Литературный журнал

Дама, освободясь от шубы, повесила сумочку на плечо,

поставила зонт в угол, отчего-то повернув

его ручкой вниз, взяла своего кавалера под руку

и пошла с ним в зал.

— Ага, — тихо сказал Зигмунд и покачал головой.

(Виктор Пелевин «Зигмунд в кафе»)

Она появлялась в крошечной светлой кофейне «Fruity Cappuccino» с ноутбуком под мышкой почти каждый день и занимала уютный столик у окна. В кафе и ресторанах таких посетителей не любят. Придут, застолбят лучшее место, уткнутся носом в компьютер и работают с утра до вечера, заказав за это время только жалкую чашку кофе… Выручка с такого стола за день выходит — смешные двести рублей! Если в кофейне дефицит мест, с такими гостями начинают незаметно бороться: уберут розетки и бесплатный вай-фай, включат музыку понадоедливее, поставят на излюбленные невыгодными клиентами столы таблички «Резерв». Но Мирон, однокашник владельца кафе и старший бариста «Fruity Cappuccino», ничего против посетительницы, облюбовавшей себе местечко у окна, не имел, хотя часто маленькая кофейня была полным полна.
Она всегда усаживалась спиной к стойке, за которой стоял Мирон, лицом к входной двери. Он с нежностью рассматривал завитки темно-русых волос на шее и чуть оттопыренные, розоватые на просвет, уши с серебряными серьгами-гвоздиками. Когда она поворачивалась в профиль, Мирон любовался ресницами, такими длинными, что ей приходилось сдвигать очки ближе к кончику носа, чтобы не мешали моргать. Славная, молчаливая. Сколько ей? Двадцать пять или около того?
Обычно общительный сверх меры с ней Мирон терял дар речи. Завязать ни к чему не обязывающий барменский разговор: «Погода сегодня — жесть! Шестьдесят третье февраля, не иначе!»; «Оу, какой у вас классный брелок с птичкой! Вы бывали в Канзасе?» — как-то не получалось. Она говорила тихо и довольно сухо. Мирон робел, его пухлые щёки розовели.
Узнал он, что зовут девушку с выдающимися ресницами Виктория, очень просто: так с ней здоровался компьютер. При включении появлялась надпись: «Солнечного дня, Вика!». А ещё Мирон подметил, что при звуке открывающейся входной двери она вскидывает глаза и бросает короткий взгляд в ту сторону. Тут же опускает взгляд и иногда чуть заметно качает головой.
В очередную субботу около полудня Мирон понял — Вика дождалась.
Апрель в тот день ошарашил москвичей коктейлем из мокрого снега с дождём. Дверь открылась, но сначала никто не появился. Затем в кафе медленно въехала детская коляска с малышом в смешной голубой шапочке с ушками. Коляску везла молодая мама в розовой куртке. Куртка и длинные волосы были припорошены снегом. Замыкал шествие придерживавший для коляски дверь папа – широкоплечий, синеглазый, с облепленной мокрым снегом рыжеватой бородой.
Мирон видел, что как только бородач появился в дверях, Вика спрятала голову за раскрытый ноутбук и замерла, нахохлившись. В её скрюченной фигурке читался страх быть узнанной.
Семейство расположилось за столиком у противоположной стены наискосок от Вики – у неё были все шансы остаться незамеченной. Папа посадил ребёнка на колени и потихоньку снимал с него варежки, шапку, шарф и тёплую жилетку. Мама тем временем пошла к Мирону делать заказ.
Вика зря переживала, что её заметят: маленькое семейство излучало радость и было поглощено своими делами. Папа достал из кармана разноцветные шарики и стал катать их по столу. Малыш смеялся, папа улыбался и что-то рассказывал ему на ухо.
Мирон посмотрел на Вику, которая сжалась, обхватив ладонями затылок. Ему хотелось подсесть к ней и закрыть собой, спрятать от взглядов и всего, что причиняло боль, заткнуть ей уши – ему казалось, что от смеха малыша Вика вжималась в диванчик, на котором сидела, всё сильнее. У Мирона на лбу выступили капли пота.
Наконец молодая семья отогревшись и допив латте, засобиралась обратно в метель. Накинули на себя куртки, хорошо укутали малыша: тёплая жилетка, шарф, голубая шапка с ушками, куртка, варежки, капюшон… Перед тем как распахнуть дверь на улицу, папа крепко обнял свою спутницу, на пару мгновений оторвав её от пола. Та рассмеялась, болтая ногами в воздухе.
«Приходите ещё!» — прокричал Мирон дежурную фразу. Дверь хлопнула. Вика вздрогнула от этого звука и больше не шевелилась.
Мирон смотрел на неё, застывшую, из-за стойки и топтался на месте. Может, шлёпнуть её по спине? Потрясти за плечи? Что там ещё? В ухо дунуть? Поцеловать в щёку? А может, ей как раз надо побыть в ступоре, чтобы потом очнуться и найти силы жить дальше? Мирон не знал. Его щекастое лицо выглядело растерянным.
Он сделал то, умел делать лучше всего — кофе. Нарисовал на сливочной пенке цветочек. Сердечко рисовать легче, но Мирон подумал, что это сейчас совсем неуместно…
Поставил чашку перед Викой.
— Ванильный раф — комплимент за счёт заведения!
Вика медленно подняла на Мирона глаза. Ни удивления, ни благодарности, в них не было ни-че-го. Только на самом дне он увидел что-то тёмное и тягучее. Боль? Отчаяние? Крах надежд? Мирон не знал, как это назвать. Он вернулся за прилавок. Хорошо, что других посетителей сейчас в кафе не было. Работать, тем более улыбаться гостям, не было сил.
Минут через пятнадцать Вика слабо зашевелилась, кажется, собирая вещи. Убрала в сумку ноутбук, телефон, футляр из-под очков… Накинула пальто, подошла к барной стойке с банковской картой в руке.
— За кофе сколько?
— Это подарок за счёт заведения.
Они с полминуты смотрели друг на друга. Потом Вика как во сне подошла к месту, где до того сидела семья, и, едва касаясь, погладила стол с краю, возле которого сидел мужчина.
Мирон не удержался, с языка само слетело:
— Ну и зачем это тебе, Вика? Теперь – легче?
Вика злобно глянула на Мирона, схватила сумку и вылетела из кафе. Мирон смотрел на захлопнувшуюся за ней дверь и понимал, что больше никогда её не увидит. Он закрыл лицо руками и покачал головой.
— Ну и зачем, Мирон?! Теперь – легче?