Литературный журнал

Фарид Нагим — прозаик, драматург. Автор книг «Tanger» (2011) и «Земные одежды» (2012). Публиковался в журналах «Дружба народов», «Октябрь» и др. Лауреат премий «Москва-Пенне» (2012), «Русский Декамерон» (2003). Финалист премии Белкина (2010). Пьесы шли в театрах Европы.

 — Ichsterbe, — сказал он, отвернулся к стене и затих.
Сергей вдруг понял, что Чехов сказал это по-немецки потому, что рядом с ним не было ни одного русского. Он прочертил границу меж своей спиной и миром.

Сергей Перепелка возвращался с презентации немецкого издания своего нового романа. Ему было комфортно в этом автомобиле, в продуманной удобной одежде и вообще очень уютно в мире и в самом себе. Приятно молчаливый и улыбчивый водитель вез Сергея — уставшего и сладостно, почти эротически пустого с одной премьеры на другую — он был нужен людям, они хотели видеть его, слышать, умиляться и дорого платить за билеты, книги, диски. Он знал, что автомобиль везет ценность, и казался сам себе хрупким, беззащитным, милым. Ему нравились серые и промозглые виды за окном, нравился всеобщий неуют, нравилась тяжесть и некомфортность труда многих и многих людей, нравилось соболезновать им, мерзнущим на остановках, прущим какие-то грузы, тупо стоящим за витринами магазинов и ресторанов. Тем более приятно, что он был защищен крепостью своего бренда, единственного и неповторимого, защищен надолго вперед.
По пути следования он несколько раз встретил ПЕРЕПЕЛКУ — в аэропорту, на большом длинно растянутом полотне, он рекламировал банковскую карточку. На въезде в Москву фанатов предупреждали о его выступлении вместе с группой «Шипр» в саду «Аквариум». В центре города афиши приглашали зрителей на спектакль по его пьесе, на спектакль по его идее и на моноспектакли. Проезжали мимо нескольких книжных магазинов — «перевернув» глаза, он видел — какие из его книг и на каких полках там стоят — «современная проза», «хиты продаж сентября», «бестселлер», видел журналы, в которых интервью или фотосессия с ним. В кафе, за стеклом, мелькнула девушка с ноутбуком. Сергей подбирал и уже внятно составлял в голове слова, которые он напишет в своем ЖЖ для тридцати тысяч читателей. Он улыбался, это были хорошие слова, добрые истории и милые шутки с компьютерным символом «:-)». Могло быть и такое, что девушка открывала его блог: «Просто хотелось написать, что от Ваших постов мне очень тепло. Я отношусь к Вам с нежностью — совсем недавно я прочитала Вашу книгу „Песок“, а в тот счастливый час, когда встретила мужчину своей мечты, мы говорили… как думаете о чем? — верно, о том, что это была последняя книжка, которую и он прочитал :))», — писала она, а по стеклу кафе в это время проскользило отражение его автомобиля.
Сергей вдруг удивился, что он — ПЕРЕПЕЛКА. Что этот писатель, драматург, актер, режиссер, что эта культовая личность, кумир поколений, этот сложнейший механизм со своими законами, привилегиями и обязанностями и есть он. Так бывало уже не раз.
Сергей сцепил руки на колене и усмехнулся. По себе он знал, что точно так же удивляется какая-нибудь голливудская звезда, например Джордж Клуни, оставаясь в одиночестве, поражается точно так же: «Я — КЛУНИ! Нет, ну надо же, я — КЛУНИ!» Точно так же удивляется и Ксения Собчак. Ей тревожно и страшно, порой она уже не знает, что делать со своим брендом. СОБЧАК всесилен, богат и подозрительно везуч, он дергает ее за ниточки, словно кукловод, порой вспыхивает и сердится по ничтожным пустякам, раздражается на совершенно левых людей, изменяет ей.
 — Вряд ли, — сказал он. — Я думаю, она вообще не запаривается. Просто это все, что она умеет. Да. Быть самой собой и это продавать.
 — Что? — быстро обернулся водитель.
 — Ничего, я так.
Водитель кивнул и с преувеличенным вниманием посмотрел в зеркало.
В кармане вздрогнул айфон. На экране улыбающееся лицо — Саша Новости. У каждого известного человека находится множество участливых, бескорыстных и назойливых помощников. Часто именно они и создают легенды о беспомощности Звезды, о ее гениальности, бездарности, глупости, сварливости, чувствуя при этом свое превосходство, как врач над больным, как критик над писателем, как слуга над хозяином.
 — Привет. Поздравляю!
 — Спасибо.
 — Нет, Сережка, ты не понял с чем!
 — У-унд?! — мягко и насмешливо потребовал Сергей. Ему нравилось, как это делали немцы. — И!
 — Новость! Вышел в свет учебник по русскому языку для школьников, в нем есть несколько правил, которые иллюстрируются фразами из «Бумазеи» и «Песка». Прикинь, да?!
 — Надо же, приятно, нечаянная радость. Придешь на спектакль?
 — Не могу. Все девчонки, с которыми я прихожу, влюбляются в тебя. А мне, типа, спасибо, Санек, что познакомил с творчеством Перепелки. — А-а, хм, ну извини, чувак.
После него позвонил Алексей Меламут. Леша был именно тот самый человек, про которых говорили — олигарх. Он был настоящий олигарх, один из нескольких, управляющих огромной территорией. А еще он был очень простой и классный парень, которому нравилось жить.
 — Кто это? — вдруг спросил Меламут хриплым, похмельным басом.
 — Вообще это мой вопрос… Это я.
 — А-а… а-а, это ты, Сергушок? Извини, я тебя случайно набрал. Как ты?
 — Ничего, нормально все.
 — Ну, хорошо, давай.
Меламут издал первую книгу Сергея и вообще помогал ему, хорошо, по-дружески помогал. И Сергей не чувствовал себя должным — Меламуту очень нравились спектакли и речитативы под музыку, а продажи от тиражей книг давно уже превысили все расходы. Он сделал неплохой бизнес вместе с Сергеем. Вообще, ПЕРЕПЕЛКА был удачным бизнес-проектом: при минимуме вложений максимум отдачи.

