Литературный журнал

Котова – мадмуазель Котова, как она просила себя называть, если собеседник не возражал – была очень расстроена. Даже не расстроена – раздавлена.
«Разбита, – думала она. – Сгорела бы от стыда, если бы могла».
Она осторожно прикусила ноготь на указательном пальце.
«Но ведь стыдиться мне нечего».
Сказать проще – Котова была очень обижена. Она случайно подслушала разговор стилиста и визажиста, приглашенных к ней и даже оплаченных заранее – стилист и визажист пили сваренный Котовой кофе на ее, Котовой, кухне, перед тем, как приступить к выполнению своих прямых обязанностей, и шептались.
Они думали, Котова их не слышит – и Котова действительно их не слышала, пока не подкрутила слух для того, чтобы различить играющую семью этажами ниже музыку.
«Гайдн, – отметила она без эмоций, – концерт для скрипки с оркестром».
Семью этажами ниже жила Ирина Степановна – в прошлом довольно известная певица, и Котова время от времени посылала ей корзину с цветами – анонимно – для того, чтобы старушка порадовалась и почувствовала себя не забытой.
Котова хотела уже вернуть слух к исходным значениям, как вздрогнула от шепота, звучащего в ее собственной кухне.
– Говорю тебе, – шептала визажист, позвякивая ложкой по блюдечку, – ты от смеха штаны обмочишь, готовься.
– Я наслышана, – шептала в ответ стилист и шмыгала носом. – Но неужели до такой степени?
«Ринит, – отметила Котова. – Вместо кофе следовало предложить чаю с чабрецом».
Визажист – эта самая – ходила к Котовой трижды в неделю, по утрам. Помогала ей с макияжем, готовила к выходу в свет. Четыре дня из семи Котова работала удаленно – и визажист ей был не нужен. Стилист же – этот, а точнее эта – был приглашен впервые, по совету визажиста. Предыдущий, к которому – которой – Котова успела привыкнуть, улетел в Австралию к родне – и скоро должен был вернуться.
– Поверь, это самая безвкусная железка из всех, – шептала визажист. – У меня их по двадцать штук на неделе, но это просто огнище, феерия. Дай ей волю, она такого нагородит, кровь из глаз.
Стилист, судя по дыханию, давилась смехом – прерываясь на шмыганье.
Котова застыла, прижавшись лопатками к стене – от кухни ее отделяли гостиная и чулан.
– Да я вижу… – прошептала визажист, и под ней скрипнул стул. – Обстановочка – закачаешься… Посмотри на эти шторы, где она их нашла?
«Эксклюзив, – подумала Котова с болью. – На заказ шили».
И она подумала, что, возможно, и мастерица – швея – также смеялась над ней во время работы.
– Шторы ладно, ты на мебель глянь, – прошептала стилист. – Каша какая-то, винегрет. И это ты еще гостиную не видела и спальню. Могла бы дизайнера нанять, дура.
– Решила соригинальничать, – предположила стилист и шмыгнула носом.
«Был дизайнер, – горько подумала Котова. – Итальянец. Долго работали над проектом, мне все нравится».
– Лучше бы не оригинальничала, – подвела итог визажист.
Она сделала глоток кофе, почмокала губами и снова развеселилась.
– Хотя я иногда ей это… – прошептала она совсем тихо, под стилистом снова скрипнул стул, она, по-видимому, придвигалась ближе к собеседнице. – Свободу даю. Ну там, проявить себя, выбрать что-нибудь.
– Зачем? – удивилась стилист.
– Да подурачиться, – прыснула визажист. – Я ж к ней давно хожу, знаю, что можно, что нельзя, границ не перехожу. Так, для себя.
Котова услышала, как визажист потянулась – захрустела, распрямляясь, узкая спина.
– Скучно, подруга, – выдохнула визажист. – Работа однообразная, не пыльная. Развлекаюсь как умею.
– Надо и мне попробовать, – задумчиво прошептала стилист.
И обе захихикали.
– Да можешь хоть сейчас, – посоветовала визажист. – Все делаешь как надо, а потом как бы так невзначай предлагаешь: мадмуазель Котова, – визажист зашептала манерно, еле сдерживая смех, – посмотрите, что вам больше по душе?.. Главное скажи именно так – не «нравится», а «по душе», она от этого в восторге.
