пенка. И ее любимое — он между ее коленей. Фото сделано за секунду до того, как она зажмет его голову ляжками, они будут бороться, и в конце концов он победит, но она будет счастлива от этой победы.
На экран капнула слеза. Сама не до конца понимая, что делает, она открыла контакты. На фото он в рубашке и с галстуком, вымученно улыбается, в серых глаз сталь. Они смотрят прямо в нее. Внутри заныло. И опять понеслась по заезженной колее вопросов и рассуждений ее загнанная долгим терзанием мысль. Ну почему он решил ее бросить? Какие у него на самом деле причины? Лиза ясно видела, что не было в мире настоящих причин, способных разделить их. Только ее диагноз. Рак. Если она умрет, а он даже не узнает? Нет, надо сказать. Он приедет и спасет ее от смерти. Ведь любовь — единственное, что спасает. Она нажала «Вызов». В трубке заиграла песня Пинк Флойд «Хей Ю». Песня так долго играла, что Лиза забыла, что звонит, все слушала, слушала. Песня хорошо передавала ее сметенное и возвышенное состояние. Глаза заволокло. А скрипки все возносили и возносили ее куда-то к свету. Она даже представила, что умерла. Оказалось, совсем не страшно. Даже хорошо. Только Никита оставался внизу, а значит, она его теряла. Уже навсегда. И это оказалось по-настоящему больно, так больно, что …
Мелодия прервалась, и там, в далекой телефонной реальности Лиза услышала, как потрескивает напряжением тишина.
— Это я, — виновато сказала Лиза.
— Что тебе? — устало спросил он. И у Лизы заныло в груди.
— Никита, я скоро умру. У меня рак.
— Ты пьяна? Я слышу по голосу. Ты в баре?
— Никит! У меня правда рак. Я скоро сдохну!- ее голос как-то сам собой взвился, как скрипки из песни Пинк Флойд. — Ты ведь любишь меня?
— Любишь, не любишь — это вообще не важно. Приоритеты научись правильно расставлять!
— Ты мне не веришь? Думаешь, я вру? А может, ты сам мне врал? Тупо имел меня? Как куклу?
— Пошла ты!
— Никит, у тебя все в порядке? — услышала Лиза отдаленный голос.
— О! А я, кажется, узнаю ее. Свет очей нашей кафедры и всего института — внучка ректора. Это же ее папочка спонсирует вашу сраную команду КВН.
— Не пори чушь!
— А знаешь, что чувствует человек, когда узнает, что скоро сдохнет?
— Все, я кладу трубку.
— Ему по ху!!!
Пи…пи…пи…
Лиза закрыла глаза. Было больно. Вернее, даже не так, боль только приближалась к ней, пока же было давление. А вот когда пройдет алкогольная анестезия, боль обрушится, как цунами, и Лиза не переживет. Не выживет. Умрет раньше, чем ее убьет рак. И лучше, если она сделает все сама. Сегодня же. Потому что смысла нет. Руки, ноги, живот. И эти предательницы — груди. Тело стало ей отвратительно. Оно таило гниль. Наверное, поэтому Никита ее бросил. Потому что она больна.
Лиза зажмурилась так сильно, что в глазах замелькали всполохи. Она стала тереть лицо, просто чтобы отвлечься от внутреннего давления, но это не помогло. Схватившись за ворот блузки, она потянула его вниз, разрывая тонкую ткань, запрокинула голову и завыла. Но через несколько секунд вдруг увидела себя со стороны: пьяная истеричная телка рыдает в туалете. Жалкое заурядное зрелище. Нет, нельзя сходить с ума. Особенно теперь. Надо собраться. Она не позволит поступать с собой так, она — боец.
Лиза открыла галерею, нашла фотку, где Никита улыбается между ее колен, нажала «Поделиться» и выбрала Инстаграм.
— Пошел нахрен! — сказала она и вдавила тугую золотистую кнопку слива.

***
Стеклянный стол в гостиной был накрыт на троих: бежевого цвета скатерть, горчичного — салфетки, белоснежный фарфор и золотые приборы. Мать Никиты считала, что сервировка стола — искусство более важное, чем литература. Книги в ее понимании были чем-то вроде украшения, поэтому угол, оформленный в стиле «библиотека», заполняли дорогие коллекционные тома, к которым нельзя было прикасаться.
Света и Никита сидели напротив, Ирина Георгиевна с почти физическим удовольствием смотрела на них. Все же с возрастом сама молодость видится красивой. Привлекательность Светы определяется тем, что она молода: мелкие, беспокойные черты, длинноватый нос с горбинкой, скромные серые глаза и что-то жесткое, упрямое в скулах. Со временем такая красота исчезнет, загрубеет лицо. «Впрочем, теперь делают красоток из такого говна, — думала Ирина Георгиевна. — А эта девочка совсем не говно, в ней есть порода. Интересно, какие у них будут дети?»
Большинство детей, считала Ирина Георгиевна, уроды. Проходя мимо детской площадки, она обычно снисходительно думала — пролетариат. Но ее внуки будут другими, красивыми, породистыми. «Хорошо бы посмотреть на родителей», — размышляла она.
У Никиты пиликнул телефон. Он взглянул на экран и положил гаджет ближе к тарелке. На его лице вздрогнули от напряжения скулы.
Ужин был заказан в ресторане. Горячий салат из говядины «БлэкАнгус», филе миньон «Россини» с фуагра, жареная спаржа с пряным соусом и на десерт имбирная пана-кота.
— Светочка, рада, что мы наконец познакомились.
— Я тоже. Никита много о вас рассказывал.