Рабочие сцены никуда не спешат, но всегда успевают — везде, но только не в России. Вот и сейчас, самолет, который по тросику должен перелетать через весь зал на сцену прямо в руки Сергея, — застрял где-то над семнадцатым рядом. В Америке человек, отвечающий за это дело, сгорел бы от стыда.
 — Блин, ну, неужели так сложно? — раздражался Сергей. — Ведь это не птица!
 — Эт точно! — усмехнулся парень, ответственный за полет самолетика.
 — Что точно?
 — Что не «Чайка»!
 — В смысле?
 — Ну-у… что типа примитивно, по идее должен бы и долетать, — парень прятал усмешку и явно копировал речь других рабочих. — Долетит, куда он денется…
Витя Пакгауз, директор театра, слушал Сергея, набычившись, выкатив светлые глаза и плотоядно распустив губы.
 — Я все понял. Не заводись — он бывший актер. Это зависть. Да и получают они, честно говоря, сущие копейки.
 — Ясно.
 — Представляю, как он должен тебя ненавидеть. Он учился по Станиславскому, а ты, простой филолог, сделал их всех.
 — Да уж… А я Чехова ненавижу, — усмехнулся Сергей.
 — Что так?
 — Он все уже написал за меня. Порой кажется, что я — Костя Треплев.

Сергей недоумевал и обижался, когда его «не любили». Все, что он делал, — было добрым и никого не обижало. Сергей первым объявился на сцене как человек советский обыкновенный боящийся и говорил о страхе в ожидании войны, о том, что придется погибнуть за Родину, о боязни подвергнуться пыткам в плену и стать предателем и т. д. Ему удалось создать феномен человека свойского, вышедшего из толпы и заговорившего о сокровенном на их универсальном уровне. Его темы вечные: детство, школа, любовь, семья, какие-то мелкие и милые моменты и пустяки, из которых составляется бытовая жизнь людей всего мира, но замечает и говорит о них только он. Сергей, например, никогда не скажет, что в автобусе пахнет резиной. В автобусах Голландии резиной не пахнет. Но в автобусах всего мира пахнет «по-особенному» — он так и говорит об этом: «В автобусе пахло по-особенному». В самом начале то, что делал Сергей, считалось андеграундом, молодежным изыском, сценическим откровением — на этой волне его поддержали некоторые критики. Но чем успешнее становилась деятельность Перепелки, чем респектабельнее становился он сам, тем сильнее его раздражало все андеграундное, ненормальное, претенциозное, мрачное и малобюджетное. Чем больше у него появлялось почитателей, тем агрессивнее ополчались на него критики и люди, имеющие отношение к так называемому высокому искусству.
На сцене он смущался и запинался настолько, что какая-то тетка из первых рядов громко сказала: «Не бойтесь, Сережа! Мы сами боимся». Слева засмеялись, а справа захлопали. Отклик зала порой вдохновлял до истерики, когда кажется, что еще чуть-чуть и в самый драматический момент зарыдаешь слезами счастья. Сергей это вовремя замечал и, чтоб не заносило, сдерживал эйфорию. После спектакля он долгое время пребывал в каком-то сиянии, ему хотелось энергичных и дурашливых действий, хотелось смеяться, плакать, и, стоя под душем, он продолжал играть уже другую, еще не совсем ясную для него самого пьесу. Поскальзывался и смеялся, пуская струйки изо рта.
От спектакля он отходил долго, собирался медленно еще и для того, чтобы не встретить у служебного входа поклонниц. Когда-то он мечтал, что станет известным и заведет кучу роскошных и веселых любовниц. Но этого не произошло, он еще ни разу не изменил жене. Образ мягкого, доброго и верного мужчины, созданный им, не вызывал у женщин плотоядных желаний. И никому из влюбленных в него девушек он не испортил мнения о себе, не испортил своего воображаемого образа. Он не изменил той блистательной, юной и мудрой поклоннице, которая, наверное, ждала его впереди. В том будущем, когда он исполнит все задуманное и не будет таким уставшим и расписанным по минутам, когда жена станет «невкусной» и не такой трепетной, когда подрастут дети и хоть что-то станут понимать, когда ему, может быть, захочется посмотреть и на других своих детей, которые родятся от других женщин…

