Об авторе: Мария Затонская — поэт, член Союза писателей России. Главный редактор литературного журнала «Пролиткульт». Победитель Национальной премии «Русские рифмы», 2019, победитель Международной литературной премии им.Анненского, 2021. Стипендиат XX и XXII Форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья. Публиковалась в журналах «Арион», «Знамя», «Новый мир», «Интерпоэзия», «Дети Ра», «Наш современник», «Зинзивер», «Звезда», «Новая юность», «Урал», «Дружба народов» и др. Автор книг стихов: «Дом с птицами» (М., «Эксмо», 2020), «Миниатюры» (М., «СТиХИ», 2021). Живёт и работает в Сарове.
Что мы видим в мире Алексея Сальникова? Предметы, лица людей? Явственно — почти ничего. Перед нами диафильм, только кадры размыты, да и сменяются слишком быстро: тени на асфальте кажутся строительными лесами; натура (природа то есть) становится рыжей, потому что лиса; а «всё вокруг» сравнивается с поверхностью озера и тигром одновременно. В общем, всё, что мы думали о предмете, отрицается и предлагается что-то другое, с ним ранее никогда не ассоциировавшееся.
Происходит разбег, а потом — скачок, причём довольной резкий. Но совершить его вслед за автором несложно: нас сразу погружают в состояние, когда ничего заранее не определено: «Ниже леса падение не дано...»; «Пыль лежит на воздухе, как на дереве и стекле...»; «Из-под дождя повыбило леса...»
Мы понимаем, что находимся в сюрреалистическом пространстве. Привычное зрение здесь не работает, остаётся только смотреть глазами автора, нацеленного, кажется, выяснить, что скрыто за вещью, за бытом, и даже за бытием (за ним ещё одно и ещё, эдакий фрактал).
Стихи эти и сами тайна, и задача их — постижение тайны.
В них происходит постоянное смещение оптики (как будто глаза самого автора и для него чужие, это чьи-то глаза, к которым он старается привыкнуть). Отсюда и косноязычия («забитые ночи»), и усложнённый синтаксис — такие сосудистые предложения, части которых перетекают одно в другое. Начавшись, мысль может длиться по 6-8 строк, синтагмы нанизываются друг на друга, как будто строится католический собор — на долгом дыхании одного предложения:
Один грибник говорит другому, гляди, Корней,
всё вокруг, как поверхность озера или тигр,
вся эта пустота становится тем сильней,
чем больше в неё набито сосновых игл,
это, смотри (да забей на грибы) на собаку ту,
то же и происходит внутри головы,
разум, как ротвейлер — сплошной провал в темноту
на фоне от жара выгоревшей травы.
Тут же — сравнения, только внешне являющиеся таковыми. Они скорее похожи на метафору, которая предполагает сочетание знакомого с неизвестным и — самостоятельный поиск читателем точек сходства. Метафора, в отличие от сравнения, это всегда сотворчество, в которое читатель вовлечён не меньше автора. Так и Сальников предлагает нам открыть объединяющие свойства разноположных вещей, восстановить пропущенное звено: «разум, как ротвейлер»; «всё движется, как цапля, как Денис»; «снег, будто слог».
Бог с ними, с часами, с мглою, — всё это слова,
насвистывает «Зелёные рукава»
милая жизнь, прогретая, как песок,
морозных окон её бел любой волосок,
снег, будто слог, — безвылазен и высок.
Снег и слог, кроме совпадения первой и последней букв, едва ли что-то объединяет. Автор подсказывает: и тот, и другой — «безвылазен и высок». Если «высок» мы легко расшифровываем (высокий снег, высокий слог), то каким образом слог связан с безвылазностью? Мы вынуждены восстанавливать пропущенное (образ, а то и историю): слог — слова; слова, многочисленные, пустые, в которых вязнешь, которые лишь отдаляют от истины, пока говоришь, говоришь, говоришь — безвылазно и безысходно. А там, несколькими строчками выше, и Бог, и время (часы), и мгла. И «милая жизнь, прогретая, как песок» — маленькая, уютная, в то время, как вокруг этот огромный снег, и высокий слог, и, к несчастью, непостижимое величие божьего замысла.
Этот путь сознание проходит за секунды: его ведут ассоциации, картины встают, настроение нагнетается, и мы всё считываем, даже не успев рассудить, что да как. Но при ближайшем рассмотрении становится очевиден способ, которым поэзия преодолевает установленные нормы и границы, естественным образом создавая художественную реальность, познаваемую чувственно.
У Сальникова такое иррациональное постижение является основным методом. Он сравнивает несравнимое, уравнивает неуравниваемое:
весь этот мир
такое место, где только печаль и мука,
вроде как — певчий, певчий, зачем ты так поступил,
ты вырос и заложил приходского священника, сука
Странное уподобление, аналогичность явлений – сомнительная. Но узнавание происходит на интуитивном уровне, потому что здесь представлены именно процессы: динамика, а не статика. Что-то сливается с чем-то, движется, перетекает, передвигается, трансформируется. Неслучайно и обилие причастий, передающих действие, застигнутое врасплох в момент его перехода из поступка в качество: «пейзаж, опустошённый запятыми»; «несуществующие птицы»; «заходящее солнце»; «жизнь, прогретая, как песок»; и т. д.
Мир, находящийся в постоянном движении, разрушении, в котором почти невозможно выловить предмет или звук, представляется здесь данностью. И остаётся только принять то, что сама природа «глядит на людей без любви, но с печалью, и это / не печаль настоящая, а выраженье лица». Поэт призван не преодолеть энтропию, а лишь замедлить её (силой взгляда), чтобы рассмотреть подробно, откуда всё исходит и куда в конце концов исчезает.