— И что же?
— Ну… — взгляд Светы забегал по столу, и Ирина Георгиевна поняла, что Никита вряд ли хвалил мать. — Что вы во всем стремитесь достичь совершенства, — дипломатично сказала Света.
«Умненькая», — подумала Ирина Георгиевна.
— Все должно быть идеально. Иначе зачем жить? Правда, Светочка? — отрезав микроскопический кусочек мяса, Ирина Георгиева держала вилку так, будто забыла о ней. Она старалась есть медленно, ей казалось, что это аристократично.
— Мама думает, что перфекционизм — черта привилегированного класса, а непсихологическое отклонение, — Никита, в пику матери, кромсал ножом говядину, разбрызгивая из тарелки соус.
— Ник! Может, не будешь вести себя, как питекантроп! — Ирина Георгиевна скрипнула вилкой. — Света, почему вы не едите?
Света не могла притронуться к приборам, не протерев их спиртовой салфеткой, но делать это при своей будущей (Света надеялась) свекрови было неловко.
— Красивая сервировка, — сказала она, кладя дрожащие руки на стол. — И вообще, весь интерьер.
— Мама считает, что негармоничные цветовые сочетания — главная проблема человечества, — усмехнулся Никита.
— Спасибо, Светочка! — Ирина Георгиевна не заметила шутку сына. — Работал дизайнер. Хороший мальчик. Могу дать контакт.
— Спасибо, — Света как можно признательнее улыбнулась и заставила себя взять в руки вилку и нож. — Я живу с родителями. Такими вещами занимается мама. Но в будущем… — она быстро взглянула на Никиту и покраснела.
Ирина Георгиевна заметила, улыбка удовольствия расслабила ее лицо.
— Вы уже думали, где будете жить после свадьбы?
— Мы еще и про свадьбу не думали, — Никита так скрипнул по тарелке ножом, что Света невольно нахмурилась и вопросительно посмотрела на него. Он избегал взгляда. Вообще-то, они уже обсуждали свадьбу, и теперь ее неприятно задело, что он решил это отрицать.
— Эта квартира очень просторна, — продолжала Ирина Георгиевна. — Места много. Я даже разрешу тебе, Светочка, самостоятельно оформить комнату.
— Мама, ты сейчас говоришь о вещах, которые… — Никита, тряся вилкой, не мог подобрать слов. Света видела, с ним что-то не так. — В мире столько проблем, а тебя волнует интерьер комнат?
— Ты о чем? — Ирина Георгиевна подняла брови, на которых появился излом, и лицо приняло выражение капризно-злое.
— Да хотя бы о третьей волне пандемии. О глобальном потеплении. О войне на Донбассе.
— Никита пока слишком глуп, — Ирина Георгиевна обращалась к Свете, — чтобы понимать, что семья — самое важное в жизни человека.
— Поэтому папа с нами не живет?
— Ник! — голос Ирины Георгиевны звякнул как стальной рельс, по которому ударили кувалдой. — Не стыдно?
— Стыд, мама, всего лишь аффект, определяемый действиями субъекта, находящегося всецело во власти воли божьей. В контексте этики Спинозы я лично ни за отца, ни за тебя ответственности не несу.
— Как там говорят в народе? — Ирина Георгиевна обращалась к Свете. — Горе от ума. Знаете, Светочка, ему грозит отчисление за то, что он начал спорить с преподавателем истории. А ведь история учит нас прежде всего думать о последствиях. Незаконченное образование, выброшенные деньги, армия, в конце концов.
— Никита мне говорил, — женщины будто про него забыли.
— Ваш дедушка нам поможет?
— Думаю, да. Если попрошу.
— Попросите, пожалуйста. Ради меня.
— Мам! — капризно воскликнул Никита.
— Давай тарелку! Идите в детскую. Я накрою к чаю.
— Я помогу, — Света потянулась к пустому блюду.
— Иди, иди. Еще напомогаешься.
Комната действительно напоминала о детстве: на полу, заваливаясь вбок, сидел плюшевый пес, отдаленно похожий на волка, на стене висела полка коллекционных машинок: ретро ролс-ройсы, мерседесы, волги.
— Мило, — не скрывая иронии сказала Света.
— Не обращай внимания на маму. Она всегда такая.
— Она просто заботится о тебе.
— Лучше бы заботилась поменьше.
Света села на кровать. На нее нашло ностальгическое умиление. Она в его детской комнате. Здесь он мечтал о будущем, влюблялся, делал уроки, прятал мальчишеские секреты. А теперь он принадлежит ей. Она — ему. И они уже не дети. Они стали взрослыми, планируют пожениться.
— Поцелуй меня? — попросила она и потянулась к нему губами.
— Я не почистил зубы.
— Ну и ладно. Ты же любишь меня.

***
Лиза вышла из туалета в полумрак клуба. Постояла в нерешительности, как бы вспоминая, где она. Ритмичное техно строчило пустой танцпол звуками, похожими на удары хлыста и сердца, поверх которых дробился стук ударяющих друг о друга бамбуковых палочек. Музыка вдруг замерла, и Лиза невольно затаила дыхание — сейчас начнется. Космический звук разрезал пространство, второй, третий, четвертый. Сквозь прорехи, как солнечный ветер, залетело отдаленное эхо, и вот сердце, хлыст и бамбук застучали с удвоенной силой, давая Лизе облегчение. Она подняла руки и закрыла глаза. Начинался танец. Все остальное уходило в небытие. Не было прошлого, не было будущего, не было никакого значения и смысла, как последовательности событий, мыслей и лиц. Существовал только танец. В нем сплетались сиюминутность и вечность.
