Литературный журнал

—

В июльском номере журнала «Юность» размышления Василия Нацентова — больше эмоциональные, чем аналитические — предваряют размещённую там стихотворную подборку Григория Князева. В частности, Нацентов пишет:

«Нам действительно разрешено все, потому что поэзия — это свобода. И в наших руках не только собственные стихи, но и вся русская литература, весь наш язык, перешептывающийся могучими яснополянскими и болдинскими кронами. Осталось только до конца осознать свою ответственность. В этом смысле с Григория Князева можно брать пример».

Хотелось бы понять, кто эти «мы», от лица которых Нацентов вещает так бодро и едва ли не с завоевательским пафосом. Но объяснять Нацентов, кажется, ничего не собирается — ни тут, ни в других местах своей несдержанной заметки («почти все мы не выдержали „искушение верлибром“… и не знаем, что делать дальше»). Безапелляционость заявлений должна придать им убийственной убедительности. Не слишком ли, однако, легковесно наш силач обходится с поэзией, с традицей? Не подбрасывает ли он пенопластовые гири, крашенные серебрянкой? И другой вопрос: можно ли в самом деле говорить об ответственности Князева? (Брать с него пример, конечно, никто не собирается.)

Князев — поэт не без таланта, но уж чересчур писучий. В июньском номере другого журнала — «Нового мира» — тоже размещена князевская подборка, и в первом же стихотворении он доходит до таких откровений:

Может быть, это дерзость, безумие, слабость —
Петь своё, не дослушав чужого,
Но накрыл с головой вдохновенный анапест,
И рождается слово от слова.

Под тяжёлою книжною полкою лёжа,
Слыша многоголосье немое,
В обречённости, в радости замысла тоже
Сам зачем-то берусь за письмо я.

А действительно, зачем? И главное, почему Князев говорит «об этом не как о недостатке, а как об интересном свойстве своей натуры» (цитата)?

Когда версификационное опьянение принимается за подлинное вдохновение, нам (то есть конкретно — мне) не кажется это хоть сколько-нибудь похожим на творческую трезвость и поэтическую ответственность.