Литературный журнал

Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.

Или сливами. Расскажешь мне известья.

Постелю тебе в саду под чистым небом

и скажу, как называются созвездья.

(И. Бродский)

Не люблю рано просыпаться в селе. Все бегают, кричат, жарят, кормят, плачут, прячутся. Под подушкой. Иногда под моей. Люблю сельские ночи, потому что все спят и потому что в городе нет звёзд, а тут они есть. Главное знать, как их видеть.
Взять старую куртку, которую не жалко бросить на землю. Книгу, чтобы держать в руках. Воду. Потому что сядете под сливовое дерево и будете есть сливы несколько часов. Незаметно съедите половину дерева, и сил подняться за водой просто не останется, а всё село спит, и никто не придёт на помощь. Очки. Главное не забыть про них, потому что без очков влияние противоположное. Вот представьте: надеваете вы очки (допустим, в нашей вселенной не существует понятия «хорошее зрение»), смотрите на небо, находите созвездия, сидите под бабушкиной сливой в саду на куртке, примяв несколько слив под собой, прислушиваетесь к позднему велосипеду на улице и бежащему следом собачьему лаю. И всё прям так хорошо, душа радуется, только пения птичек не хватает. А теперь представьте, что вы очки забыли.
Созвездий не видно. Звёзд много, да, но все они путаются в кислородный коктейль. И вот ты уже не лежишь под сливой, о нет, ты даже не добродушно перепрыгиваешь между звёздами, утопая в правильных воспоминаниях. Теперь над тобой нависает оренбургский платок, который соединил всё в одном ворохе – и вот ты уже не властен над происходящим. Лишённый возможности разглядывать, ты засыпаешь на старой синей куртке и примятых чёрных сливах, ожидая увидеть сон, в котором, словно Маленький принц будешь прыгать со звезды на звезду.
Пуховый платок превращается в кислородный коктейль. Ты не качаешься в тепле, ты летишь сквозь ничего и цепляешься за него. Что попадёт в ладонь? Обо что ударишься головой или куда затянет галошу?
Холодно. Я сижу за своим столом и делаю уроки. Возможно холодно, потому что в ноябре сидеть за столом на балконе уже не стоит, но тут хотя бы можно спрятаться. И есть мороженое. Банановое. Нет, возможно больше холодно от него, но это же банановое мороженое! В тринадцать лет такой обед верх пакости и счастья. Оно еще так тает в тарелке, что можно начинать пить, как будто арбуз – и поели, и попили. Я слышу шаркающие шаги в коридоре и прячу тарелку в тумбочку со школьными тетрадями. Бабушка заходит в комнату и что-то говорит, но я не слышу. Думаю только о секрете в тумбочке. И как бы она туда не заглянула.
Как отвратно жить так близко к школе. Едва уроки заканчиваются – хоп – и ты дома. Даже нельзя погулять полчасика и подумать не о логарифмах. На кухонном столе моя забытая в тумбочке тарелка с мороженым. Во главе стола сидит отчим и ковыряется в зубах после мясного обеда.
– Садись.
Я сажусь с рюкзаком на спине, не снимая даже куртки.
– Уроки закончились двадцать минут назад. Ты через Чегем домой шла что-ли?
– Я дежурная сегодня. Полы мыла, Ольга Вячеславовна не отпускала.
Он усмехается и откладывает зубочистку. Садится ровно, и, хотя на другом конце стола, от его взгляда невозможно спрятаться.
– А дома ты помнишь, когда последний раз мыла?
– Да, вчера тут, на кухне.
Он снова улыбается, радуясь, что поймал меня.
– На кухне она мыла, – тут уже откровенно смеётся, – Субхану Ллах. Полы надо мыть каждый день. Во всём доме. Сейчас договорим и пойдёшь мыть.
Этого следовало ожидать. Это происходит каждый раз.
– Почему ты украла моё мороженое.
Не вопрос. Но всё равно неожиданно.
– Я не украла…
– Да ладно? – кажется, даже искренне удивлённый взгляд ,– а что же ты сделала?
– Ну это же не воровство, если я из своего холодильника съела мороженое.
– Из своего, – он смеётся ещё сильнее, но в один миг становится серьёзным, – в этом доме нет ничего твоего, здесь всё, – он обводит рукой кухню, – принадлежит мне. Ясно?
– Я не украла мороженое.
– Я задал вопрос.
– Оно лежало в морозильнике неделю, и ты бы не вспомнил, если бы тарелку не нашла бабушка Валя.
– Да какая разница, сколько он там лежал! Ты съела своё. А моё должно лежать в холодильнике. Хоть неделю, хоть месяц, даже если его придётся выкинуть. А ты взяла и украла его у меня. Значит ты воровка, так?
– Нет, – говорю сквозь зубы. Сдерживать обиду сложно, на грани невозможного.
– Не разговаривай со мной так.
И хотя у меня всё плывет от слёз, его бешеный взгляд не заметить сложно. Его не видишь, его чувствуешь. Кулаки сжаты, лицо краснеет, губы поджимаются. А глаза… В них смотреть нельзя. Но надо. Окаменеешь и будет чудом, если сдержишь слёзы. Он не даст этого сделать. Будет давить до последнего и не давать отвести взгляд. Не моргает совсем. Не отводит взгляд. Будто приближается. На самом деле это ты уменьшаешься. Рассыпаешься, но нет. Нельзя рассыпаться. Надо смотреть в ответ. Не дышать. Не моргать. Смотрит исподлобья своими зелеными глазами, которые зрачок словно заполняет полностью. Главное не смотреть зло или обиженно. Петь песенку в голове. Не дать почувствовать страх. Его ноздри вздымаются, словно перед прыжком. Ему дышать можно. Значит конец близок. Солнышко лучисто, небеса-а так чисты. Едва заметно прищуривается. Открывает рот, чтобы что-то сказать. Освеща-ают нам дорогу с вы-со-ка. Скалится. Возможно, выдаёт какой-то звук. Ждёт ли на-ас уда-ча. Щёлкает пальцами перед моим лицом.
– Иди полы мой.

«Слышал, она у вас подворовывать стала, Сергей рассказал»

Барахтаюсь в звёздах. Мне нужно вынырнуть, я больше не могу тут мёрзнуть. Срочно проснуться, срочно оказаться в селе под сливой. Только не там. Только не там. Только не там. Только не там. Только не там.