По лицу ее опять потекли слезы, но теперь она плакала от восторга, от того безграничного космоса, который открывался ей за закрытыми глазами. Взрывались звезды и сталкивались планеты, кружились галактики, увлекаемые световым ветром, мерцало сияние безжалостной красоты. Все человеческое оказывалось лишь пылью сгоревших звезд, и сама она — пыль, облеченная сознаньем, данным лишь для того, чтобы обнаружить внутри себя вселенную немыслимой красоты. И для этого достаточно мига — вот он, прямо здесь и сейчас. А остальное — ступени к этому упоительному моменту.

Лиза вдруг почувствовала что-то сковывающее. Кто-то ее держал. Она открыла глаза. Вокруг дергались в темноте тени. Танцпол был полон людей. Лысый мужчина в очках, который угощал текилой, пытаясь ее обнять. Неуклюжим телом и низкими животными вибрациями, которые Лиза явственно ощущала, он портил ее прекрасный и возвышенный мир. Из своего внутреннего космоса она ясно читала в нем жалкую, лишенную благородства похоть. Ей же хотелось побыть одной — там, в высоте и легкости, в невозмутимой музыке, в песнях космоса и планет. Но этот урод мешал.
— Офигенно танцуешь! — крикнул он.
— Спасибо! — она вывернулась из его рук. — Принеси чего-нибудь выпить! — показала, опрокидывая в себя воображаемую рюмку. Он кивнул, стал пробираться к бару. Она закрыла глаза, чтобы снова ощутить полет и приподняться над миром. Но ее снова куда-то потянули. Едва не упав, она увидела, как ее подхватывают мужские руки, жесткие и властные. Другой мужчина, цепкий, худощавый, с птичьим лицом, тащил ее за талию в противоположный от стойки угол. Сквозь толпу уже пробирался лысый, держа над головами рюмки и стараясь не расплескать. Увидев соперника, он на секунду замер, будто оценивая силы, а потом оскалился, как медведь.
— Это девушка со мной, — крикнул он, и лицо его стало собираться с затылка на лоб, покрываясь то ли пятнами, то ли буграми. Второй выдвинул вперед голову, еще больше походя на птицу. Зато Лизу он отпустил. Оба мужика тут же про нее забыли, сблизились, почти обнялись и что-то яростно друг другу орали. Ругательства тонули в музыке. Цветные вспышки выхватывали их искривленные лица. Лизе казалось, что вокруг разливается болезненное и тяжелое удушье. Она попятилась, развернулась и пошла. «Как глупо, — думала она. — Они собираются из-за меня драться, но я не планирую быть ни с одним из них. В чем смысл? В самом насилии, в злости?»
Она пробиралась в сторону бара. Из глубины танцующих раздался звук чего-то бьющегося, потом женский визг. Народ отхлынул из центра, Лизу кто-то толкнул на стойку. Бармен, крича на ходу: «Охрана! Охрана!», выбежал и нырнул в толчею. Седой старик в форме с нашивкой ЧОП «Троя» хромал в ту же сторону и что-то беззвучно кричал в рацию. Долбило техно, превращая происходящие в коктейль: лица, руки, пятна на стене, крик. Будто всех сбивали в огромном шейкере под удары железной бочки. Лиза, не думая, плохо это или хорошо, перегнулась через стойку и взяла бутылку текилы.
Улица освежала. Воздух был напоен городом: остывающими после дневного жара домами, асфальтом, легким бензиновым амбре, мокрой землей газонов и еще чем-то будоражащим. Сойдя по ступеням, она посмотрела по сторонам. С одной стороны светились витрины, с другой тонули в темноте фасады домов и ритмично чередовались пятна света. Кутузовский проспект гудел. Лиза глубоко вдохнула, сделала несколько больших глоткой из горлышка, поморщилась и пошла в сторону дороги. Через секунду улицу разрезал свистящий звук тормозящей об асфальт резины, раздались три коротких и один длинный автомобильный гудок и сразу после этого — вой сирены.

***
Владимир сидел перед выключенным монитором. В коридоре стояла тишина — клиника давно была закрыта, и только с улицы иногда слышались гудки машин и сирена скорой помощи. Перед Владимиром стоял горшок с сенполией, той самой, которую он подарил Лизе. Соцветия, когда-то нежно-розовые, а теперь потемневшие и смятые, валялись вокруг. «Такие девушки, как звезды, тебе не светят никогда», — он сорвал последний цветок. В кабинет просунулась голова охранника-узбека:
-Уважаемый, вы домой идти?
— Да, да, скоро иду. Несколько карт заполню.
Владимиру так надоела его холостяцкая квартира. И вообще — вся бессмысленность существования. Ради кого он жил? У него не было больше сил на эту изнуряющую работу, где каждый день немолодые женщины приходят и жалуются: на боли, на близких, на одиночество, на ремонт, на нерадивую почту, на соседей, курящих на лестничной клетке, на алкашей, забивающих банками мусоропровод, на дорожные службы, на тарифы ЖКХ, на маникюрш и остеопатов. Женщины платили ему за примем — и ныли, ныли, ныли. Они хотели сочувствия, заботы. А кто посочувствует ему? Кто выслушает, как тяжело живется одинокому и непривлекательному маммологу?
«Клянусь внимательно и заботливо относиться к пациенту, действовать исключительно в его интересах независимо от пола, расы, национальности, языка…» -вспомнил он клятву врача.
— Независимо от пола… — повторил вслух.