Котова почувствовала себя так, словно ее вывели на площадь голой.
– И предлагаешь, – продолжила визажист. – Предлагаешь что-нибудь нормальное и какую-нибудь дичь. И вот зуб даю – выберет дичь.
Хихиканье.
– И чем колхознее будет эта дичь, тем скорее она ее выберет, поверь.
Помолчали, почмокали губами над кофе.
– Только не переборщи, – предупредила визажист. – У нее сегодня мероприятие какое-то, пожалей бедняжку.
– Да это само собой, что я, не человек что ли? – Прошептала стилист. – Кстати, им, говорят, вроде как уже сочинили программу. На вкус. Тестируют даже как будто, в закрытом режиме. У меня брат в теме.
– Это плохо, – отрезала визажист почти в голос. – Эдак вся индустрия пойдет по одному месту.
– Да пока протестируют, пока опробуют… – успокоила стилист. – Брат говорит, что это волокита страшная. Еще и законодательно какие-то запердухи… В этом я уже не шарю, – она шмыгнула носом. – Но на нашем веку вряд ли.
– А барыня, может, застанет, – шепнула визажист. – Если батарейки не сядут к тому времени.
Помолчали.
– Нет, – кашлянула визажист. – Если им еще и вкус пропишут, тогда вообще каюк. Тогда их вообще не отличишь.
– Отличишь – не отличишь, дело десятое. А вот работу мы с тобой потеряем, это точно.
– Я не потеряю, – не без гордости возразила визажист. – Ко мне и люди ходят.
– Да ко мне тоже ходят… Но не такие богатые.
– Это да.
Котова не знала, что ей делать. Встревоженная, с дрожащими руками, она прошлась туда-сюда по спальне, постояла у окна, посмотрела вниз. Вернула слух в привычное состояние – тут же исчезли почти все звуки, кроме кондиционерного гула.
Далеко внизу сновали по дорогам машинки – отсюда кажущиеся игрушечными. На шпилях небоскребов лежало затянутое облаками небо, по нему плавали точки вертолетов.
– Что я, в самом деле, – пробормотала Котова. – Как девочка маленькая…
Она вышла из спальни, процокала каблуками по коридору и остановилась на пороге кухни, стараясь выглядеть безмятежно.
Стилист и визажист отодвинули пустые чашки и вылезли из-за стола.
– Мадмуазель, – улыбнулась визажист и сделала неуклюжий реверанс.
Стилист кивнула и повторила реверанс за визажистом – вышло еще более неуклюже.
– Девочки… – начала Котова. – Спасибо вам большое, что приехали, что потратили время, но я… – она без воздуха кашлянула в кулак. – В общем, сегодня мне ваши услуги не понадобятся.
Визажист и стилист переглянулись.
– Но у вас же сегодня… Все в порядке, мадмуазель?
Котова выдавила улыбку.
– Да-да, все хорошо, просто планы немножко изменились… И мне, знаете ли, не здоровится…
«Какое здоровье… – укорила она себя мысленно, еще не закончив фразу. – Они ведь снова посмеются».
– Как бы то ни было, спасибо, – сказала она тверже. – Можете собираться.
«Не слишком ли я груба?» – тут же одернула она себя. Постаралась улыбнуться как можно приветливее и склонила голову набок:
– Я вам позвоню, когда… Ну, когда в следующий раз мне будет нужна помощь.
Уже в дверях визажист вспомнила про деньги.
– Мадмуазель, как же быть с оплатой?
– Ах, оплата… – Котова махнула рукой. – Бог с ней, с оплатой, вы же ехали из-за меня, график двигали.
Дверь квартиры закрылась, и Котова поборола желание выкрутить слух на максимум, узнать, о чем они будут говорить, спускаясь в лифте.
– Это недостойно, – сказала она сама себе и ушла вглубь квартиры. Подумала и включила музыку – пусть себе играет.
– Ты не играла в барби и денди! – запели из колонок любимые и раритетные «Отпетые мошенники», из начала века. – Не одевала Левайс и Манто!
