Литературный журнал

Хочу вам одну историю рассказать о великом музыканте Йосе Шульмане. Что, не слышали? Не знаете, кто это такой? Помилосердствуйте, родные, как такое может быть. Его известная на весь мир вещь — «Южанка». Что, нет, не припоминаете? Я сейчас чуть расскажу о нём, вы и вспомните.
Давно это было, лет сорок назад. В Одессе власть менялась в течение месяца, а то и недели, то красные нагрянут, то белые наскочат. Ну и, понятное дело, этим пользовались «уважаемые люди». Собственно, вся власть и была в их руках. И вот у одного из них, Гришки с Молдаванки юбилей, шестьдесят. Правда, его уже величали Григорий Иванович. Празднество решили отметить в ресторане «Ришелье». «Придворные» решили подсуетиться и пригласить Йосю исполнить пару своих вещей. Он только что вернулся с гастролей, Париж, Амстердам, Берлин. Устал, конечно, только с дороги. Посыльным Славку лысого прислали, после Гришки второй человек. Тот долго уговаривал и так и сяк, не хотел ввязываться Йося в эти дела. Но Шульман человек мудрый был, понимал, музыка вечна, а он за свою жизнь поручиться не сможет, ну и тем более за жизнь своей семьи, в такое смутное время. Потому согласился. В жизнь личную Йоси лезть не будем, неприлично это, а я продолжу.
Субботний вечер, ресторан «Ришелье». Зал полон гостей. Приехали поздравить юбиляра губернатор, мэр, свора чиновников, и ещё куча людей, которых так же «пригласили», как и Йосю. И я в том числе. С Йосей мы дружили, а Гришка бесплатно обслуживался у меня, за определённые преференции. Власть, как вы догадались, тогда была в руках белых.
Праздник в разгаре, над столами клубится дым сигар. Дамы в вечерних роскошных платьях, их французский парфюм пытается вытеснить запах кубинского табака. Выходит ведущий-конферансье и объявляет:
— Дамы и господа, сегодня и только у нас, в честь нашего юбиляра, Йосиф Шульман, встречайте!
Раздались овации и аплодисменты.
Йося вышел в чёрном фраке, поклонился честной публике, присел за инструмент, чуть сгорбился. Чтобы понимали, Шульман высокий, худой и сутулый. Ах да, нос чуть с горбинкой. Зачем говорю такие подробности? Да, можно было бы коротенько сказать, дрыщ, его ещё в гимназии так прозвали. Но знаете, я его так не дразнил. Отвлёкся, продолжим.
В зале галдёж. Йося открыл крышку рояля, посмотрел в зал, улыбнулся и надавил на клавиши.
Маэстро начал со своей знаменитой «Южанки». Публика притихла. Все, кто ел, пил, прекратили сие занятие. Все замерли. В зале были и дантисты вроде меня, и чиновники, и бандиты, и обычные воры, и все, понимаете, все, замерли. Каждая нота исходящая находила пристанище в сердцах слушателей. Время словно замерло. Когда Йося закончил исполнять, публика несколько мгновений не могла пошевелить руками, произнести хоть слово. Но их прорвало. Овации, бурные аплодисменты. Возгласы «Браво!» Сам юбиляр подошёл к Йосе и несколько минут тряс ему руку. И это был знак, для всей честной компании — Шульман в законе.
Йося сосредоточился и собрался исполнять следующую композицию, но не успел этого сделать.
В ресторан ворвалась группа вооружённых людей, человек тридцать. Прозвучали выстрелы, зал заполнили женские крики и мужская отборная брань. Бандиты стали снимать с женщин золото, с мужчин перстни и часы. Никто не сопротивлялся.
Один из налётчиков, заметив Йосю, подошёл к нему и приказал показать руки. Шульман, не придав значения, выставил ладони на крышку рояля. Тот, заметив на пальце маэстро дорогое обручальное кольцо, рубанул саблей и отсёк на четырёх пальцах верхние фаланги. Йося вскрикнул, кровь растеклась по всему роялю. Бандит снял кольцо. Гришка в это время сжал губы, закрыл глаза.
