***
И пока я ждал тебя, на город
опустился поднятый когда-то
ворот
приближающейся даты.
За какой-то месяц ожиданья
безымянный архитектор Шухов
дебаркадер выстроил
из слухов.
Наигравшись в камеры слеженья,
голуби себе свернули шеи.
И часы на Киевском вокзале
циферблат до крови расчесали.
* * *
Мать отстроила дитя
без единого гвоздя.
Смерть добавила четыре.
Жизнь повисла, как культя.
Дождь прошел и стало шире,
чем бывало до дождя.
Снег прошил все петли в мире,
как решили загодя.
Свет ушел и, уходя,
свет не выключил в квартире
свет не выключил в квартире
и не гаснет свет, хотя
раз в году дрожит, сходя.
***
Как говорил Семён Белиц-Гейман,
выходя на покой:
Разницы между выигранным и проигранным геймом
нет никакой.
Не только удары, но и все шаги твои на Земле посчитаны.
И высушены в уме.
И высыпаны обратно на корт песчинками,
мерцающими во тьме.
Бегать по ним - как укрывать венками
свои же шаги.
Все, кто твердо стоит на земле ногами,
встали не с той ноги.
Умей же, мой мальчик, попав с дроп-шота
последним ударом в трос,
подумать, что это твоя забота
о том, чтобы мир подрос.
Только проигрывающий постоянно,
адресно,
может читать Ганс Христиана
Андерсена.
***
Наш дом находился вдали от главных
дорог и вблизи одной,
где ход совершался посредством плавных
движений коры земной.
А море лежало в пяти минутах,
и к дому вели следы
путем наложения новых гнутых
подков приливной воды.
Дождь мог показаться москитной сеткой,
зной крышею был и с тем
Анютины книги, мои ракетки
служили основой стен.
Я в кресле-качалке в ветвях ротанга
сидел на веранде, стол
усыпавшей сливой, зашедшей с фланга
и взявшей июль в котел.
Земля под ногами была ничейной,
недвижимость обросла
полезными связями — с назначеньем
подвоя на роль посла.
И после обеда, читая каждый
свое, выпивая тень
цветочных горшков корневою жаждой,
мы долго листали день.
За эти часы проведя бок о бок
друг с другом немало лет,
мы поняли только, насколько робок
в постели шотландский плед.
Прошедший всю школу от садовода-
любителя до спеца,
я мог размотать дождевую воду
в начало ее — с конца.
И что заставляло так прыгать капли
лягушками на капот,
поздней открывалось нам в клюве цапли,
«Массандры» набравшей в рот.
Но сколько бы ни хлебнули горя,
никто его не отер.
Она приносила мне рыбу с моря,
а я разводил костер.
Ловил ее руку и, сжав запястье,
в ладонь насыпал ручей
подсолнуха, чтобы жила во власти
деталей и мелочей.
И знаешь, когда б она ни прижалась
ко мне без меня при всех,
надеюсь, что это не будет жалость —
единственный смертный грех.