– Не играла, – согласилась Котова. – Но одевала, кажется.
Она зашла в спальню, посидела в кресле, покачивая ногой, потом постояла у окна.
– Девушки бывают разные! Черные, белые, красные! – пели Мошенники.
– Разные, – согласилась Котова, сдержанно пританцовывая. – Может, и правда не идти никуда? И без меня справятся.
Она задала вопрос вслух – точно ждала ответа от музыки.
– Нет, это нехорошо, – она покачала головой. – Меня ждут, я должна произнести речь…
Она оценила время, рассчитала маршрут с учетом траффика и скользкого тротуара. Затем опустила шторы и сбросила одежду, подошла к огромному винтажному зеркалу. Приподняла одно плечо, другое, сплела руки над головой, отметила не без мстительной гордости, что и визажист, и стилист состарятся, растеряют и красоту – какая ни на есть – и память, а она будет все такой же совершенной, ни одной лишней линии, ни одной морщины или складки, и кристально чистый, пусть и искусственный, ум.
Котова тут же устыдилась своих мыслей и опустила руки, закрылась ими от зеркала.
«Что я такое думаю… – нахмурилась она. – Стыдно, Котова, стыдно!»
И снова всмотрелась в зеркало.
«Сделать все-таки пупок? Использовать в случае чего как разъем?»
Она провела ладонью по гладкому животу и рассмеялась – индустрия подражания зарабатывает на таких как она миллиарды.
– А у реки, а у реки, а у реки… – пели колонки. – Гуляют девки, гуляют мужики…
– Так! – Котова хлопнула в ладоши. – Приступаем к сборам!
Она сдвинула в сторону дверь гардеробной и в задумчивости прикусила ноготь указательного пальца.
«Кстати, про ногти, – подумала она. – Пусть будут сиреневые».
Ногти тут же из кислотно-зеленых стали сиреневыми.
«Или лучше оранжевыми».
Ногти стали оранжевыми.
«А лучше – сиреневыми и оранжевыми, через один».
Ногти послушались.
«А еще лучше, чтобы каждый был сиреневым и оранжевым – пополам».
Сделано.
«И чтобы стык был не ровной полосой, а зигзагом».
Котова вытянула руки, развернула их ладонями от себя и улыбнулась довольная результатом. Шагнула в гардеробную и огляделась.
– Платье?.. Можно и платье, конечно…
Прошлый стилист советовал на торжественные мероприятия одевать либо черное, либо белое.
– Либо черное, либо белое… – Котова прошлась вдоль вешалок, цепляя их кончиками пальцев. – Черное, пожалуй.
– Люби меня, люби! – пели колонки. – Жарким огнем…
– Ночью и днем… – подпела Котова и стянула платье с пышной юбкой – свое любимое.
Влезла в платье и покрутилась перед зеркалом.
– Красотка! – похвалила себя она. – Но слишком скучно…
Она долго ходила вдоль полок и вешалок, а затем взвизгнула от восторга – и вытянула из самой глубины дерзкую джинсовую курточку, укороченную, по девятое ребро, «ковбойскую», с бахромой на рукавах и оторочке.
На спине курточки красовалась вышитая прерия – кактусы, песок и красное закатное солнце.
– Прекрасно! – обрадовалась Котова, накинув курточку на плечи. – Очень интересный образ…
Она вспомнила, как над ней смеялись сегодня, и помрачнела, повела плечами – курточка поездила печально туда-сюда.
– Снять, если что, всегда успею, – успокоила Котова не то себя, не то курточку. – А мне нравится.
Она кивнула отражению и вышла из гардеробной. Велик был соблазн повыбирать еще, примерить все черные платья, что есть – но времени оставалось не так много, а еще от добра добра и не ищут, и не зря же взгляд упал именно на это… Котова закрыла гардеробную, протанцевала под музыку к гримерному столику с трельяжем и уселась перед ним, потянула на себя все ящички разом.
– Что ж… Посмотрим…
Котова сделала свет ярче и приступила к нанесению макияжа. И пока она красилась, она то вспоминала советы визажиста и следовала им, то давала волю обиде и специально делала наперекор, но не слишком, а слегка наперекор, то посматривала на фотографии любимых актрис, всплывающие тут и там в боковых зеркалах и старалась скопировать какие-то детали, какие-то тончайшие нюансы и штрихи.
