Литературный журнал

В приморской туберкулёзной больнице каждый развлекался, как мог. Млада и Гера бросали хлебные крошки крикливым чайкам и спорили о религии. Старики мерились, кто сколько таблеток принимает.
Млада жила в одноместной палате и днём от скуки сбегала к старикам. В этой комнате, просторной, белой и пропахшей фенолом, она забиралась на подоконник с маленькими кипарисами в горшках. Нос тут почти не улавливал затхлый, кисло-сладкий аромат, свойственный старости. Гера сидел рядом, на кровати. Две другие койки, привинченные к полу, занимали старики. К кроватям хлипким скотчем приклеивался листок с фамилией, датой рождения и необходимыми препаратами. Постельное бельё выдавали серое. Гера шутил: почти как на кладбище. Особенно после двух госпитализаций.
– Семь таблеток в день. И ни одной – мимо рта. Плюс сегодня назначат три от артрита. У меня всё записано. Бинго! – сказал Павел Максимович, записал расчёты в заветную тетрадь и щёлкнул ручкой.
Пухлый, с округлыми, мягкими чертами лица и складками на щеках, в хлопковом красном халате, который сшила в подарок Млада, он напоминал Будду, но без тени миросозерцания в тусклых глазах.
– Как скажешь, – отозвался Дмитрий Иванович, лысый старик.
Его руки с искривлёнными суставами, сложенные замком на большом животе, сильно тряслись.
Дмитрий Иванович тяжело поднялся с кровати и перебрался в плетёное кресло с массивными ручками, там сразу обмяк и стал вслушиваться в белый шум телевизора, который постоянно ломался.
– Давай, иди, промывай мозги. У меня другие дела есть, – Павел Максимович забыл о подведении итогов и своём соревновании. Он потянулся к телефону, уронил тетрадь на пол, не обратил внимания и набрал выученный на ощупь номер. В ответ снова услышал одни гудки.
– Наверное, неполадки с сетью, – он неловко улыбнулся, обращаясь непонятно к кому, словно оправдываясь за то, чего не совершал, – ни черта не ловит, зараза.
Гера знал эти реплики наизусть. Каждый день одно и то же. Единственное, что менялось в этой цикличности – состояние Млады. «Остался месяц», – пульсировали в памяти слова доктора. И этот месяц на исходе. Гера посмотрел на Младу, на её венец из пепельно-русых волос, на обточенные болезнью черты лица, в зелёные глаза. Обычно Млада отшучивалась. Сегодня весёлость обошла её стороной. Она кинула остатки хлеба чайкам и отряхнула руки. Шум моря заглушило унылое шорканье швабры за дверью.
Это был не их выбор – на пороге девятнадцатилетия сидеть со стариками и измерять время брусничными настойками, вместо того чтобы готовиться к экзаменам и танцевать-танцевать-танцевать на выпускном вечере. Наверняка старики разучивали когда-то вальс, Млада и Гера – никогда.
Гере нравилось наблюдать, как в определённые моменты ломался её кроткий, смиренный нрав. Он знал – сейчас Млада снова заговорит о Боге. Гера видел, как ей хотелось верить и как эта вера не выдерживала испытаний. Он читал по глазам: почему они здесь? Разве успели за что-то провиниться? Или это – плата за первородный, им даже не принадлежащий грех?
– Гера, почему ты… не веришь в бога? – Млада сидела на подоконнике.
Она подняла голову и робко посмотрела на Геру, а он перевёл взгляд на её тоненькие, изящно скрещённые лодыжки.
– Потому что я хочу верить в себя, – решительно ответил Гера.
Его оттопыренные уши не вязались с серьёзным лицом и непроницаемыми тёмными глазами.
 – Так ты либо получаешь безграничную свободу, либо боишься ответственности и теряешь надежду на доброго и всепрощающего бога. Я при этом не буду относиться к нему плохо. Здесь просто вопрос разных точек зрения – я буду считать так, он иначе.
– Хорошо. Ну тогда сам и виноват, что попал сюда. Готов взять такую ответственность?
– Это почему ещё? – Младе показалось, что уши Геры немного шевельнулись.
– Потому что желания загадывать не умеешь. Это надо аккуратно делать.
– Ой, ну точно. «Экологичным» для меня образом, ага? – Млада расслышала тихий смешок.
– Да. Я серьёзно.