Владимиру вдруг до ломоты в суставах, до тошноты опротивела и его жизнь, и работа. Надо же, как один пациент может растоптать самооценку, профессиональный долг, навыки врача. Внутри собиралось что-то тяжелое и ядовитое, поднималось к горлу и сдавливало. Хотелось причинить кому-то, может даже себе, боль. Владимир знал, что делать. Он и раньше думал о подобном выходе для себя. Стало страшно, лоб покрывался испариной, и из кабинета будто выкачали воздух.

***
— Света! Свет! Да она дура! — Никита стучался в закрытую дверь совмещенного с ванной туалета. Оттуда раздавались сдавленные горловые звуки. Свету рвало.
— Свет, она специально эту фотку выложила. Это обида. Месть.
Некоторое время за закрытой дверью была тишина. Потом зашипела вода. Никита ждал.
Света, склонившись над раковиной, снова и снова мылила руки. Чуть успокоившись, несколько раз прополоскала рот и отерла лицо. На стеклянной полке лежал телефон.
— Свет, открой, — спокойно попросил Никита.
— Сначала сделай так, чтобы она это убрала, — глядя на себя в зеркало, сказала Света.
— Как я это сделаю?
— Не знаю. Как угодно!
В зеркале отражалось припухшее после рвоты лицо, глаза в лопнувших капиллярах. Она не откроет ему до тех пор, пока не спадет краснота.
Света потянулась за телефоном. Экран вспыхнул. На нем была страница Lizze. real- та самая фотка, где Никита счастливо улыбался между ее белых ляжек. Света несколько секунд безотрывно смотрела. Выронив телефон на ворсистый банный коврик, она согнулась над унитазом, выгибаясь от нового приступа тошноты.

***
Ирина Георгиевна вышла из кухни.
— Что произошло?
— Мам, давай позже, — Никита что-то строчил в телефон.
Из-за двери послышался звук спазма.
— Ее тошнит?
— Прости, но я сейчас не готов объяснять, — Никита поднес телефон к уху. Отдаленно стали слышны гудки.
— Она что, беременна?
-Дело не в этом.
-Может, что-то несвежее привезли из ресторана?
— Мам, ты можешь сейчас оставить меня в покое?
— Почему ты так со мной разговариваешь? Конечно, могу. Но человека тошнит после моего ужина. Я должна понять. Может, мы что-то несвежее съели, может, нужно вызвать скорую. Ты осознаешь, что это и для меня может оказаться опасным?
Никита прошел в свою комнату.
— Кому ты звонишь? — Ирина Георгиевна шла за ним. — Можешь мне объяснить?
— Аааа! Мама! Лиза выложила в инстаграм фото, от которого Свету тошнит.
— Боже, что же это за фото? Как Лиза пожирает младенца?
— Нет, мама!
— От чего же Свету может тошнить?
— У нее обсессивно-компульсивное расстройство. Ее от любой ерунды может тошнить.
Никита вывел из спящего режима ноутбук и вбил в поисковую строку браузера: «Найти смартфон», ввел логин и пароль аккаунта Лизы. Он сам когда-то купил ей этот телефон, все в нем настроил, а эта дура, конечно, не поменяла пароль. На карте высветилась точка.
— Ты же эту Лизу давно бросил. Что ей нужно от тебя?
— Я не знаю, мам, — Никита прошел в коридор и стал обуваться, быстро шнуруя кроссовки.
— Света теперь тебя бросит? Ну, конечно, бросит. А как еще, если ее уже от тебя тошнит. Тебя отчислят, заберут в армию. Может быть, даже убьют. А мне что делать? С ума тут сходить одной?
Никита стоял у входной двери, натягивая куртку.
— Мам! Я давно хотел тебе сказать. Я съезжаю, — он вышел за дверь.

***
Усатые мужчины в белых халатах стояли вокруг операционного стола. Крови было так много, что на простыне, которой застелили пациентку, собралась лужа, и доктора, проводившие кесарево, возились по локоть в крови. На экране она казалась густой и масляной, как краска.
— Еще можно зашить.
— Иглу Дюшана и шелк.
— Пульса нет! — медсестра смотрела на докторов растерянно. Другая, та, что реанимировала младенца, испуганно покачала головой: «Нет, не выжил».
Даша смотрела сериал «Больница Фрекен Бокен». Она недавно прочла статью, что зависимость от сериалов сродни наркотической, заглушает боль, заполняет внутреннюю пустоту и дарит обманчивое ощущение жизни. Даша поклялась себе, что будет смотреть только полнометражное кино — чтобы не просаживать сразу неделю. Но сейчас хотелось выпасть из жизни: никуда не ходить, смотреть сериалы и заказывать бургеры через «Яндекс-еду». Она как раз сейчас выбирала между двойным «Мексиканокинг» и двойным «Воппером с сыром».
Телефон мелодично затренькал. На экране большими буквами высветилось «МАММОЛОГ». Даша вспомнила, что специально записала его так, чтобы скинуть контакт Лизе, и она его не пропустила. И теперь маммолог почему-то звонил ей по видеосвязи в вотсап.
Между Дашей и компьютером на кровати валялись пустые пачки от чипсов и мини-круассанов с шоколадным кремом. Рядом стоял стакан, полный кожуры тыквенных семечек. Даша села, пригладила волосы, потерла глаза, сильнее размазывая тушь, выключила верхний свет и включила торшер. Бардак спрятался в полумраке.
— Алло! — ответила она. Там молчали. — Алло! — повторила Даша.
На экране было темно.
— Алло! Вы меня слышите? Владимир! Вас не слышно. Ясно. Мне позвонила задница маммолога.