Я не выдержал, достал наган и выстрелил палачу в голову.
Вы спросите, а где же оружие взял? Не сдал я свой наган, не знаю почему. Словно чуйка была. У Гришки потом претензий ко мне не было, даже спасибо сказал.
Налётчики ринулись ко мне, но тут подоспела охрана и в ресторан влетели Гришкины соколы. Я юркнул под рояль. Бойня продолжалась недолго. Разобрались с залётными за пять минут. Но что толку, вы бы видели в те минуты Йосю. Он только подписал контракт с Ла Скала на сольный концерт, который должен был состояться через несколько месяцев. Такое раз в жизни бывает, а теперь всё, конец карьеры.
Неделю я не видел Йосю, говорили, пьёт беспробудно. Решил заехать, друг всё-таки.
Солнце только вышло из-за туч, хоть уже и вечерело, но вполне вовремя. Ибо весь день лил дождь.
Жена его Лиза меня встретила, провела в его комнату. Йося сидел в кресле, курил, рядом со столиком, на котором стояла початая бутылка вина. На удивление он не был пьян. Так, совсем чуть. Аромат от кубинских сигар наполнял комнату.
— А, это ты, Беня, проходи.
— Пьёшь.
— Пью.
Я смотрю него так, что без всяких слов можно было понять моё сочувствие и понимание происходящего.
Но фокус в том, что Йося не любил, когда сочувствуют, жалеют. Он считал это унизительным. И если на меня он не злился по этому поводу, то другим мог задать трёпку. Знаете, и это произвело на него впечатление, он поставил бокал с недопитым вином на стол и предложил выйти прогуляться по саду.
Я, конечно, согласился, и мы пришли в сад. Уселись на лавочку и минут десять молчали. Предлагаю ему папироску, он берёт, конечно, не кубинский табак, но всё же. Вспоминали детство, юность, его первую любовь. Я специально уводил разговор от насущных проблем, другу нужно время прийти в себя.
Чуть отвлекусь, мы с Йосей учились в одном классе в гимназии. Он уже тогда брал уроки игры на фортепьяно. Потом поступил в филармонию. Золотое, я вам скажу, время было. Шульманы люди не бедные, деньги у Йоси водились. У здания филармонии по вечерам, когда начинались концерты, на ступеньках суетились жрицы любви. В народе их так и прозвали, филармонистки. Да они и сейчас там, на своём посту. В общем, время от времени мы с Йосей захаживали к филармонисткам, молоды были, кровь играла. И случилось невообразимое, друг влюбился в одну из них. Влюбился так, что потерял голову. И если бы не беда, которая произошла с Анечкой, её подрезали в подворотне бандиты, то неизвестно, чем бы всё закончилось. Собственно, тогда Йося и написал «Южанку», которую и посвятил Анне.
Девушка оставила глубокий след в его жизни. Он впоследствии дочь, которую ему родит Лиза, назовёт Анной. Я хоть и обещал не лезть в личную жизнь Йоси, но это важнодля понимания.
Да, немного похвастаюсь. Бывая в гостях у Йоси, в перерывах, когда он позволял себе отдых, я наигрывал его знаменитую мелодию из «Южанки». Он смеялся, смеялся аж до истерики, до катания по полу. Я не обижался, я же играл её двумя пальцами.
— Беня, рвать зубы — это твоё. Клавиши не трогай, — успокаиваясь от смеха, произносил он.
Через месяц, когда я к нему приехал, услышал: из окна льётся музыка, определённо играло фортепьяно. Значит, Муза не покинула этот дом. Я просто влетел в его комнату, и своим глазам не поверил, он музицировал. Забинтованные пальцы кровоточили, но он всё-таки играл. Чёрно-белые клавиши стали красно-чёрными от крови. По лицу Йоси можно было понять: ему больно, его эта боль не даёт возможности, всецело отдаться полёту музыки. Но он продолжал давить на клавиши. Я тихонько примостился на стуле. Он меня заметил, кивнул. Ещё несколько минут играл. Остановился.
