Литературный журнал

«Это книга-метро. Восемь линий — восьмерка бесконечности», — сообщает нам аннотация. Книга-конструктор, книга-схема, книга-карта (с намеком на обязательный философский подтекст). Соединение в одном томе двух полюсов личности автора: Дынкина-поэта и Дынкина-картографа¹. «Метроном» — четвертая книга стихотворений автора.

Немногочисленные отклики на поэтические сборники Михаила Дынкина неизбежно отсылают к изобразительному искусству. Можно встретить, например, такое соположение: «Предельная визуализация и театральность образов, романтическая метафоричность, гротескная фантастика сближают поэзию Михаила Дынкина с живописью Александра Тышлера»². Или Евгений Чигрин аттестует его творения как «словесный пейзаж, зачастую уплывающий в живопись или, если хотите, — в живописную прозу. Некоторые стихи своим дыханием напоминают то Шагала, вперемешку с Гоголем питерского периода, то смотрящего на наш „маленький мир“ сквозь призму своих картин Босха»: «в этих произведениях много живописи, да они сами — живопись»³.

Пусть эта искусная и искусственная традиция не будет прервана. Оформление книги «Метроном» объемно и многозначно, а дерево ассоциаций ветвисто: пожалуй, самое очевидное — это абстракционизм с акцентом на супрематизм. В книге Дынкина и живопись, и графика явлены уже в самом ее устройстве: разноцветные линии читательского движения и цветовые остановки в пути. Рифмующиеся стихотворения предполагают возможность самостоятельного выстраивания маршрута, который подчинен лишь капризам путешествующего. Аннотация «Метронома» предлагает инструкцию: «Одним цветом даны станции пересадок. Например, со станции «Съев Шрёдингера, кот ломает ящик...» (Красная линия) можно пересесть на станции «Кот» (Зеленая линия) и «Отпевают засушливый месяц элуль...» (Синяя линия). Читателю предоставляется возможность самостоятельно составить схему метро и посмотреть, что получится (или не получится) в итоге». Такая композиция манифестирует не только авторское разрешение на читательскую вседозволенность и разгул (от корки до корки, по диагонали, через пень колоду, с конца, задом наперед и т.п.), но и приглашение к со-творчеству (одна книга, но множество прочтений и интерпретаций). Карта есть, а картину каждый пишет сам.

Игра в качестве основного композиционного приема — не новаторство, но очень верная, а главное, зачастую абсолютно беспроигрышная модель. Игра в цвета, игра в слова, игра в ассоциации, игра в жизнь. Игра — формат человеческой деятельности, где важен процесс, а не результат. А заиграться не дает метроном, точно и безжалостно отсчитывающий время равномерными и равнодушными ударами. Вот она — неумолимость и неизбежность хода времени. Обязательные правила игры. Как движение линии. В книге Михаила Дынкина их восемь: 8 линий, 8 глав. Сам список разделов (глав) «Метронома» звучит как стихотворение, как книга о тварном (культуре) и нетварном (природе):

Зеленая линия. Бестиарий.
Серая линия. Камень.
Желтая линия. Янтарный буйвол.
Черная линия. Пустая комната.
Оранжевая линия. После сказки.
Красная линия. Вишневый сад.
Синяя линия. Компактный звездолет.
Фиолетовая линия. Внеклассное чтение.

Восемь. Символ сторон света и розы ветров декларирует всеобщность и всеохватность. Символ Земли и земного мира: первое кубическое число (2×2×2=8) как воплощение трёхмерности и удвоенная четвёрка (4+4=8) как целостность космического проявления. Совершенство, абсолют и бесконечность. Концептуальная составляющая книги — безупречна.

А содержание «Метронома» вызывает смешанные чувства. Но как замечательно, что наш мир многолик и разнообразен, как и стиховое пространство книги. Есть мастерски срифмованные и сколоченные ироничные зарисовки, выстроенные на противопоставлении или взаимопроникновении человеческого и животного, таковы почти все стихотворения главы «Зеленая линия. Бестиарий». И есть надуманные и передуманные философские размышления о бренности бытия и ненужности (абсурдности) человеческого (поэтического, прежде всего) пребывания: «Так пой же не дерево — камень, / а лучше не пой вообще» («Камень»). Слышится в этом ложное кокетство и неуместный флирт с читателем. Есть в «Метрономе» и хорошие произведения, правда, их маловато для книги.

Отсутствие плотности, глубины, выстраданности стиха автор пытается законопатить частым обращением к русской и мировой литературе (от упоминания знакомых и знаковых имен до перелицовки известных сюжетов): «Сначала он по-бунински тягуч, / потом по-пастернаковски порывист» («Ещё хотелось крепких женских ног...»), «Вот я иду, а где-то ты идешь, / Как ранний Бродский или / поздний дождь» («Вот я иду, а где-то ты идешь...»), «На Осипа бледной эмали, / под музыку в летнем саду, / поймают тебя, как поймали, / философа Сковороду» («Камень»), «...едва соприкасаясь рукавами / или давясь китайскою лапшой» («мужчина, сорок, холостой романтик...»).

Упоминание популярных имен, событий или обращение к литературным памятникам предполагает конкретные задачи, решение которых может быть интересно автору и читателю. Новый поворот, иной ракурс, другая оптика — и вот целый спектр разнообразных смыслов. А Дынкин не наращивает семантическое поле, наоборот, отсекает и усредняет — переводит произведение в разряд массового чтива (своеобразное краткое изложение без лишнего трагизма). Стихотворение «Превращение» является зеркальным отражением знаменитого произведения Франца Кафки⁴: здесь таракан, однажды проснувшись, понимает, что он — человек. И, по убеждению Дынкина, жизнь человека и жизнь жука равноценны. И эта история может быть рассказана по-разному — диапазон действительно широк: от сатирического фарса до трагедии с выходом в онтологическую катастрофу тленности бытия. Но Дынкин сводит весь текст к «банальному, мать его, жировику»:

Похмелишься утречком, вот и лето.
Постоишь у зеркала — и привык.
И отнюдь не яблоко на спине-то,
а банальный, мать его, жировик.