Даша тяжело бухнулась на продавленное место в кровати. Экран телефона вдруг осветился. Мелькнула зеленоватая ткань халата, рукав, кусок стола со стоящей вкривь клавиатурой, лицо Владимира — снизу казалось, что у него тройной подбородок. Наконец мельтешение остановилось, и на экране застыл потолок, на котором бледно светился встроенный светильник-куб. Снова появился Владимир, он, кажется, двигал стол, потому что изображение вибрировало и подпрыгивало. В кадре появилась идущая по потолку металлическая труба, что-то вроде карниза. Владимир забрался на стол, стали видны его носки с рисунками в виде авокадо, край брюк, где-то вверху колыхался халат. Владимир что-то делал. Когда он чуть сдвинулся, Даша увидела в его руках веревку, которую он привязывал на карниз.
— Володя! Владимир! Слышишь меня. Алло! — он не слышал. — Вот придурок!
Даша машинально нажала отбой и стала набирать снова. Она надеялась, что он услышит вызов, возьмет трубку, теперь уже нормально, и она его отговорит. Но гудок шел, а ответа не было. Даша попробовала звонить по мобильной связи. Потом в Телеграм, снова в Ватсап. Даже написала в Тиндер. Ее охватила лихорадочная решимость, надо было как-то его остановить. Даша не заметила, что ходит по комнате, дергая себя за мочку уха. Что делать? Вспомнила, что вчера, после свидания, Лиза показывала ей визитку. Семейный центр на Кутузовской. Даша выбежала в прихожую. Визитка лежала в корзинке для ключей вместе с медицинскими одноразовыми масками, резинками для волос, ключами и фантиками. Даша выудила карточку и набрала номер. Нудный и безразличный гудок монотонно стонал в трубке. Прекратился. Даша сбросила и снова набрала.
— Не работаем. Завтра звони.
— Стой! Не клади трубку! Там в кабинете врач. Маммолог. Он вешается.
— Что? Албата не! С ума сошла?
— Он хочет с собой покончить.
— Где?
— В кабинете! — нетерпеливо орала Даша. — Сходите! Пожалуйста!
— Хорошо, хорошо, — успокаивающе и даже как-то радостно ответили на том конце.
— Слышите! Он умрет. По вашей вине!
— Хубмайлаш. Чинни, — связь оборвалась.
Даша стояла и слушала гудки. Потом снова набирала. Сначала телефон клиники, потом Владимира. Она дозванивалась из какого-то решительного упрямства, надо же было что-то делать. И Владимир ответил. Голос был хриплый, большой.
— Алло!
— Это Владимир? Маммолог?
— Да. Вы кто?
— Я Даша, подруга Лизы.
— А… Простите, не записал ваш номер.
— Ничего страшного. Мой номер никто не записывает.
— Ладно.
Владимир лежал на спине, на полу, выпрямившись и сложив руки на груди. Эта поза его успокаивала. Рядом на стуле сидел охранник и ждал, когда Владимир уйдет и перестанет мешать ему охранять. Владимир лежал, смотрел на отломанную гардину и держал у уха телефон.
— Я звоню сказать, что ты мудак и идиот! — Даша кричала.
В трубке воцарилось молчание.
— Почему? — спросил он.
— Что, почему? — Даша слышала, как он глухо и хрипло дышит. — Почему ты мудак?
— Почему ты меня спасла?
— А что было делать? Забить?
Он молчал.
— Вот представь, тебе звонит человек, и ты видишь, что он собирается повеситься. Ты будешь просто смотреть?
— Наверное, нет, — согласился Владимир.
Даша вздохнула. Она почему-то была очень рада, что он понял ее.
— А знаешь, как я себя чувствую? — спросила Даша.
— Нет.
— Я некрасивая. В меня никогда не влюбляются мужчины. Обычно я даже не нравлюсь никому. Чтобы получить хоть каплю внимания, я проворачиваю аферу, учу умные слова, читаю книги. Но это не работает, потому что я — женщина. А ты… Ты хотя бы мужчина. Тебе не обязательно быть красавцем, можно быть умным или много зарабатывать. А представьте, как мне тяжело. Женщин всегда оценивают только по внешности.
Владимир молчал.
— Давай вместе ее ругать, — предложила Даша.
— Кого? — Владимир не понимал.
— Лизу.
— Зачем?
— Я читала психотерапевтическую статью, что так можно выплеснуть негативные эмоции. Будет легче. Правда. Лиза — тварь! Теперь твоя очередь.
— Мггг…
— Не стесняйся. Я всегда так делаю, когда на кого-то злюсь. Давай!
-Дура?! — неуверенно предложил Владимир.
— Правильно! Бестолочь тупорылая!
— Дебилка!
— Сволота!
— Некумека!
— О, классное слово!
-Действительно, кажется, полегчало.
— Володя, мы с тобой, может, и не самые красивые люди в мире, но уж точно умнее других, — сказала Даша. — Ты, например, доктор. Работаешь в хорошей клинике. Такие, как ты, на вес золота. Бабы к тебе должны в очередь стоять.
— А можно спросить?
— Спрашивай.
— Ты — ее подруга… Почему ты обзываешь ее?
— Она заслужила. Вот честно! Да, я понимаю, ей не сладко, ее парень бросил, из института выгнали, еще этот рак…
— Нет у нее никакого рака. Обычная киста.
— Ну вот и хорошо. Ты ей сказал? Она же была сегодня…
— Да, была… Я сказал. Но другое…

***
Из окна скорой помощи Москва выглядела иначе. Лиза не могла точно определить, в чем заключалось отличие. На картинку за окном отбрасывала блики мигалка, легковушки шарахались в стороны, и становилось очень тревожно.