«Родинка, – подумала Котова. – Нужна родинка».
Тут же над губой у нее появилась аккуратная круглая родинка – поездила туда-сюда в поисках наиболее выгодного места, остановилась.
«И без блесток не обойтись. А то скажут, что слишком помпезно».
Красилась она долго и самозабвенно, войдя во вкус – напевая и покачиваясь в такт. И закончила ровно к писку таймера – пора выходить. Отъехала в кресле от столика, повернулась так и эдак, посмотрелась во все три зеркала – и из всех трех зеркал на нее посмотрела в ответ самая невозможная красавица из всех: родинка над верхней губой, сами губы алые, точно кровь, на щеках – румянец, а над ним выделенные контрастно, идеальной формы скулы; виски сверкают блестками, брови распушены, а веки в зависимости от того, как падает свет, по-павлиньи отливают то зеленым, то голубым, то малиновым.
– Красотка! – воскликнула Котова и зааплодировала сама себе. – Очень нравится!
И подмигнула отражению.
 – Глаза! – воскликнула она. – Как я могла забыть?
Она поменяла цвет глаз на ярко-синий, потом на прозрачно розовый, а затем ойкнула от восторга и сделала один глаз лиловым, а другой оранжевым – в тон ногтям.
Сперва она даже захотела сделать глаза такими же двухцветными – с зигзагом на стыке – но испугалась переборщить.
Котова, ликуя, пробежалась по спальне – легко, на носочках, едва касаясь густого персидского ковра – вернулась к трельяжу и высыпала на столик украшения, стала выбирать, и выбрала огромные перламутровые бусы, перстень в виде медового улья – в котором улей был сделан из чистого золота, а вместо меда из него вытекали бисеринки опала. Долго не могла остановиться на подходящих серьгах – и наконец, подхватила осторожно, уронила на мочки крупные серьги из эпоксидной смолы с выведенными на них журавлями.
– Замечательно!
Она стянула волосы в тугой пучок на самой макушке – чтобы не прятали под собой серьги – и поверх резинки прихватила крупным бантом. Выключила музыку, щелчком пальца погасила свет во всей квартире, замерла на миг перед полками с обувью и погрузила ноги в массивные, почти армейские, ботинки с ребристой подошвой.
– Шик!
Но в самых дверях она вдруг замерла, увидев свое отражение – такое платье и ботинки… слишком контрастно… Не хватает чего-то вроде…
Она разулась и вихрем понеслась в гардеробную, а там схватила с полки светло-голубые джинсы – нарочно подранные в нескольких местах – и втиснулась в них, оправила юбку.
Образ был завершен.
Уже на пороге Котова обернулась и выхватила из шкатулки под ключницей колечко, прицепила по-рокерски на ноздрю – так было модно в начале века – но затем передумала и сорвала, вернула в шкатулку.
Счастливая, воодушевленная, забывшая совершенно про свою обиду, вообще про визажиста со стилистом, окрыленная свалившимся на нее удовольствием Котова постояла в лифте, улыбаясь входящим и выходящим из него, а на первом этаже едва дождалась, пока двери раскроются – выпорхнула из лифта, выпорхнула из подъезда, улыбнулась шумному, тот же улей, городу и упала в просторный – десять Котовых поместится – салон такси. Выкрикнула нараспев адрес, и пока такси летело по Нижегородским проспектам, улочкам и платным, мимо пробок, полосам, пока стояло на светофорах и пропускало пешеходов в очках виртуальной реальности, все это время Котова мечтательно улыбалась, прикрыв глаза, и напевала что-то себе под нос.
А потом был подъезд к самому шикарному небоскребу в округе, а потом было крыльцо с красной дорожкой, а потом – великолепный винтажный лифт с механическим старичком лифтером, а за ним – распорядитель и бесконечный коридор, больше похожий на картинную галерею, и наконец – огромный зал с сотней фуршетных столов, с колоннами и статуями, с оркестром у одной стены и сценой у другой. Котова влетела в зал как вихрь, как вьюга, вся сверкающая, поражающая, стреляющая взглядами из разноцветных глаз – задыхающаяся – без воздуха – от восторга и воодушевления.