Глаза Млады заблестели, она не желала спорить и что-то доказывать, но снисходительно-глумливый тон Геры, тон человека, которому она доверяла, сильно задевал Младу.
– Это как сказать «я хочу новый телефон». Старый разбивается, и ты просто вынужден купить другой. Вот ты сказал «я хочу жить у моря» – живи, пожалуйста, но только в больнице.
– Допустим. А ты о старшем брате мечтала. Наверняка всё сделала прилежно, по правилам. Как всегда. А где брат-то?
– А ты чем не названный старший брат? – казалось, Млада тут же забыла об обиде. Потом, закашлявшись, Млада отвернулась, и Гера обрадовался, что она не заметит его смущения.
– Хитрая. Так не считается. Вот у меня был Сашка, а я всё равно мечтал о старшем брате.
– Почему? – когда кашель утих, Млада пересела к Гере на кровать. За все годы она узнала о только Сашке его имя, возраст и учебную специальность. Гера не рассказывал ничего.
– Да потому что свои «старшебратские» обязанности Сашка не выполнял: ни от кого не защищал, советов не давал, ничему не учил, в бейсбол мы с ним не играли, как в американских фильмах, корабли мы с ним не строили – вот эти вот, в бутылках… Иногда мы с ним сидр пили. Иногда дрались. Иногда – не виделись по три года, когда он уехал учиться.
– Ты просто не понимаешь, как это работает, Гер, – после долгой паузы продолжила Млада, – тут вопрос веры важен... А теперь я хочу спать, так что надо идти, исполнять самой это желание. Знаешь, это хорошая тренировка для мозга, приучать его к малому. Говоришь: «хочу чай», идёшь, наливаешь, он видит, как исполняется желание, и потом уже сам работает на тебя. Так-то!
Гера усмехнулся – вечно она убегает, когда почувствует близость поражения в споре. Дмитрий Иванович оставил кресло и лёг в кровать. Старики отвернулись – каждый к своей стенке. Медсестра проверила шкафчик в коридоре, где с медицинскими препаратами соседствовали удобрения. Уборщица отжала швабру. Так всё тянулось изо дня в день. И сегодня, как и раньше, Млада натягивала пуховое одеяло до самого носа, боясь смерти. Ей стало невыносимо душно и почудилось, будто стерильно-белые стены придвигаются ближе и ближе. «Человек состоит из химических веществ» –говорят на уроках химии, которых у неё не было. Тогда Млада думала, что гораздо счастливее те, которые верят в бога, а не в химию.
Она вышла из комнаты, захотела подняться на другой этаж. Ноги не слушались, и Млада вызвала лифт. Специальный, больничный – огромный внутри, чтобы помещались коляски и носилки.
Возле лифта стояла кушетка с пледом и подушками, и тумбочка, а на ней блюдце, пакет семечек, бутылка лимонада. Рядом – пряжа, крючок и наполовину законченная кружевная салфетка из сплошных пустот.Настенный телевизор в ту ночь не работал, передавая загадочные послания белого шума. Здесь сидели лифтёрши, помогающие перевозить больных. Эти грузные и добродушные стражники, щёлкающие семечки, оставались на дежурства и ночью.
Возле лифта никого не было – лифтёрша отошла или в туалет, или покурить, или побежала к автомату с шоколадными батончиками.
И Млада поехала наверх, к центральному холлу, одна. Возле стойки регистрации висела икона «Всех скорбящих радость», окружённая, словно ангелами, детскими рисунками. Маленький, тихо журчащий фонтан обступили диваны и кадки с вечнозелёными растениями. Младе показалось, что она снова с родителями в Анапе. Идёт по побережью, вода ласкает ступни, а её длинная, без резких контуров, тень расплывается между следами чужих ног на горячем песке. По ногам Млады пробежал холодок. Она повернулась. Теперь ей почудилось, как мимо пробежал маленький мальчик, смешно подстриженный, похожий на Геру. Он цеплялся за рукав халата медсестры и настойчиво повторял: «Я болею. Я умру. Вы тоже умрёте». Млада потрясла головой – исчезла и Анапа, и маленький Гера, и она пошла обратно.
Ночью Гера выбежал покурить. Его мало волновало, что это запрещено. Гера заметил силуэт Млады в коридоре. Лунный свет невесомо касался белой пижамы, и на всякий случай он протёр глаза – вдруг померещилось. Миниатюрная фигурка не исчезла. Гера медленно подошёл и дотронулся до её плеча. Когда она обернулась, Гера отметил румянец на щеках, но совсем не такой, какой появился, когда он нарвал для Млады ромашек. Тут что-то другое. И этот блеск в глазах…
– Чего не спим? Нарушаем, получается? – спросил Гера.
