Литературный журнал

Мария Затонская– поэт, главный редактор литературного журнала «Пролиткульт». Победитель Национальной премии «Русские рифмы», 2019, победитель Международной литературной премии им. И. Анненского, 2021. Автор трех книг стихов. Живет и работает в Сарове.

Умер Владимир Строчков. А я-то думала, что тот, кто соприкоснулся с чем-то, столь близким к Богу — с поэзией то есть — сам превратился уже в бессмертное. И тут, говорят, — умер. Как это уместить в голове? Вот его стихи, вот его письмо, полученное в июле. Вот декабрь, и его уже нет. А впрочем, может, он и не умер, а так — показалось только.
В стихах Строчкова нельзя выделить сильные моменты, фразы, строчки — стихотворения в его случае неделимы, до той степени, что строчка или выражение теряет всё вне целого. А вернувшись назад, снова светится и переливается как неотъемлемая часть высшего замысла.

потому что я из дому вышел — был сильный мороз,
и от холода общую мысль я опять не донёс.

Ничего в этом нет примечательного (кстати, и подборка Строчкова в «Пролиткульте» называется «Без особых примет»). Но стоит приложить эти строчки обратно, к стихотворению «Выхожу раскурить сигарету на самом ветру», в самую концовку — и слова обретают — нет, не тоску и печаль от недонесения мысли (как может показаться) — а восторг перед загадкой бытия. И этого чувства ни за что не получится, если не прочитать всё стихотворение от начала до конца:

***
Выхожу раскурить сигарету на самом ветру,
раскрутить эту мысль, что я тоже не весь умру,
но и выживу тоже какая-то часть, но не весь.
Развернуть эту мысль, но не всю, а какую-то часть,
раскрутить и подбросить холодным светилам небес,
затянувшись и глядя, как ветер закрутит искру
и как мысль, затянувшись, свернет на другую игру,
что не весь я, наверное, тоже умру не сейчас,
потому что я из дому вышел под ветхий завес
затянувшись на мысли и частью до ветра влачась.

Но и выжав из этого большую часть, но не все,
а потрясшую мысль, что последняя капля всегда,
переполнивши чашу и спину верблюда сломав,
вытекает потом, но не вся… Как бишь там у Басё? -
что на сильном ветру с ветки сакуры капнет звезда
и стечет с кимоно, и слезою омочит рукав.

Докурив и потрясшую часть спрятав в общую мысль,
весь живой, я вернусь из-под ветра в жилое тепло,
скину гета и оби сырой сменю, и взирая на мыс
из оконца, пойму наконец-то, что там стекло,

потому что я из дому вышел — был сильный мороз,
и от холода общую мысль я опять не донес.

Строчкова не разберешь на афоризмы, на фразы, которые можно припомнить за круглым столом стихотворцев, задумчиво вознеся глаза ввысь. Его стихи — стихи-монолиты. В стихотворении выше единство получается благодаря инерции, языковой и семантической. Она превращает текст в мелодию, из которой, как из песни, «слова не выкинешь»: каждый последующий аккорд неотъемлемо связан с предыдущим. Мелодия, музыка — это вообще о Строчкове. Кажется, она в такой поэтике первична (и именно её нужно суметь выловить за словами, счистить их, как кожуру). Музыкальные фразы то оттеняют, то подсвечивают друг друга, соединяясь. Даже при внешней дробности, разрозненности:

и всем кранты, как в фильмах Тарантино,
и тарахтит бесчувственный возок
зондеркоманды. Осень. Смерть. Рутина.
Пожалте бриться. Мыло. Помазок…


Сленг, диалектизмы, отсылка на актуальные явления современности — рядом с экзистенциальным «бесчувственным возком» и Смертью (с большой буквы). Казалось бы, какой уж тут монолит?
Монолитность именно в том, что перечисляемое бессмысленно вне целого, это только фрагменты. Они почти ни о чем нам не говорят, в то время как стихотворение — подобно мелодии — выстраивает внутри читающего «образ мира, в слове явленный». Только не в одном слове:

***
Уже рисует осень на глазок
болезненно подробные картины.
То тут добавит штрих, то там мазок —
сангины, сепии, ангины, скарлатины.