А влетев, остановилась, замерла и одернула себя – как девочка, совсем как девочка. Напустила важный, надменный даже вид и степенно, вскинув подбородок – и внутренне смеясь самой себе – по-королевски, не менее, понесла себя через зал. Она несла себя – и серьги с журавлями раскачивались при каждом шаге, бросали по сторонам густые эпоксидные блики.
– Мадмуазель, – кланялись ей официанты.
– Здравствуйте, – отвечала Котова каждому. – Я не опоздала? Еще не началось?
– Нет-нет, мадмуазель, все еще только съезжаются.
Котова довольно прогарцевала к свободному столику, выложила на него клатч в форме подсолнуха и попросила у официанта стакан воды со льдом. И стояла, опершись краешком локтя, смотрела на окружающих, кивала им приветственно – и мелкими глотками потягивала воду, которая убегала вглубь организма и тут же испарялась в системе охлаждения.
Если бы не звукоизоляция кожного покрова, Котова слышала бы, как вода весело шипит, испаряясь.
Она стояла, потягивала и смотрела, как съезжаются акционеры – люди и роботы – и приглашенные знаменитости – люди и роботы – чиновники – только люди – и журналисты. Смотрела, как их приветствуют, как им подносят воду или толченый лед, или ломтики авокадо на серебряных шпажках. Оркестр наигрывал что-то ненавязчивое, по сцене разгуливал ведущий – звезда нескольких нашумевших сериалов.
Время от времени к Котовой подходили с приветствиями – целовали руку или пожимали мягко, или просто кивали и кланялись. С самыми близкими знакомыми Котова соприкасалась щеками, смеялась, выражала восхищение обстановкой.
Аню – которую Котова рада была называть подругой – она заключила в крепкие объятия.
– Прекрасно выглядишь, дорогая!
– Это я-то? По сравнению с тобой я блекну!
Котова сдвинула клатч на край столика.
– Присоединишься?
– Была бы рада! – сделала грустное лицо Аня. – Но уже обещала Соколовой, а ты же ее знаешь!
– Приходите вместе, – предложила Котова.
– Отличная идея! Я ей скажу!
И Аня исчезла в пестрой толпе.
«Какие милые люди, – искренне радовалась, глядя по сторонам, Котова. – Какой приятный вечер».
Она любила собрания акционеров – и торжества по их случаю – и ждала их из года в год точно праздники.
Спустя несколько минут подбежал ведущий, представился зачем-то – как будто его можно не знать! – сказал, что проговаривает с выступающими сценарий, чтобы никто не сбился и все понимали, за кем выходить.
– В этом году решили отказаться от кулис, – виновато сообщил ведущий. – Поэтому я буду озвучивать фамилии, а выступающие поднимаются на сцену прямо из зала.
«Хорошо, что я не на каблуках, – тут же подумала Котова. – Я бы обязательно запнулась на ступеньке».
– Вы у нас мадмуазель Котова, а значит… – ведущий забегал глазами по бумагам, которые держал в руках. – Вы девятая, после Соколова. Перед музыкальным номером.
Соколов – грузный старик с щегольской бородой, обладатель нескольких патентов, некогда позволивших компании остаться на плаву – давал интервью дюжине журналистов одновременно.
– Замечательно, – кивнула Котова. – Спасибо, я все поняла.
Ведущий испарился, а Котова принялась мысленно повторять речь, редактировать ее на ходу, исправляя то, чего не заметила в прошлый раз. И пока повторяла, пока думала, цитировать ли Эдгара По или сразу перейти к цифрам, мероприятие началось.
С чувством восхищения и сопричастности чему-то великому Котова слушала вступительные слова ведущего, открывающую речь генерального директора, поздравления и благодарности губернатора… Зал встречал и провожал каждого выступающего аплодисментами, оркестр весьма удачно подыгрывал ведущему, выбирая для каждого объявления свою тональность, повсюду моргали ослепительно вспышки фотокамер, огибая гостей, плавали по воздуху глазки объективов. Один подлетел к столику Котовой и уставился на нее, Котова улыбнулась как можно приветливее, склонила голову набок и подняла бокал с водой. Глазок отдалился, потом снова подлетел к ней, обернулся вокруг раз-другой, снова заглянул в лицо, совсем близко. Котова – чувствуя себя неловко – послала объективу воздушный поцелуй, тот покружился еще немного и взмыл к зеркальному потолку.
