Литературный журнал

– Помочиться сможешь?
Врач «скорой» почему-то сразу стал тыкать, хотя был намного моложе сорокалетнего Николая: привык, наверное, общаться с соответствующим контингентом.
«Ответил бы ему, кабы не эти колики!» – подумал Николай, но смиренно промолчал. С утра его согнуло так, что сознание чуть не потерял, готов был на стену лезть от боли. После развода он жил один и сам вызвал «скорую».
На кухне долго не мог найти подходящую пустую баночку.
– Давай живее. Сюда помочись, – нетерпеливый врач сам взял с кухонного стола любимую кружку Николая с нарисованными галстуками. Всего-то час назад хозяин пил из неё кофе, впереди был обычный день… Николай выдавил из себя немного. Врач на секунду обмакнул в кружку бумажную полоску.
– Так, кровь в моче, значит, почечная колика. Камень идёт. Собираемся в стационар, – и начал что-то быстро писать в карточке.
– Может, не надо? Так пройдёт…
– Не пройдёт! Не кофе, а чай с лимоном пил бы, не было бы камней... Поставьте ему трамадол, – обратился к медсестре, стоявшей без дела с оранжевым чемоданчиком. Совсем молоденькая, будто недавняя выпускница, медсестра уколола больно, но через минуту-другую Николаю полегчало, и он начал собираться. Переодел плавки, взял с собой штаны, тапки, бритву.
«Скорая», как такси, стояла у подъезда. Поехали. Городская семиэтажная больница походила на огромный круизный лайнер с рядами окон-иллюминаторов. Однако штукатурка у стен местами отвалилась, причудливые трещины, как линии на кардиограмме, пугали, – настоящий корабль давно бы затонул.
Приёмный покой вопреки своему названию не был покоем. Грязный алкоголик с воткнутой в руку капельницей крыл проходящих отборным матом. Железные стулья в душном помещении для ожидания были заняты такими же несчастными. Медсестра нашла в углу свободное место и кивнула Николаю:
– Сидите здесь, ждите, вас вызовут.
За полчаса к бедолаге никто не подошёл, казалось, что про него забыли, он остался один на один со своей болью. Очередь немного поредела. Наконец Николая пригласили в кабинет хирурга – молодая девушки не в белом, а почему-то в цветастом халате, в каком обычно выходят дома из ванной. Не хватало только полотенца, чалмой замотанного на голове. Она брезгливо пощупала его впалый живот под рёбрами.
– Надо сделать КТ – компьютерную томографию. Идите в тринадцатый кабинет.
Он еле нашёл этот тринадцатый в тёмном, продуваемом больничным сквозняком коридоре.
– Ложитесь на спину, джинсы спустите до колен, трусы можете оставить, – теперь им командовала пожилая медсестра.
«Можете оставить…» – слабо улыбнулся Николай.
Электронный голос из томографа бездушно приказывал: дышите – не дышите.
– Результаты будут у хирурга. Следующий!
Он едва успел натянуть джинсы.
Снова болезненное ожидание.
– У вас в мочеточнике камень чуть больше трёх миллиметров. Предлагаю госпитализацию в урологическое отделение, – хирургиня, не поднимая головы, стучала по клавиатуре.
Белобрысый санитар из приёмного покоя довёл Николая до поста. Урологическое отделение делило с гинекологическим пятый этаж.
– Палата ещё занята, не выписали с вашего места, некуда класть, – огорошила его постовая медсестра.
Ничего не оставалось, кроме как рассматривать в коридоре старый, перелатанный много раз линолеум, книжный шкаф с разлохмаченными книгами, засохший на подоконнике кактус.
«Как мог вообще засохнуть кактус? Даже в пустыне они выживают…» – подумал Николай.
Никому в урологии до цветка нет дела, как и до него.
Начало снова колоть в паху.
– Когда же палата освободится? Хоть прилечь…
– Врач на операции, придет – выпишет пациента, будет вам место... Что, сильно больно? – сжалилась медсестра. – Пойдёмте в процедурную, обезболю.
Наконец его поместили в палату под номером шесть. Окна были затянуты плёнкой, наверное, потому что зимой дуло сквозь щели в старых деревянных рамах. Духота, будто в теплице. Солнца не видно –  вместо него расплывчатое яркое пятно. В палате уже лежали трое. Койка Николая оказалась на расстоянии вытянутой руки от другой, на которой валялся без одеяла полный мужик в полосатых семейных трусах, с другой стороны была дурно пахнущая раковина. Нудно капал кран.
Над изголовьем кровати каждого страждущего скотчем была прикреплена бумага с краткой информацией: ФИО, возраст, дата поступления, номер истории болезни. Толстяка звали Сергеем Петровичем. Ему семьдесят, лежит третью неделю, из брюха, похожего на самовар с краником, торчала трубка, рядом стояло двенадцатилитровое ведро – в таком полощут тряпку, когда моют полы. Периодически Петрович сливал в него красновато-желтую жидкость. Николай каждый раз отворачивался. Петрович рассказал: плохо сделали операцию, что-то занесли – вот и загноилось. Теперь режут и режут, чистят, промывают…
Второй обитатель палаты – Алексей, ровесник, все его зовут по-свойски Лёшкой. Лежит с простатитом. Лёшка –  мужик накачанный: под футболкой видны бицепсы, короткие шорты открывают натренированные ноги. Николай завидовал тем, у кого находилось время ходить в спортзал: у него руки были как ветки –  так в очередной ссоре крикнула бывшая жена. У Лёшки имелся изъян – он был глуховат – и Петрович любил над ним зло подшутить.