— Мы по инструкции тебя должны в дурку сдать. Но нам некогда. Имей в виду, умереть в ДТП — процентов тридцать. Скорее всего покалечишься. Будешь овощем в коляске сидеть, — седоволосая женщина-врач с татарским лицом и сильно выступающими вперед зубами протирала Лизе ссадину на лице хлоргексидином. Лиза морщилась.
— Не собиралась я кончать с собой. Дорогу хотела перейти, — сказала она.
— На следующем светофоре высадим.
— Можете до Поклонки подвезти? Меня там ждут, — зачем-то соврала Лиза.
Никто не ответил, ни седоволосая женщина, ни молодая и худощавая медсестра с губами, ни, тем более, водитель, который казался хмурым даже со спины.
— У меня рак груди, — зачем-то сообщила Лиза.
— А у меня предынфарктное состояние. И че? — это «и че» отрезвило Лизу. Действительно, и че? Кому какое дело? Почему она ждет сочувствия от этих людей?
— Я просто не хочу, как мама… заживо гнить и под себя ходить, — с раздражением сказала она.
— Дура ты! Никто не хочет.
Машина остановилась. Дверь поехала в сторону. Водитель обернулся:
— Выходи быстрей. Здесь стоять нельзя.
Лиза взяла за горлышко бутылку, которая чудом уцелела в аварии и, не оглядываясь, выпрыгнула на асфальт.

***
Рюкзак стоял на краю лавки, внутри лениво вибрировал телефон. Лиза отхлебнула из бутылки и протянула мужчине в грязной, с оборванными пуговицами куртейке, в заскорузлых штанах и одноразовой медицинской маске, зацепленной за уши и натянутой на макушку наподобие еврейской кипы.
Мужчина задвигал брови и открыл от удивления щербатый рот. Заплывший правый глаз слегка разлепился и посмотрел на мир с усталой кровожадностью несчастного человека.
— Пей! — приказала Лиза.
— Вдруг я больной? — спросил бомж, но все ж потянулся.
— Все равно скоро умру. Может, даже сегодня.
— А чё так?
— У меня рак.
— Ммм. От этого так быстро не умирают.
— Не знаешь, есть поблизости мост? Хочу прыгнуть на проезжую часть.
— Там, — бомж неопределенно махнул в сторону и надолго присосался к бутылке с текилой. — Правда, там через реку, — он утерся рукавом. — Придется тонуть. Только зря это.
— В смысле?
— Все мучаются. А ты что, лучше других?
— Блин! Что за жизнь? Умереть не дадут нормально.
— А вдруг ты умрешь, а там опять жизнь. Только хуже?
Лиза не ответила. Полемика начала ей надоедать.
— Хочешь потрогать мою грудь? — предложила она.
— Едрена колобашка! — мужик от изумления снова приоткрыл заплывший глаз и выпятил нижнюю губу.
Лиза задрала рубашку.
— На, трогай.
Бомж потянулся. Его рука, коричнево-серая, с грязными ногтями и пальцами в ссадинах выглядела противно, и Лиза невольно подалась назад. Бомж убрал руку.
-Что ж я, паскуда какая, — хрипло сказал он. — Не буду.
— Ну и дурак, — Лиза опустила рубашку.
— Бляха-муха! Давай переиграем.
— Прозевал ты свое счастье, мужик! — Лиза выхватила у него бутылку, допила и бросила не глядя назад. Та со стеклянным звоном шлепнулась об асфальт, разлетаясь на стеклянные искры.
— Я купаться.
— Куда?
— В фонтан. Идешь?
Бомж отмахнулся.
— Ну и сиди тут, зяблик! — Лиза размашисто, от бедра, пошла к фонтану. На скамейке остался стоять рюкзак. Бомж осторожно придвинулся, заглянул. Там, вспыхивая экраном, егозил мобильник. Он потянулся, но передумал. Подхватил рюкзак и, прихрамывая, потрусил за Лизой.

***
Лиза стояла по колено в воде, подставляя лицо брызгам, долетающим от кроваво-красных, светящихся изнутри фонтанов.
— Дамочка! Телефон звонит. Уж накалился! — кричал бомж, стоя у парапета.
Лиза кружилась.
— Я умру! — радостно, как о чем-то хорошем и долгожданном, кричала она. — Я умру!
— Что здесь происходит? — строго спросил голос за спиной бомжа. Тот испуганно дернулся и, вжимая голову, медленно обернулся. Два сотрудника полиции, плотных, как породистые бычки, в идеально подогнанных курточках и погонах, смотрели с одинаково каменными выражениями лиц.
— Сумочку держу, — бомж услужливо приподнял рюкзак и очаровательно, беззубо улыбнулся. — Дамочке вздумалось искупаться, — он с осуждением махнул в сторону Лизы. На лицах полицейских не дернулся ни один нерв. Они казались изваянными из глины истуканами.
— Женщина, выйдите из фонтана, — крикнул один из них.
— Вы арестуете меня за то, что я без маски? — спросила Лиза.
— Разберемся. Идите сюда.
— Лучше вы ко мне, — поманила Лиза. — Вода теплая!
— Тут нельзя купаться.
— А я скоро умру.
— Но сначала мы вас оформим. Можно ваши документы?
Лиза бежала от полицейских по периметру фонтана. Полицейские шли следом. Бомж, опасаясь, что потом переключатся на него, осторожно поставил рюкзак на брусчатку и засеменил в сторону метро.
