Литературный журнал

Лирический герой всегда отражает эпоху, частью которой неизменно является. К сожалению или к счастью, нашу эпоху нам не оценить, а вот характерные черты лирического героя пронаблюдать можно. Мы попросили критиков и поэтов ответить на вопросы о современно лирическом герое. Каков он, современный герой? Изменился ли он за последние 30 лет? Какие основные черты можно выделить?

Для начала отмечу, что лирический герой бывает далеко не во всех лирических текстах. В большинстве стихотворений, относящихся к современной т. н. «актуальной поэзии», лирического героя нет, поскольку эти стихотворения строятся на самодостаточной образности и представляют собой совокупности образов, подаваемых объективно, без участия героя-нарратора.
Во-вторых, само понятие «лирический герой», введённое в научный оборот Юрием Тыняновым, является недостаточно достоверным. С одной стороны, если бы Пушкину или Лермонтову кто-то сказал бы, что в их лирике есть лирический герой, этому кому-то пришлось бы очень плохо. Хотя в лирике Пушкина и Лермонтова, безусловно, есть лирический герой. Но отдавали ли себе в том отчёт Пушкин и Лермонтов? С другой стороны, эксперименты Д. А. Пригова с его «лирическим героем Д. А. Приговым» показали нам всем искусственность концепта «лирический герой». Этот концепт – атрибут модернистской поэзии. Ни для домодернистской поэзии, ни для постмодернистской поэзии он не характерен (по крайней мере, как осознанный концепт).
В современной поэзии лирический герой, конечно, бывает. В «мужском варианте» он встречается преимущественно в «молодёжной городской поэзии», и иногда он убивает автора (как это произошло, например, с Вячеславом Памурзиным и, может быть, с Васей Бородиным). Памурзин – эталонный случай, когда автор был убит своим лирическим героем (я рецензировал его стихи и особое внимание в рецензии обратил на сомнительность лирического героя этих стихов). В «женском варианте» с лёгкой руки Верочки Полозковой сформировалась всеобщая лирическая героиня, восходящая не к Марине Цветаевой (как может показаться), а к Анне Радловой. Иногда она превосходит уровень Верочки Полозковой (в поэзии Анны Долгаревой, например). Но, всё равно, и тут чаще всего мало хорошего. Может быть, лирический герой – не такое уж благое явление?

На вопрос, как изменился лирический герой за последние 30 лет, могу ответить только расплывчато и акварельно. Прошу прощения. Дело не в вопросе – а в самом понятии «лирический герой».
Считается (и перетекает из статьи в статью), что его автором был Тынянов, и впервые оно появилось в его очерке «Блок и Гейне», конец 1921 года.
Это не совсем так. Почти одновременно оно появляется у молодого Бахтина, в работе «К философии поступка» (1920–1921). Вообще, понятие «лирический герой», как минимум, с конца 19 века присутствовало в англоязычной литературной критике (lyrical hero) и во французской (héros lyrique), хотя в последней – в основном в отношении драматургии и оперы. В любом случае, это было не «изобретением», а, скорее, калькированием.
К тому же с начала 1900-х, в русской критике использовалось очень близкое понятие «лирического я» (например, у Анненского). Которое, опять же, было калькой с немецкого Lyrisches Ich, активно использовавшегося тогда в немецкой критике. Или вот еще одно близкое понятие - «лирический субъект», которое в начале 20-х появляется у Белого.
Интереснее другое. Именно понятие «лирического героя», в отличие от близких ему по смыслу, закрепилось и вошло в активный словарь советской критики. Само слово «герой», пусть даже «лирический», - в отличие от просто «лирического я» - предполагает начало действенное, активное. И в силу своей амбивалентности («герой» – как главное лицо, протагонист и «герой» – как некто, совершающий подвиги) прекрасно вписывалось в культ героики, поощряемый в советской литературе с конца 20-х. «Лирический герой» оказывался (а) активным преобразователем жизни и (б) кем-то, почти неотличимым от самого поэта, от которого, в свою очередь, также требовалась активная, «героическая» позиция. Скажем, Владимир Луговской (до начала 40-х) и Константин Симонов (и до, и после) почти идеально этому соответствовали.
Это понятие сохранилось и после того, как героизаторская эстетика первых советских десятилетий схлынула и поблекла. Хотя в позднесоветской критике все больше обращалось внимание на несовпадение автора с лирическим героем, смысловая аура вокруг понятия «героя» как активного начала, как того, вокруг чего строится лирическое высказывание, оставалась.
Можно пойти еще дальше и заметить, что понятие «лирического героя» плотно связано с романтической эстетикой. Точнее, с ее возрождением и обновлением в модерне конца 19-го – начала 20-го века. Романтизм, особенно в своей модерной форме, очень сильно повысил ставки субъекта высказывания. Когда важно не то, что говориться в стихотворении, а то, кто это говорит. И советская лирика вполне эту форсированную субъектность унаследовала. Вместе с его терминологическим оформлением - «лирическим героем».