Старик заправлял здесь как пахан. В палате, как в армии, своя иерархия: Лёшка на побегушках у старшего – вынеси утку, подай воды.
Последний обитатель палаты – Алхан, азербайджанец, хотя по виду и не скажешь. Может, потому что лысый? Говорит, что после армии остался в северном русском городе, потому что на родине работы нет, а здесь сразу устроился слесарем в домоуправление. По телефону по громкой связи разговаривает с семьёй, а кажется, что со всем аулом: столько голосов сразу!
– Говорите по-русски! – требовал Петрович. – Тут вам не аул!
Простатит – подлая вещь: расплачиваешься за то, что любишь: Лёшка простыл на утиной охоте, у Алхана воспаление началось после коньяка.
– Во дурак! Крепкий алкоголь нельзя же при простатите! – поучал Петрович.
– Я же хороший пью, – возражал Алхан.
– Да какая задница, то есть разница…
У Лёшки своя теория всех болезней – сглазили:
– Вообще все болезни от сглаза!
– Ты как старая бабка! – спорил Петрович.
Светлое пятно – лечащим врачом Николая стала заведующая отделением: молодая, худенькая, с огромными голубыми глазами. Видишь в них небо, весну, жизнь! Осмотрела мягко, не как в приёмном, он и расслабился.
– Выпишу таблетки. Если приступ повторится – обезболим укольчиком. Надо много пить простой воды или морса и ни в коем случае не лежать – ходите по лестнице, вверх-вниз. Камень должен выйти естественным путём. Ловите, не пропустите, – мягко улыбнулась она. – Выпишу ещё одну процедурку. Вот здесь пусть электроды наложат.
И она быстро нарисовала зелёным фломастером в паху маленькую ромашку.
Мужчина этого никак не ожидал. «Ромашка в паху! Надо будет обязательно купить ей ромашки при выписке. Интересно, она замужем? Почему пошла в урологи, а не в кардиологи? Ладно, если пациенты – молодые мужики, а каково разбирать стариковское хозяйство? Каждый день видеть слабость мужчин, но и делать их сильнее. Это же особенная любовь может быть!»
В отделении был ещё мужчина-уролог, но он вёл почему-то женские палаты. Разделились по половому признаку…
Туалет в отделении был жуткий. Двери не закрывались, мужики сидели на унитазе и вынуждены были держать дверь за верёвочку, чтобы не открылась. На пять палат один туалет, поэтому постоянно стояла очередь. Кто-то мочился прямо в раковину – не дотерпел. У всех одни проблемы…
По коридору ходил статный мужик в коротком, до колен, розовом женском халате с пакетиком мочи на поясе. Оказалось, это был какой-то военный чиновник. Приступ случился на службе, сменной одежды с собой не оказалось, на посту выдали халат – не ходить же в кителе. Теперь капитаном командовали женщины-медсёстры:
– Максимов, в перевязочную – бегом!
– Есть! Так точно! – отвечал военный, забыв, что он в больнице.
Первые две ночи Николай не смог уснуть: Петрович постоянно что-то выливал из своего живота. Приходила дежурная медсестра и колола трамадол. В шесть утра она же бесцеремонно врубала свет: подъём, будто в армии. Измеряли температуру, втыкали капельницы, Николаю выдавали только таблетки. Потом он, как добросовестный пациент, ходил по этажам, по отделению, ждал, когда же выйдет камень, заглядывал в палаты, мечтая встретиться с понравившейся заведующей. В каждой палате был свой «Нафаня» – или забытый родными старик, или бездомный. Такие, как правило, лежачие, лохматые, немытые. Выздоравливать не хотят, потому что их никто не ждёт дома, а может, и дома-то нет.
Заведующей Николай не увидел и вернулся в душную палату. Здесь по-прежнему текли ленивые разговоры:
– Раньше на месте больницы было озерцо. Мы пацанами тут купались, весной кораблики пускали. Осенью по пути на юг даже лебеди останавливались, – ностальгировал Лёшка. – А потом мы смотрели, как стройбатовцы намывали песок и строили эту больницу. Мы у них сигареты стреляли.
– Лучше бы озеро оставили да корабль пустили, – буркнул вечно недовольный Петрович.
– А где же тогда лечиться? – рассуждал Алхан.
– Тебя забыли спросить, – отвернулся Петрович. – Лучше бы раковину починил. Слесарь ещё называется.
И послушный Алхан, кряхтя, полез под раковину…
Всё-таки больница – это не корабль. Николай с завистью смотрел, как из соседних палат выписывают мужиков, как медсестры уходят с дежурства домой. На свободу!