Книга вышита литературными узорами, будто увешанный стеклянными бусинами и пайетками «китайско-корейский» ширпотреб. Попытки интерпретировать закрученные сюжетные и образные виражи, кажется, обречены на провал. Авторские задачи остаются за пределами читательского понимания, например, в смешении образов артистки, политика и поэта: «и увидишь: на сцене стоит Мандельштам / и растёт, как воздушный пирог / говорили — погиб; получается, врут / вот стоит, принимается петь / и берет его за руку Лика Варум / превращаясь в столикую смерть» («ты пошёл на концерт Анжелики Варум»). Странное оборотничество. Стремление подчеркнуть общее артистическое начало этих ипостасей, уравнивает все и вся: само соположение эстрадной песни и стихотворения Поэта невозможно и неверно (разные системы координат). Гамбургский счет был, есть и будет.

Вся книга — это амбициозное желание автора стать частью большой истории, предложив читателю свою версию известных сюжетов. Но в этой книге интертекстуальность никак не добавляет удельного веса стихам. Ни мерцания новых смыслов, ни литературного (шире — культурного, философского, онтологического) диалога, увы, не слышно.

Михаил Дынкин использует разные литературные приемы и стилистические фигуры: элементы абсурда, гротеск, гиперболизация, каламбуры, языковая игра и т.д. Книга полна самыми невероятными оборотничествами («очеловечиванием» животных и «озверением» людей), доведенными до нелепости: по улицам василиск Василий разгуливает, коты летают по планетам, доктор Кто выращивает в колбе последних могикан, «эвкалипты на задние лапы встают» и т.п. Сочинитель записывает за диктующим воображением, не знающим удержу. Иногда может спохватиться: «Не знаю, к чему я приплёл Эверетта» («В одной из ветвей Эвереттого мира...»), но не более того. Есть тексты, которые представляют собой рифмованные списки «оригинальных» пассажей: «Мельник молол капусту, / Всадник пришпорил лес. / Сыщик поймал мангуста, / мог обойтись и без». Да, кажется, «можно обойтись и без». Такой причудливый абсурдизм, дополненный смеховой составляющей, не избавляет тексты от легковесности, зачастую переходящей в пошлость.

Стихотворение «Комар» построено на парадоксе: литература, переходящая в реальность, и жизнь, являющаяся литературой (эпизод, «обреченный на вечность», поскольку сочинителя нет в живых). Черновик, которому не суждено быть переписанным набело, и есть настоящий и «неподдельный вариант». Продукт с ярлыком «love story». Одна из классических ролевых моделей: он и она, кровопийца и жертва. Имена Георгий и Виноградова (виноградная лоза — змея) лишь подчеркивают этот сюжет: Георгий Победоносец, копьем убивающий Змия. Неуместное пародирование.

Комар

В черновом варианте Георгий сидит на плече
Виноградовой (рыжие патлы, а перси что гири).
Черновой вариант не исправить теперь вообще,
ибо автор его третий год как покоится в мире.

Вот и пьёт наш Георгий невкусную женскую кровь,
ожидая хлопка да смешным хоботком помавая.
В черновом варианте я выбрал бы слово любовь;
посмотри на неё — неподдельная, злая, живая.

Лексическая «разнорядь» (вариант / патлы / перси / вообще / покоится / помавая) демонстрирует лишь объем авторского словарного запаса, не выполняя иных задач. Конечно, можно в этом стихотворении вычитать звучащую «бродскость» (а там и до Пушкина рукой подать): «Я вас любил. Любовь еще (возможно, / что просто боль сверлит мои мозги...» (и далее — по тексту). Даже можно закрыть глаза на рифму «кровь-любовь» и предположить, что этот выверт — специфическая литературная игра, поскольку вариант-то у нас «черновой». Но даже при всех смягчающих обстоятельствах хорошего стихотворения не получается. Вместо любви — суррогат, вместо поэзии — графоманские вирши.

Фастфуд, упакованный в дизайнерскую обложку, остается полуфабрикатом. Литературный продукт тоже имеет сертификат качества. Поэзия не исчисляется количеством калорий («Просил на вынос калорийной лжи / о чём-то большем, но не разрешили»), а живопись не спасет беспомощный рисунок. Обмануть, конечно, можно, но лишь тех, кто сам обманываться рад.

---
1 Михаил Абрамович Дынкин родился в Ленинграде, учился на географическом факультете Педагогического института им.А.И.Герцена, в конце 1980-х с семьей эмигрировал в Израиль, где и сейчас живет в городе Ашдод. Основной пласт произведений был создан за пределами России. На родине первая заметная публикация появляется в 2006 году: журнал «Знамя» (№9), вдогонку — первый сборник стихов. В 2007 году выходит «Не гадай по руке», а следом — в 2008-м — появляется второе, расширенное, издание этой книги; 2014 год отмечен появлением «Мы умерли сто лет назад».

2 Огаркова М., Слепухин С. Когда «по глазу на каждом пальце»: О стихах М.Дынкина. // Новый берег, № 23. — 2009. — http://magazines.russ.ru/bereg/2009/23/ss28.html.

3 Чигрин Е. Из книжных лавок... // Арион, № 2. — 2009. — http://magazines.russ.ru/arion/2009/2/st16-pr.html

4 Такую межтекстовую рифму подчеркивает расположенное на соседней странице стихотворение «Жук».