И мы по инерции продолжаем использовать это понятие, не рефлексируя, откуда оно к нам пришло и какую историю, и какой идеологический и прочий шлейф за ним тянется. В этом ничего страшного нет, если употреблять его, скажем, как синоним «лирического я»; сам его пару-тройку раз использовал в таком смысле. Но, в целом, понятие нуждается в очень сильном уточнении. Еще Лидия Гинзбург писала, что «термином “лирический герой” несомненно злоупотребляли». Возможно, стоило бы от него вообще отказаться, хотя бы на какое-то время.
Потому что «лирическое я» может в стихотворении быть выражено очень по-разному. Может присутствовать, как прямая речь самого автора, может – как его лирическая маска, или как вообще отсутствие самого авторского «я», присутствие – двух, трех лирических голосов.
Кстати, на традиционном понимании лирического героя, были основаны вопросы Сергея Чупринина, предложенные им для обсуждения в «Знамени» одиннадцать лет назад (2012, № 11). Как активного начала, присутствующего в стихотворении через местоимение «я». Которое вроде бы как исчезает. Интересная получилась дискуссия. Большинство высказавшихся (Ирина Роднянская, Алексей Алехин, Лев Оборин…) отметили, что «я» из современной лирики никуда не исчезло. Просто приобрело другие формы.
Но какие – обобщать не рискну. Современная лирика очень плюралистична, в ней на равных присутствуют очень разные авторы, разные поколения, разные стили… Каждый случай, думаю, стоит рассматривать отдельно.
И с необходимой терминологической рефлексией.

А ведь ещё пару лет назад лирическим героем мейнстримной поэзии был анемичный обыватель, рефлексирующий наблюдатель с элементами саморазрушения. Период ПОСТВСЕГО – постакмеизма, постмодернизма, постобэриутства, постфутуризма, постиронизма и даже посткуртуазности – в поэзии прошёл лет десять-двадцать назад. После этого поэзия продолжила двигаться либо по пути, с которого шагнул в вечность Борис Рыжий (я называю это «жиганской поэзией»), либо по пути деконструкции поэтического вещества, провозглашённого покойной группой «Вавилон» и одноимённым альманахом (они это назвали «актуальной поэзией»). И то, и другое завело современную поэзию в тупик. Если двадцать лет назад я говорил, что у нас «новый Серебряный век», то пару лет назад я готов был признать крах несостоявшегося поэтического возрождения.
Но – не всё потеряно. Великие поэты рождаются на переломе эпох, на стыке стихий, в огне мировых событий. Именно так бесхребетный и развратный русский Серебряный век стал мировым культурным событием мирового масштаба. Так что у нас ещё всё впереди.

Не думаю, что сто лет назад Юрий Тынянов, употребив по отношению к Александру Блоку понятие «лирический герой», понимал, что обогащает литературоведение ключевым, сущностным, системообразующим понятием, без которого разговор о поэзии сегодня, если не невозможен, то, по меньшей мере, трудноосуществим. Тем не менее своим блестящим филологическим чутьëм Тынянов угадал и воплотил в этом понятии что-то очень важное, а именно – органику соотношения поэта и его речевого субъекта (то есть поэта, заявляющего себя в стихотворении) как точку притяжения энергетики лирического текста, формирующейся на перекрестье индивидуальных, интимно-личностных переживаний и универсальных, общечеловеческих.
Лиргер (так его привык именовать для краткости) оказался поэтому очень удобным и продуктивным способом «захода» в стихотворение, постижения его основной интенции и интонации, выяснения и осмысления того, что, по слову Мандельштама, «там царапалось, боролось». Причëм говорить о лирическом герое стало возможно и применительно к поэзии 19-го века. Грубо говоря, Пушкин вот не знал, что у него был лирический герой, а он был. В этом смысле лирический герой – константа лирики и в этом качестве реализует себя и сегодня.
Думается, что по существу бытование лирического героя за прошедший с открытия Тынянова век не особо изменилось. Мы по-прежнему определяем его как слепок самого поэта, его художественную проекцию в поэтический текст и, в зависимости от близости к автору и степени выявленности в тексте, мы говорим о различных формах его проявления: лирический субъект, лирический персонаж, лирическое я, герой ролевой лирики и т.д. То есть сегодня лиргер существует и определяется ровно в том же контексте, в котором и говорил о нём Тынянов: «Лирический герой Блока – сам Блок»
Лиргер – своеобразный двойник поэта, эстетически усовершенствованная его "версия". Причины, по которым он может появиться (а именно – как живой, психосоматически конкретный «инструмент» поэтического познания тех сфер бытия, до которых не может, но хотел бы «дотянуться» сам поэт, материализованное желание полноценной духовной самореализации) прекрасно сформулировал, например, Борис Рыжий – «поэту не в кайф без героя»:

Мой герой ускользает во тьму.
Вслед за ним устремляются трое.
Я придумал его, потому
что поэту не в кайф без героя.
Я его сочинил от уста-
лости, что ли, еще от желанья
быть услышанным, что ли, чита-
телю в кайф, грехам в оправданье.
Он бездельничал, «Русскую» пил,
он шмонался по паркам туманным.
Я за чтением зренье садил
да коверкал язык иностранным.

И не просто «не в кайф», но решительно невозможно поэту без лиргера. Посему все предпринимаемые ныне попытки его «отменить», заместить его языком, отдают комичной беспомощностью (ещё большей, чем постмодернистское стремление «устранить» автора, превратив его в «скриптора», в фиксирующий механизм, потому что лирика, по природе своей, сопротивляется любой механизированности), ибо даже видимое отсутствие автора в тексте есть форма его присутствия.

Лиргер для порождения и восприятия лирики краеуголен и фундаментален. Да, кто-то более акцентирует этот аспект поэтического целого, кто-то менее, но как преображённое (и преображающее!) отражение поэта, как отелесненная форма его глубинной рефлексии и самопознания – лирический герой был, есть и пребудет до тех пор, пока существует сама лирика. И это обнадёживает!