Рядом с шестой была одиночная женская палата. Каждую минуту, словно по часам, через приоткрытую дверь раздавались стоны. С каждым днём звуки становились всё глуше. Из палаты иногда выходила молодая женщина лет тридцати и, закрывая лицо руками, беззвучно плакала.
– Это мать у неё там стонет. Рак... Не старая – лет пятьдесят, – объясняет Петровичу сестричка Варя, пока ставит капельницу. – В реанимацию уже не берут…
Через день стоны сделались похожими на звериный рёв. Человек и животное умирают одинаково: смерть объединяет…

Дни тянулись жвачкой. Дожить до обеда, поскорее бы ужин. Алхан научил вкусно есть овощи. Родные прислали ему сочные мясистые помидоры, он медленно разрезал их на дольки, и сок, будто кровь, стекал на тарелку. Не надо было их солить или перчить – такими аппетитными оказались.
…А за окном шла обычная жизнь. Обгоняли друг друга машины, сигналили. «Куда торопятся? Зачем показывают свою крутизну? Жизнь – тонкая материя… Авария – и вот ты прикован к кровати, писаешь в утку».
Петрович снова просил у Вари трамадол. В стариковских глазах предательски блестели слёзы:
– Болит, не могу!
– Нельзя так часто, – отказывала сестричка. – Это, конечно, не морфин, наркоманом не станешь, но…
Вместо укола Варя дала таблетку. Через полчаса Петрович заснул, сопя на всю палату.
«Трамадол… Трама-дол… Драма-дол. Драма-дом. Дом драмы! Да, у каждого тут своя драма», – от скуки Николай катал на языке название лекарства. Он снова мучился бессонницей.
На потолке мигала красным лампочка пожарной сигнализации, и в темноте казалось, что это самолёт, который никак не может сдвинуться – замер на одном месте...
Утром в палате Николай стал невольным свидетелем тяжёлого разговора Лёшки с голубоглазой заведующей.
– Вы должны сохранить почки здоровыми. Иначе будете постоянно на гемодиализе. Это инвалидность, вы понимаете? – объясняла она.
Лёшка, кажется, не слышал или не хотел слышать.
Ему ввели в мочевой пузырь катетер.
– Как будто воздушный шарик проткнули. Только с третьей попытки получилось, – он вернулся в палату с перекошенным лицом мученика. – Всю перевязочную залил… Как я поеду домой с этим мешком?.. Сказали, через день выпишут.
– Такси вызовешь и поедешь. Под курточкой спрячешь свою мочу, – отвернулся к стене Петрович – ему до дома ещё ой как далеко.

– Ты самая лучшая сестричка. Попей, золотая! Умница! Красавица... – в палату к умирающей пришла, видимо, родная сестра. Пытается дать питьё. Потом через приоткрытую дверь послышалось монотонное чтение молитвы.
– Ты меня слышишь? Не уходи! Помогите! – с побелевшим лицом сестра выбежала из палаты.
Медсёстры кинулись на помощь, звонить дежурному реаниматологу.
«Где я? Кто это?» Больная с трудом открыла веки и увидела темнокожего, почти шоколадного мужчину в голубом халате. Он низко склонился над ней. В ухе – золотой крестик, волосы в косичках-дредах.
– Уф! – очень по-русски выдохнул реаниматолог по имени Эммануэль.
Он был из Нигерии, из города Лагос, в России окончил медицинскую академию и решил остаться. Здесь все почему-то считали Лагос деревней, хотя он огромный, со своей киностудией, почти Голливудом. Чего только Эммануэль про себя не выслушал, пока работал в больнице. «Потренируется на русских и уедет к себе в Мозамбику, станет там светилой». Путали страны и века даже коллеги: «У вас там рабы есть?» Или они так шутили? Зато молодые сестрички к нему клеились, заигрывали.
Эммануэль дежурил в тот день, когда поступил вызов из урологии. Он взял эту «тяжёлую» женщину в реанимацию, когда у заведующего был выходной – знал, что в понедельник на пятиминутке ему не поздоровится, но принцип у него был такой: пока человек жив, есть шанс. Пусть даже день, неделю он может побыть с близкими… Всё решает, конечно, Господь – и имя Эммануэль происходит от еврейского «Иммануил», что означает «С нами Бог».


* * *
– Выписывают! – обрадовала Николая постовая сестра. Камень не вышел, но делать в больнице, сказали, больше нечего. Петровича перевели в гнойную хирургию. Алхан пошёл на поправку, хвастается:
– Напор струи сильный!
Лёшка прячет под рубаху мочеприёмник и тоже собирает манатки.
По крыльцу больницы-корабля стучит весенняя капель. Николаю удалось сойти с борта, а лайнер отправился с пассажирами дальше.
После кислого запаха палаты апрельский воздух чуть не сбил Николая с ног: «Господи! Люди, прохожие! Вы не понимаете, какие же счастливые, что можете свободно гулять!»
Вдохнув полной грудью весну, он отправился в ближайший цветочный: надо купить ромашек для заведующей с небесными глазами. Обещал себе!