Еще на дне пластмассовой кантины
вина глотнуть осталось на разок,
но нет, — сочится в смотровой глазок
лизол, карболка, запах карантина,

и всем кранты, как в фильмах Тарантино,
и тарахтит бесчувственный возок
зондеркоманды. Осень. Смерть. Рутина.
Пожалте бриться. Мыло. Помазок…

«Подумать только, как у них растет щетина!»
Сангина, сепия, анамнез, образок.

В корпусе Строчкова не выйдет выделить тему, или мотив, или какой-нибудь центральный образ. Его не предсказать, не уложить в таблицу, он свободный и неуловимый, как воздух. Хотя, если всё упростить до «жизнь-смерть-любовь», то, конечно, эти стихи об этом. Как и все другие хорошие стихи.

Строчков кажется мне безбожником, самонадеянно нарушающим заветы:

видно, его безумие вроде спида
и не лечится. Хронического суицида
стрептоцидом не вылечишь…

Опять-таки нагромождение, да ещё какой канцелярит: спид, суицид, стрептоцид. Но Строчкову отчего-то всё можно, он всё делает легко и играючи, и тем легче, чем тяжелее тема:

***
Отбывающий пожизненную повинность
здешних мест обыватель и временный обитатель,
отбывать собираясь в иную обитель,
я пока еще только умом подвинусь
в эту сторону, сразу же скажут: спятил
старый дятел, откукареканый петел!
сколько раз вынимали его из кроличьих петель
разных теплых вязаных кофт и кружев,
и чулок, и заячьих хитрых скидок
на насильные вещи силком наружу,
он же вновь норовит внутрь, старый пидор!
видно, его безумие вроде спида
и не лечится. Хронического суицида
стрептоцидом не вылечишь…
Отъезжающий местный житель,
прибираясь щепотью, спрашивает:
— Куды теперя? -
И доносит из-за приоткрытой двери:
«…ждите ответа, ждите ответа, ждите…»

И снова в банку стихотворения ссыпали и соль, и сахар, и философию, и сленг. И оказывается, что всё неотделимо друг от друга: и Бог, и дьявол; все элементы друг к другу притягиваются центростремительно, и выходит тютчевское «всё во всём», только ландшафт не природный, а городской, даже андеграундный, выпукло современный.

Как классифицировать эти стихи, отнести их к какому-то направлению? И нужно ли?
Обозначить точку, из которой стихотворения Строчкова свершаются? Все они разные между собой и даже внутри самих себя. Тут ужас соседствует с шутками-прибаутками, нежность с матом и канцеляритом, в общем, схему в этом не отыщешь. Так что можно сказать, что Строчков — антимонотонный.

Потому он, наверное, и не стал широко популярным: в нём нет той толики ожидаемости, которую любит читатель — по Лотману, в хороших стихах есть элемент ожидаемого плюс элемент неожиданного, в некоторых очень верных пропорциях. Если всё не-ожидаемо, текст невозможно (или, по крайней мере, сложно) идентифицировать как предмет искусства.

Герой Строчкова тоже непредсказуем: то ли молод, то ли стар, то ли мягок, то ли груб — всё сразу и одновременно. И жизнь у него — ни иллюзия, ни плоть. Ни эфир, ни предмет. Беспощадная множественность взамен дуальности, которая ставит в тупик теоретика и интерпретатора. Ни с одной, ни с другой, ни с третьей стороны убавить не получается, лодка раскачивается, но не падает ни в одну сторону. Висит в воздухе в центре всего, и в неё врезаются лучи и звуки, без разбора идущие отовсюду.