С помощью ведущего поднялся на сцену Соколов – откашлялся, пригладил бороду и завел длинный разговор о надеждах, которые он в свое время возлагал на компанию.
– Все мы знаем, как много для нас сделали городские власти, – говорил он. – Я когда-то летал в Сидней, там мы обсуждали стратегии развития… Как вы знаете, именно в Сиднее было принято решение, в некотором роде судьбоносное…
«Каково это? – думала Котова, глядя на Соколова. – Таскать за собой такое неудобное, громоздкое тело, чувствовать, как оно стареет и изнашивается…»
И ей было жалко Соколова – и вообще всех стариков, присутствующих в зале. Да и вообще всех стариков – живущих и живших когда-либо.
Речь Соколова подходила к концу, Котова поправила курточку, заглянула в зеркальце – не выбились ли из пучка волосы.
– В общем, мы тут с вами занимаемся не какой-нибудь ерундой, – подвел итог Соколов, видно было, что он устал говорить. – Давайте продолжать в том же духе, хорошо?
Он вяло махнул рукой и поплелся к ступеням.
– А сейчас… – объявил ведущий в микрофон, дождавшись, пока Соколов спустится и доберется до своего столика. – А сейчас у нас музыкальный номер! Давайте вместе похлопаем и насладимся исполнением всеми любимых композиций…
Загремели аплодисменты, затем оркестр заиграл в полную силу.
Котова застыла в недоумении.
«Ошибка? – подумала она. – Или просто передвинули на попозже? Это, конечно, ничего…»
Она вытянула шею и стала искать глазами ведущего, но его нигде не было – вместо ведущего к ее столику подошла, подмигивая на ходу журналистам, Филадельфия Ивановна, член распорядительного совета.
Именно она когда-то посоветовала Котовой вложиться в акции.
– Ирочка, – Филадельфия взяла Котову под локоть, понизила голос. – Дорогая моя, я тебе сейчас все объясню.
Одета она была в строгий деловой костюм, на переносице красовались совершенно не нужные роботу очки.
– Милая, я не знаю, что это за перфоманс, но тебе на сцену, конечно, нельзя.
Котову как водой окатили.
– Я вас не понимаю…
– Ирочка, солнышко, ну как же ты можешь меня не понимать? – Филадельфия ослепила подлетевший объектив улыбкой и мягко сдвинула его тыльной стороной ладони в сторону. – Это, конечно, с твоей стороны… ну, жест какой-то или там… не знаю, Ирочка.
Она закусила губу, осмотрела Котову с головы до пят, выдохнула без воздуха.
– В конце концов, милая, ты же нас просто дискредитируешь. Мало нам насмешек от них, – она кивнула на толпу, – так мы, я вижу, сами готовы давать повод. Смейтесь над нами, хихикайте!
– Филадельфия Ивановна, – дрожащим голосом начала Котова, но Филадельфия приложила палец к ее алым, точно кровь, губам.
– Никаких Филадельфий Ивановн, – отрезала она. – Себя дурой выставлять – на здоровье, хоть в картонную коробку залезь. А превращать серьезное мероприятие в посмешище я не позволю. Ко мне уже десять человек подошло, Соколова в ярости.
Она наклонила голову, посмотрела на Котову с жалостью.
– Ну Ира, ну что ты в самом деле? От кого от кого, а от тебя не ожидала. Ты посмотри, с тебя весь зал ухахатывается. Проблем нет, делай, что хочешь – пей, музыку слушай. А потом, когда все закончится, мы с тобой пройдемся и поболтаем, если будет желание.
Она картинно стукнулась своим бокалом о бокал Котовой и зашагала прочь – а объективы остались нарезать вокруг Котовой эллипсы, точно спутники у планеты.