– Да нет, ничего... Вспоминала, как мы с родителями на машине долго-долго ехали домой после моря. Я делала вид, что сплю – специально, чтобы меня отнесли в комнату на руках, поцеловали на прощание. Я оставалась одна и жмурилась, слушая их разговоры на кухне. Знаешь, чего я желаю, Гера?
– Ну?
– Желаю, чтобы смерть напоминала то состояние. После поездок на море. Умиротворённое и безболезненное. Когда тебя отнесут в комнату, а сами вернутся сидеть за дверью, беречь твой покой.
– Красавица, у тебя же завтра день рождения, разве нет? Ты вообще о другом думать должна. Пойдём-ка.
Вечером следующего дня Гера стоял перед раскрытым шкафом. Он провёл рукой по коротко подстриженным волосам, по подбородку, на котором остался порез после попытки тщательно побриться. Интересно, насколько глупо будет выглядеть пластырь на лице? Наверное, не так уж нелепо, учитывая местный дресс-код. Гера подумал, что, будь они здоровы, то пошли бы в какой-нибудь дорогущий ресторан. Млада бы впервые хорошо поела, с аппетитом и удовольствием. Он купил бы смокинг и остроносые ботинки, Млада бы надела… Боже, да как она говорила-то? Она же рассказывала ему про тот показ мод… Ах, да, брюки-палаццо с рубашкой из плиссированной ткани.
Не будет никаких смокингов и палаццо, будет скромная пижамная вечеринка. Гера захлопнул шкаф. Шорты, футболка и резиновые сланцы подойдут больше. В дверном проёме появилась Млада и постучала по стенке. Гера обернулся и удивился, когда увидел её в шёлковой белой блузе и тёмной юбке.
– Потрясно выглядишь, – сказал он.
– Хватит льстить. Знаю, что неважно, – Млада скрестила руки на груди, потёрла пальцами острые локти.
– Я не осмелился бы тебе соврать. Ты знаешь.
Заранее, ещё днём, Гера принёс стулья и стол. В центре стола стоял медовик. Тарелки и приборы сияли, но чайник попался с ржавчиной. В нём заварили каркаде, сладко-кислый, терпкий чай ярко-бордового оттенка. Напротив Геры и Млады сидели Павел Максимович и Дмитрий Иванович в праздничных колпаках. В тёмной комнате горели только свечи, и Млада видела, как пламя отражается в глазах напротив, как подсвечивает беззубо-сухие рты, глаза с прищуром, сетку морщинок на лице, обвисшую кожу, похожую на бульдожьи брыли.
– Млада, ты извини, я сначала позвоню, чтобы уж не прерываться, – сказал Дмитрий Иванович. – Паша, дай телефон…
Павел Максимович, не глядя, схватил вместо телефона морскую раковину и протянул её соседу.
– Дурак! Как я с этого звонить буду? Телефон, говорю, дай…
– Дурак, – тихо повторил Павел Максимович и посмеялся. Он отдал телефон соседу, а сам прислонил ракушку к уху.
Млада разливала чай. Когда порывом ветра шторы резко поднялись, рука Млады дрогнула, и она пролила немного чая на блузку. Теперь на белой ткани ярко выделялось красное пятно. Гера смотрел в окно. Дмитрий Иванович после двух безуспешных попыток отложил телефон.
– Ну что ж... Девятнадцать лет, прекрасный возраст. Вся жизнь впереди. Сегодня сбудется всё, что ты загадаешь, милая, – подмигнул Младе Павел Максимович.
– Точно-точно! И рубашек нам сошьёшь, и в Париж на показ мод слетаешь. Стоит немного подождать, – тут же оживился и подхватил Дмитрий Иванович.
– Быстрее загадывай желание, а то не успеешь. И давай там, по всем правилам, как мне сама и говорила, – Гера заметил, чторумянец на щеках Млады разгорелся сильнее.
– Учись, как надо. Пожалуйста, пускай Гера будет общаться с Сашкой и жить у моря, в подходящее для него время, если сам того пожелает. Во благо мне и всем людям. Благодарю! Благодарю! Благодарю!
Млада резко выдохнула. Две свечки никак не хотели умирать. Она, обессилев, откинулась на спинку стула и умоляюще взглянула на Геру.