Подошёл ко мне и произнёс.
— Беня, дай мне свой наган. Я знаю, он при тебе, — чуть застенчиво произнёс он.
— Ты что задумал?! Какой наган?! Сейчас Лизу позову! — от злости вскричал я.
— Ай, — он махнул рукой и, не попрощавшись, выбежал в сад.
Я не пошёл за ним. Поехал домой. Всю дорогу думал, ну почему? Почему он решил покончить с собой? Почему? И знаете, наверно, понял. Талант должен постоянно расти, развиваться, не стоять на месте. А он теперь не может даже то, что мог до потери фаланг. Именно осознание этого и давила на него с невероятной силой.
Лиза позже рассказывала, что Йосик неделю ходил молча, ни с кем не разговаривал, только курил.
После того случая он изменился. С новым усилием и рвением стал репетировать.
Так проходил день за днём. Он начал готовиться к сольному концерту. Григорий Иванович, то бишь Гришка с Молдаванки, чувствуя вину перед артистом, выписал лучшего лекаря в губернии. Тот поселился у Йоси до его полного выздоровления, в смысле пока фаланги полностью не затянутся мозолями. Готовил различные мази, делал ванночки из трав, в общем, делал всё возможное и не возможное тоже.
Как-то под вечер ко мне постучались. Я встал, открыл дверь. На пороге стоял Йося, как обычно, чуть сутулясь.
— Можно?
— Тебе можно не спрашивать, ты же знаешь.
— Я вот что хотел. Через неделю отплываю в Италию, контракт надо отрабатывать, иначе потом никто разговаривать не будет. Поехали со мной. Честно, я был сражён. Не ожидал.
— Я готов.
— Спасибо — произнёс Йося, вышел на улицу, сел на ступеньки крыльца, закурил.
Я вышел за ним, присел рядом. Взял у него папироску, тоже закурил. Мы помолчали, может, пять минут, а может, и полчаса, сколько даже не скажу да это и неважно. Потом он встал и ушёл.
Чуть не забыл, была у нас с Йосей одна особенность общения. Иногда я приходил к нему помолчать. Мы садились на лавочку под большущим и старым абрикосовым деревом и молчали. Курили и молчали. Надо сказать, у Йоси были хорошие кубинские сигары, запах от них затмевал всю цветочную оранжерею в саду. Традиция молчать повелась ещё с гимназии. Мы могли подраться, повздорить, потом сесть рядом на камни, на полено, на что угодно, помолчать, и кто-нибудь из нас всегда вставал и протягивал руку в знак примирения. Потом этот процесс перерос во что-то иное, совершенно божественное.
Человек сокрыт, и именно там, в своём молчании — он настоящий, человек. Тайна человека — именно в его молчании. И она не для того, чтобы её раскрывать и кричать о ней на каждом углу, а для того, чтобы её увидели, чтобы к ней прикоснулись. И я точно знал, что в такие минуты в голове Йоси рождается новая вещь.

***

Милан. Ла Скала.
Я занял место во втором ряду. Публика заполнила зал до отказа. Прозвучал третий звонок. Вышел конферансье, его осветили софитом.
— Дамы и господа, впервые на нашей сцене пианист из России, Иосиф Шульман.
Раздались редкие хлопки. Зал загудел в ожидании. Надо сказать, что здешняя публика была избалованная, её сложно чем-то удивить. Потому они и зажужжали, как пчелиный улей в предвкушении выбора, аплодировать артисту или закидать тухлыми яйцами.
Йося степенной походкой вышел на сцену. Софиты вели его. Бросил дерзкий взгляд на галёрку, посмотрел на первые ряды, поклонился публике. Те шумно отреагировали, оценив жест.
Йосиф занял своё место у фортепьяно. Открыл крышку. Рукой зачесал назад падающие на глаза длинные волосы. Улыбнулся. Выждал паузу, которую позже назовут паузой Станиславского. И коснулся клавиш.