Котова – онемевшая, не способная пошевелиться – стояла, стиснув челюсти. Затем она усилием воли сбросила с себя оцепенение и оглядела зал – и увидела, что да, на нее как будто смотрят слишком уж многие, на нее, а не на оркестр или ведущего. Кто-то даже шепчется – не о ней ли? Кто-то кашляет – скрывает смех? Она нашла глазами Аню, вскинула вопросительно брови – но Аня отвела взгляд, сделала вид, что не заметила.
Объективы продолжали кружиться рядом с ее столиком – точно примагниченные.
Котова порадовалась, что не умеет краснеть, и второй раз за день почувствовала, что готова – не физически, конечно – сгореть от стыда.
«Ладно, – попробовала она успокоить себя. – Подумаешь».
Она выпрямила спину и постаралась держаться как можно непринужденнее. Повернулась к оркестру, сделала вид, что наслаждается музыкой – откровенно дурацкой, если говорить прямо. И пока стояла, она и впрямь – боковым зрением – видела, что тут и там из-за облепленных столиков на нее смотрят с усмешкой, смотрят и хихикают, прячут ухмылки в кулак, шепчутся, шепчутся, шепчутся…
«Послушать?»
И ей нестерпимо захотелось выкрутить слух, записать и разобрать затем все шепоты в зале, узнать, что и как именно о ней говорят.
«Это недостойно, – осадила она себя. – Пусть говорят».
Она запрокинула голову и нашла свое отражение в зеркальном потолке.
«Главное, что мне нравится, – мысленно сказала она отражению. – Мне все нравится».
Когда оркестр стал стихать, она сдвинула стакан в центр столика, взяла клатч и спокойно, ни на кого не глядя, вздернув подбородок – невозмутимая и гордая – прошла к дверям.
Коридор-галерея, лифт с лифтером, холл, крыльцо.
Котова проигнорировала такси и пошла пешком – и снова порадовалась тому, что выбрала ботинки, а не каблуки: с серого неба на город сыпался мелкий снежок, кое-где тротуар затягивало корками льда. Котова шла от перекрестка к перекрестку, чувствуя, как снежок ложится на голую шею, на скулы – шла и специально всматривалась в глаза попадающихся навстречу пешеходов. Кто-то отводил взгляд, как Аня, кто-то фыркал, не стесняясь, расплывался в улыбке.
Компания девочек-подростков долго хохотала вслед, а когда Котова переходила улицу, из ближайшей машины, ожидающей на светофоре, кто-то крикнул, открыв окно:
– Ай, вот это красотка!
И в салоне засмеялись в несколько голосов.
В квартиру Котова поднялась точно пьяная – стянула сырую от снега курточку, платье, вылезла из джинс. Ботинки бросила на проходе абы как.
Прошла в кухню, из нее – в спальню, села у окна и сидела так долго, не двигаясь, глядя на город. Обида клубилась в ней, плавала вместо электричества по узлам и микросхемам, пульсировала, сжималась и разжималась – но не находила выхода, потому что Котова не умела плакать, а от установки слезных желез раз за разом отказывалась.
«Видимо, зря», – подумала она, глядя за окно, и вспомнила, как шептались на кухне визажист со стилистом, как пили ее кофе и фыркали, осматривая с такой любовью подобранный интерьер.
Наконец, Котова встала и прошла в уборную. Аккуратно смыла косметику, разложила украшения на туалетном столике. Вернулась в спальню и переоделась в пижаму, опустила шторы.
И хотя было еще совсем рано, легла на кровать. Отключила все уведомления – Филадельфия наверняка будет названивать, а то еще и домой заявится – подумала немного, глядя в потолок, погасила свет и перешла в спящий режим.
Снилось ей, будто она – живая, горячая, с капельками пота под мышками и на висках – танцует на концерте «Отпетых мошенников». В клубе жарко, и воздуха не хватает, а мышцы приятно ноют от усталости – но она все танцует и танцует, задевая плечами окружающих, и подпевает, и подпрыгивает, чувствуя, как земля уходит из-под ног, и даже немного плачет от радости. На дворе начало века, и никаких роботов – серьезных роботов, а не бездумных болванчиков – еще не изобрели.