Литературный журнал

* * *

Межсезонье забито такими глухими ночами,
Что забитые ночи безвылазны сами собой,
И знакомые длинные руки дают на прощанье
И на ножках коротких тихонько уходят домой,

Растворяясь в натуре. Она, тяжела и бесцветна,
Постепенно становится рыжей, такая лиса,
Что глядит на людей без любви, но с печалью, и это
Не печаль настоящая, а выраженье лица.

* * *

Ниже леса падение не дано
Вообще никому, хоть падай на все лады,
Лес — пивной бутылки темное дно
С перебиранием света, как у воды.
Один грибник говорит другому, гляди, Корней,
Все вокруг как поверхность озера или тигр,
Вся эта пустота становится тем сильней,
Чем больше в нее набито сосновых игл,
Это, смотри (да забей на грибы) на собаку ту,
То же и происходит внутри головы,
Разум, как ротвейлер, — сплошной провал в темноту
На фоне от жара выгоревшей травы.
Несуществующие птицы поют на все голоса,
Движется повсюду многочисленный муравей,
Хозяин собаки идет, глядит Корнею в глаза,
И при этом люди не видят друг друга среди ветвей.

* * *

Пыль лежит на воздухе, как на дереве и стекле.
Заходящего солнца долгие коридоры
Так удачно лежат на этой кривой земле,
Что все происходящее похоже на строительные леса католического собора
Больше, чем сами строительные леса католического собора
Похожи на строительные леса католического собора.

И ни на что более, словом, весь этот мир
Такое место, где только печаль и мука,
Вроде как — певчий, певчий, зачем ты так поступил,
Ты вырос и заложил приходского священника, сука,
И теперь между оргАном и Органом, Органом и оргАном как бы диез,
Механическое солнце, нежное, как Манту.
Механическое солнце опускается в неподвижный лес,
Неподвижный лес уходит в неподвижную темноту,
Неподвижная темнота набирает вес
И становится первой по тяжести в этом году.

* * *


Со временем сезон цветения вишни
Сливается со временем, где вишни висят как гири,
Литература становится похожа на самурая, который пишет
Предсмертные стихи – и не делает харакири.
Передвигаясь в транспорте, грязном, будто посуда,
Видишь, как на рисовых полях весенних газонов,
Блестящих на солнце, стоят повсюду
Призраки (в доспехах)
Снеговиков (без оных).

* * *

Из-под дождя повыбило леса,
Оставив только шум и заготовки,
И дым воды идет, и от крыльца
Видна вода на бельевой веревке.

И ласково, на четверть или треть
Себя губя на молоке и дыме,
Пейзаж отходит, оставляя впредь
Портрет, опустошенный запятыми.

Куда ни плюнь, куда ни повернись —
Так хорошо под разными углами
Все движется, как цапля, как Денис,
Большой травой, промокшими ногами,
Как половицы поезда под нами,
Как половицы поезда под нами.

* * *

Этой зимы не мороз и солнце, а вата и йод,
Если пройдет кто случайный, вряд ли кого найдет,
Притом что ровное дыхание всех выдает.

Все окружает не тьма сплошная — сплошная мгла,
Всякий пропавший из виду как бы падает со стола
И попадает в такой свет и такое тепло, что
Видно, как мелкая ртуть легла ему на пальто.
Он оббивает боты о половик,
Не слышит часов, настолько он к ним привык.

Бог с ними, с часами, с мглою, — все это слова,
Насвистывает “Зеленые рукава”
Милая жизнь, прогретая, как песок,
Морозных окон ее бел любой волосок,
Снег, будто слог, — безвылазен и высок.