— Женщина, идите сюда, — один из полицейских все же не выдержал, приблизился к парапету и выкинул вперед руку, пытаясь Лизу схватить.
— Ах! — отпрыгнула Лиза и, зачерпнув воды, пихнула ее в сторону полицейского. Небольшая волна перехлестнула парапет и плюхнулась ему на ботинки. Второй усмехнулся.
— Что делать? Лезть за ней? — советовался с ним первый.
— Сама выйдет. Не будет же она там всю ночь сидеть.
— Вы — моя личная охрана! — Лиза стала снова кружиться, ловя лицом мокрую пыль.
— Красивая, — сказал второй.
— Пьяная, — пояснил первый.
Но что-то человеческое, отзывчивое все же появилось в них. Они стояли, сцепив за спиной руки, и смотрели, как в фонтане танцует красивая мокрая девушка в джинсах и прилипшей к телу рубашке.

***
Ирина Георгиевна доедала третью панакоту, запивая ее шампанским из чайной чашки. Подобное она себе позволяла редко. Но сегодня все как-то шло не так. Света, которую Ирина Георгиевна уговаривала остаться, все же ушла. Тогда Ирина Георгиевна будто отпустила натянутую внутри, как струна, аристократичность, и сразу же стала обрюзгшей и растрепанной. Пока ноутбук загружался, она видела в экране свое отражение — под глазами даже набрякли малярные мешки, которые она недавно истязала косметической процедурой. Ирина Георгиевна долила в чашку шампанского и включила слайд-шоу детских фотографий Никиты. Пляж Пхукета, трехлетний ангелочек в шортиках и панамке сыпет в маму песок. Иматра, теннисный корт, ему десять, и он хмурится, глядя в кадр. В Антверпене у скульптуры «Спящие под одеялом» корчит рожу. Он был милым мальчиком, ее крошкой, корольком, зайкой, медвежонком. А теперь хочет съезжать, и его не интересует, что об этом думает она. Все это, конечно, обыденно и банально.
Она встала, подошла к окну. Город мерцал внизу. Казалось, он скупо подмигивал Ирине Георгиевне, намекая на то, что она не одна, вокруг люди, даже сейчас они там, нужно только спуститься к ним. Но куда? Как? У Ирины Георгиевны не было ни подруг, ни коллег по работе. Она не работала уже много лет, живя на деньги, выделенные бывшим мужем. Не может же она выйти на улицу и с кем-то заговорить просто так, без повода. Да и о чем? О погоде?
Она вышла на балкон. Теплый воздух пах свежестью и Москвой, миллионами жизней, скученных в железобетонных сотах. Светились электричеством набережные и Кутузовский проспект, двигались фары далеких авто, река из-за отраженных огней походила на еще один зеркальный город. Внизу была жизнь, струилась энергия, тек ток, от которого она отделена. Отброшена и забыта. Она никому не нужна. И от этого Ирине Георгиевне стало муторно и тоскливо.
— Все! — сказала она. — Хватит.
Она вернулась в квартиру, повернула ручку балконной двери и стала привычно убирать со стола.

***
Лиза дрожала, обнимая себя за плечи. Губы ее были синими даже в красном освещении фонтана.
— Выходи! — устало, но терпеливо приказал полицейский.
Лиза мотнула головой. Она не могла сдаться тому обыденному ужасу, который наваливался на нее. Но все же пошла, смиряясь перед неизбежностью, раздвигая телом воду, к парапету, где полицейские уже тянули руки, чтобы вытащить ее.
— Какого хера ты не берешь трубку? — справа, со стороны дороги, разъяренно размахивая телефоном, шел человек.
Лиза не поверила. Влага в глазах превращала фигуру в расчерченный линиями, размытый силуэт. Но это действительно был Никита! Лиза вскинула от радости руки, заулыбалась ему.
— Это мой парень! Это мой парень! — кричала она, показывая на него полицейским.
— Бывший! — крикнул он.
— Мы вынуждены ее арестовать. За хулиганство и сопротивление, — один из полицейских ухватил Лизу за руку и потянул. Она сначала соскользнула коленом в фонтан, потом все же неловко, по-детски, перелезла парапет.
— Ты нахрена это устроила? — орал Никита.
Лиза стояла перед ним мокрая и дрожащая.
— Я хотела тебе сказать…
— Что?
— Что у меня рак.
— Ты дура? Такими вещами не шутят.
— Но это правда. Я скоро умру. Посмотри, у меня в рюкзаке диагноз.
Полицейские, которые безучастно наблюдали за этой сценой, стали оглядываться. Тот, что подавал Лизе руку, увидел рюкзак, поднял его и стал рыться, комментируя вслух:
— Студенческий, пудра, телефон. Он, кстати, звонит. Какая-то Даша, — сказал полицейский. — А! Вот заключение, — он пробежал глазами текст. Посмотрел на замерзшую и дрожащую Лизу.
— Вы бы хоть куртку на нее набросили, — заметил второй.
Через несколько минут полицейские ушли, они не стали ни оформлять протокол, ни штрафовать Лизу. Ее смертельный диагноз как бы списывал этот незначительный инцидент. Никита и Лиза в накинутой на плечи куртке, молча смотрели друг на друга. Волосы Лизы прилипли к лицу, тушь размазалась, губы дрожали.
— Пошли!
— Куда?
— В машину.
В багажнике у Никиты лежала спортивная форма для пробежки. Лиза переоделась в нее на заднем сидении. Пока она копошилась, он хмуро подглядывал в зеркало заднего вида.
— Зачем ты выложила эту фотку?
— Какую?
— Нашу… Интимную.