Чёрно-белая жизнь клавиш очнулась, заиграла, засветились глаза Йоси. Музыка полилась в зал. Мелодия не оставляла равнодушным никого. Ведь она была о грусти и радости, о прекрасной беспечной молодости, о любви. О том, как она быстро уходит в небытие. Как быстро летит время, и мы не успеваем за ним, за его скоротечностью.
Восхищаюсь игрой. Руки располагались вплотную к клавиатуре, необыкновенно сильная, твёрдая кисть, дивное стаккато. Он очень редко применял удар сверху, Йося был не из тех пианистов, которые как будто с Эвереста бросаются на клавиши, дабы извлечь звук.
Сижу затаив дыхание. Ведь знаю, насколько ему больно. Он нет-нет да посмотрит в мою сторону, на месте ли я. Видно, ему так спокойнее, моё присутствие придавало сил. Я ему спас жизнь тогда в ресторане, и он это понимал и ценил. Здесь, в Ла Скала, я нужен для второго спасения. Так, я думал, пока Йося не дошёл до кульминации своей сонаты.
Кресло, на котором он сидел, превратилось в трон. Он уже не сидел, а восседал. Дерзость и бравада исходила от него. Казалось, клавиши сами прогибаются и издают нужный звук. А публике нравятся дерзкие, она к таким благосклонна.
Знаете, я понял, для чего ему нужен был, он хотел показать своё величие. Нет, это было не специально, не нарочито, он сам об этом не подозревал. Я просто это почувствовал. Возможно, так нужно было провидению.
Ну как, вспомнили эту вещь? Начинается игриво, та, та-та-та, та, в ре миноре. Всё в темпе, иногда чуть останавливаясь, чтобы оглянуться. Ну что, вспомнили?
Да, да, именно эта вещь. Я же говорил, её знают все. Но не многие знают, кто автор.
Я немного отвлёкся, вот именно с этой вещи и начал Йося Шульман свой сольный концерт. Я повернул голову в зал, взглянуть на публику. Полнейшая тишина, все замерли. Никто не ожидал такого исполнения. А под конец некоторые стали тихонько напевать мелодию.
И вот финал. Йося отыграл последний аккорд. Звуки унеслись в зал. Его пальцы ещё лежали на клавишах, они замерли. Он ждал реакции. Я уже знал, чувствовал эту реакцию, а он ещё был на сцене, он ждал. Смерть или Жизнь.
Публика, повидавшая музыкантов всех мастей, тоже умела выдерживать паузу. Секунд десять, а может, и больше прошло с момента последнего звука, исходящего от фортепьяно. Для Йоси, наверное, эта пауза длилась вечность.
Зал встал. Бурные овации, крики «Браво!» Зал бурлил от восторга. Итальянцы умеют благодарить, они эмоциональны. Публика приняла Йосю Шульмана. Вы не поверите, у меня текли слёзы.
Сразу после концерта директор Ла Скала подписал с Йосей контракт на пять лет. Но, что важно, никто не понял и не заметил уродства правой руки.
После Милана я уехал домой, а Йосю пригласили выступить в Вену. И там он тоже устроил фурор. Кстати, об этом писала вся европейская пресса.

***

Стояла поздняя дождливая осень. Шульман, возвращаясь с гастролей домой, простыл в дороге, сильно заболел. Врач диагностировал двустороннее воспаление лёгких. Через неделю он скончался.
Хоронила Йосю Шульмана вся Одесса. Так я потерял друга. А человечество — великого музыканта.
На сорок дней я приехал в его дом по приглашению вдовы. Лиза проводила в его комнату. Я попросил оставить меня одного.
Я осмотрелся и понял: Муза уже покинула стены этого дома. Здесь была Смерть, и музыка здесь больше не живёт. Здесь пусто и холодно. Я подошёл к фортепьяно, открыл крышку. А оттуда, словно пробудившись ото сна, на меня посмотрели чёрно-белые, грустные, безнадёжно опустевшие и молчаливые глаза. Они узнали меня. Я легонько коснулся одной клавиши, другой… Я играл «Южанку».