– Помоги, пожалуйста. Не хватает сил.
– А знаешь, почему сил тебе не хватает? Потому что завтракала плохо. Как ребёнок, ей-богу, – Гера задул свечи.
Старики поправили съехавшие колпаки, зааплодировали, а потом включили искусственный свет.
Они смеялись, впервые все вместе говорили не про лечение, а про жизнь. Раньше они знали только историю болезни стариков, знали, что у Дмитрия Ивановича аллергия на пыль, а у Павла Максимовича очень нежная, чувствительная кожа.
– Неплохо, конефно, но ф моё время луше было, – Дмитрий Иванович жадно жевал медовик, – вы бы жнали, как я обожал по магазинам ходить, ммм. Ошобенно по шупермаркетам. Целая экшкурсия! Побродить вдоль стендов, пошравнивать цены, шоштав, производителей... Потом хуже видеть штал, молодёжь пфосил пфочитать. А дома с чаем наслаждался пирожным, ммм. Ш шахаром, беж заменителей. Вот и маленькие радости... Да...
– Не знаю, что тут неплохого... Пресное тесто, – буркнул Павел Максимович, но потянулся за вторым куском. Он намеренно проигнорировал лопаточку, взял медовик рукой, а потом облизал пальцы по очереди, – молодёжь... Да, молодёжь... А что молодёжь? Митя как развёлся, со мной жил. А дети – с невесткой. Внучку она не привозила. Старший сам забегал. Я его в садик водил. В первый класс провожал. На днях он экзамены сдал, выпускной отметил, теперь студент. Мог бы хоть теперь заглянуть? Я беспокоюсь…
Млада ободряюще сжала большую ладонь Павла Максимовича. Она сама хваталась за каждую мелочь: отбившуюся от других ветку амурского бархата, тянущуюся в небо; шелестящие от порывов ветра белые листы, приклеенные к койкам. Млада пыталась подцепить вилкой кусочек торта, который предательски ускользал.
– Гера, я устала... Проводишь меня?
– Конечно, – он кивнул и помог Младе встать.
В палате Млада легла и по привычке натянула одеяло до носа. Гера сидел рядом, рассматривая руки, в которых ничего не было. Несколько минут Млада искала сторону, на которой можно лежать нормально, не задыхаясь от кашля. Она лежала смирно и боялась пошевелиться, чтобы снова не испытать боль. Потом она немного откинула одеяло, и Гера заметил её улыбки – то вспыхивающие, то угасающие.
– Жжёт, – ладонью она коснулась грудной клетки, затем указала на шею, – а тут как будто покалывает немного. А во рту привкус йода, сильный-сильный.
Иногда Млада переставала дышать, одеяло не вздымалось, и испуганный Гера брал её руку, чтобы нащупать пульс. Потом прислушивался и слышал медленный неровный вдох.
– Гера, почему ты на стуле? Пол – это лава, да? Нет... Нет, свечи ведь погасли... Нет, пол – это море... Вокруг столько косаток... Они коварны... Не уходи со стула, Гера! Не вздумай вставать!
Млада глядела как бы сквозь него. Гера понимал, что у неё начался бред.
– Но мы же справимся с ними, да? Вдвоём?
– Ну разумеется, – Млада закивала.
Гера запустил руку в карман и вытащил вибрирующий телефон. Млада заметила, как забегали его глаза, пока он что-то читал, как бессловесно зашевелились посиневшие от холода в комнате губы.
– Ты не поверишь…
– Что такое? – Млада приподнялась на локтях.
– Сашка написал, что приехал… Я пойду, встречу его? Ты... Мы же этого так ждали! Ты жди меня, хорошо?
– Хорошо, – Млада сжала на прощание руку Геры, после чего отвернулась к стенке. Она вспомнила Геру снова маленьким и смешно подстриженным. В тот день, накануне её дня рождения, они гуляли у воды. Млада из-за слабости сидела на скамейке, но мечтала о море. И тогда Гера зачерпнул ладонями немного воды и донёс до Млады, расплескав по дороге совсем чуть-чуть.
Гера вышел. Телефон завибрировал снова – второе сообщение о списании средств за банковское обслуживание. Он стоял по ту сторону стены, оттягивал время и сомневался в своём всесилии. Из-под приоткрытой двери робко выскользнула рассветная полоса. В больнице всё затихло. За её пределами кричали чайки и билось о камни море.