Лиза силилась вспомнить. Клуб и драка так отдалились, будто это случилось в другой жизни.
— Я была пьяная. Удалю.
— Обещаешь?
— Конечно, — Лиза перелезла на переднее сиденье. — Я там намочила. Прости.
— Твой диагноз? С чего вдруг…
Она опустила взгляд, чтобы не заплакать. Но все же не выдержала, губы затряслись.
— О, господи, Лиза! — он обнял ее. — Прости, что я не поверил.
— Ничего. Ты же приехал ко мне.
Они сидели, обнявшись. Лиза едва заметно вдыхала запах. Потом отстранилась и быстро, по-птичьи, поцеловала его в угол губ. Он отпрянул. Ничего не говоря, завел машину, выкрутил руль и выехал со стоянки.
Они ехали по Кутузовскому. Никита гнал. Лицо было сосредоточенным, даже жестким. Лиза смотрела испуганно, молчала. Играл джаз, и саксофон звучал все мучительнее и печальней. Лиза, удерживая слезы, напряженно всматривалась вдаль, будто от нее зависело, куда они едут. Машина вылетела на Новый Арбат. Даже ночью здесь оказалась пробка, и Лизу это успокоило. Съехали на Никитский, поехали по Бульварному кольцу. Никита вел плавно, задумчиво, будто на что-то решаясь. Музыка тоже успокоилась, звучало размеренное пианино. Лиза согрелась. Ей стало спокойно, как не было уже давно. Она подобрала под себя ноги и повернулась на бок, ее тянуло в сон. И кажется, она действительно задремала, и вдруг очнулась оттого, что движение прекратилось.
— Где мы?
— Нескучный сад.
— Ммм! — Лиза потянулась. — Зачем?
Он навис над ней, закрывая от уличного фонаря. Лицо в темноте было неразличимым, только поблескивали белки глаз. Лиза потянулась навстречу. Истосковавшаяся по нему, она казалась себе плотным жаром, послушным и податливым облаком, в которое превратилась, обволакивая его. Она чувствовала его печаль. И жалела. И сама жаловалась ему. Он плакал, не слезами, а где-то внутри. Она успокаивала, умиротворяла. Теперь они были вместе. Но уже теряли друг друга. Ведь Лиза была больна. Но даже если бы не этот рак… Разве не каждая встреча обречена заканчиваться разлукой. И никогда никого нельзя получить навечно.
Небо светлело. Они спали, обнявшись, на откинутых сиденьях. Окна запотели. Из парка со стороны реки полз туман. Громкий, космический звук, состоящий из нескольких переливающихся металлических ударов, заполнил машину. Лиза проснулась. Звонил будильник. Она нашарила на заднем синении рюкзак и достала из него мобильник. Отключая его, посмотрела в экран и вдруг резко села.
— Ого! — сказала она. — Маммолог пишет, что дал неправильный диагноз.
— Что? — откашливаясь и хмурясь со сна, спросил Никита.
— Я не больна, — она посмотрела на Никиту и вдруг завизжала, упала на него и тискала, как игрушку. Он безвольно молчал. Когда она его отпустила, взял свитер и быстро натянул на себя.
— Вот это да! — Лиза, видя, что Никита одевается, тоже стала одеваться. Шаря за спиной руками и пытаясь поймать под футболкой крючки лифчика, она, не умолкая, говорила.
— Блин, он такое меня заставил пережить. Я чуть под машину не бросилась. Ужас. Только я не пойму, он специально что ли меня обманул? Понял, что я с ним ради УЗИ на свидание пошла? Или это была ошибка.
Никита надел джинсы и застегивал ремень. Он поднял спинку своего сиденья, завел машину.
— Хотя, ты знаешь? Вчера был лучший день в моей жизни. Я как будто по-настоящему жила. Ничего не боялась. И ты… Это была лучшая наша ночь. Почему ты молчишь?
— Лиза, — Никита напряженно смотрел на руль.
— Не надо, — испуганно сказала Лиза.- Я не хочу ничего слышать.
— Света беременна, — он тяжело вздохнул, и наконец посмотрел на Лизу.
— Нет, не надо. Это не честно.
— Вчера я решил, что раз ты больна, я… Буду с тобой, помогу. Но… Ты здорова. И там ребенок.
Лиза зажмурилась, потом закрыла лицо ладонями, ссутулилась и вжалась в сиденье.
— Прости. Я не должен был. Я знаю… Я… — он громко выдохнул и замолчал. Молчание длилось долго. Лиза видела, как внутри нее вспыхивают и надвигаются какие-то красные разломы и куда-то проваливаются, не оставляя ничего.
— Отвезу тебя домой, — сказал Никита.

Они ехали по городу. Солнце выглянуло между домами и падало Лизе на лицо. Опустошенная, она смотрела на просыпающийся город. По лицу катились слезы, ясные, хрустальные, вспыхивающие от падающих на нее лучей.
— Лиза, — Никита сосредоточенно вел.
— Ммм? — отозвалась она равнодушно.
— Я не знаю, как быть. Если хочешь, мы можем изредка видеться. Как друзья.
Лиза не отвечала. Она знала, что они едут вместе в последний раз. И поэтому город, вознаграждая ее за потерю, открыл перед ней свой солнечный простор: мириады струящихся линий и ликующих отражений. Дома, парки, поливальные машины — все состояло из света, из его переплетенных и отраженных лучей. Неповторимость момента делала его прекрасным. И от этой красоты сердце с болью рвалось из груди.
— Лиза. Не плачь. Ты самая красивая девушка на свете.
Она слабо улыбнулась и, чтобы не плакать, прикусила губу.