Из тьмы неба в жидкий пузырь фонарного света свисли нити ветвей с редкими, желтыми листочками. Силуэт мужчины. «Какой свежий, не бутафорский воздух… Да, к тебе… Да-да… спасибо… о-о, спасибо… и вам спасибо… конечно… сейчас я устал, обязательно в следующий раз», — проговорил про себя Сергей и надел вежливое уставшее лицо.
Человек отдал ему букет и внимательно посмотрел в глаза.
 — Что, скажете, доктор? — усмехнулся Сергей.
 — Вы правы, я и есть доктор, — мужчина пожал плечами.
 — А я пошутил.
 — Бам Петрович Шалбанов, психотерапевт.
 — Что ж, очень приятно.
 — И мне приятно, а моей жене как приятно! Жаль, сама она постеснялась к вам подойти.
 — Ну-у, обычно стесняюсь я…
 — Не буду вас задерживать, — вдруг сурово перебил Бам Петрович. — В нашей клинике появился Перепелка.
 — Что?
 — Появился, скажем так, параноидный тип — молодой человек, твердо уверенный, что он — это вы.
 — Потрясающе, как Наполеон?
 — Наполеон уже не актуально, есть Сталины, естественно, Путин, появился Медведев и вот вы…
Этой ночью, в одиночестве стоя в колеблющемся вместе с деревьями круге фонарного света, Сергей понял, что случай дарит ему новый спектакль, не похожий на все, что он делал раньше. Моноспектакль «Я не ПЕРЕПЕЛКА», где он в одном лице будет играть самого себя и сумасшедшего, считающего себя ПЕРЕПЕЛКОЙ.

Удручающая, до мелочей знакомая больничная обстановка, те же запахи и звуки, отсылающие в далекое и неизбывное прошлое. «Особенные» запахи — в психушках Голландии хлоркой вряд ли воняет.
Бам Петрович относился к Сергею двойственно — то как к писателю и хорошему знакомому, то как к больному. Они были почти ровесники.
 — Вот этот полный мальчик — Ксения Собчак.
 — Он же мальчик.
 — Ну, да. Вот мужчина, который нашел миллион долларов.
 — И?
 — Очень хотел найти миллион долларов и нашел-таки. Пошел менять в обменник. Мир — дурдом, конечно, но не настолько, чтобы кипу рекламных листовок считать за доллары. Сдали его в милицию. Теперь он министру внутренних дел пишет, генпрокурору, во Всемирную организацию по борьбе с пытками направил письмо, председателю комиссии по правам человека при президенте, омбудсмену России.
 — Забавно. А где же Я?
 — На обеде… Вон дядя, которому кажется, что он убил человека, скрывается здесь от мафии. Возле мусорки мальчик, повернутый на пластических операциях.
 — Как же это все излечивается? Все так непросто.
 — Да уж, это вам не лягушку через задницу надувать.
 — Блин, но как же вы их лечите, интересно? — перед всеми, в ком он на какое-то время нуждался, Перепелка разыгрывал непосредственную детскость.
 — Как?! — вдруг возбудился Бам. — На мне тридцать больных! Я им даже элементарную психотерапевтическую помощь оказать не могу. У меня семья, я ученый! А вынужден работать на нескольких ставках, как в платном, так и в бесплатном отделении.
 — Да, да…
 — Но и там, и там все равно отсутствуют современные медикаментозные средства, те, что есть, имеют выраженные побочные эффекты! — Бам оторвал лепесток от цветка в горшке и зажевал. — Поэтому я применяю как древние эзотерические практики, так и нейролингвистическое программирование, — Бам искоса посмотрел на Сергея. — Голотропное дыхание, трансперсональная психотерапия.
 — Какой ужас… Вечная палата номер шесть.
 — Да ну бросьте уже эту школьную пропаганду. До революции в России было двести и более частных психиатрических больниц с коллективом из 3—4 врачей достаточно высокой квалификации. Получается, что один психиатр вел 5—6 душевно больных. Медсестер было больше, — он снова сорвал лепесток и задумчиво сжевал его. — Доктор Чехов, как всегда, взял вопиющий случай какого-то Урюпинска, а большевики его распиарили. Даже государственные психиатрические больницы сравнительно редко пользовались приемами стес-не-ния психически больных, не говоря уже о частных психиатрических учреждениях, где они были абсолютно невозможны. У меня об этом статья в инете есть.
 — Надо же.
 — Ну, вот и Ты вышел. Он пока на платной… Но это ненадолго, по опыту знаю — не потянут.
 — Как в американском кино, — сказал Сергей. — Клиника, парк, желтые листья, сумасшедшие.
 — Даже и сравнивать нечего. Мы сильно отстали в вопросе частной психиатрической помощи, одно слово — институт Сербского и Кащенко.
Сергей напряженно всматривался в одинокую фигуру в длинном халате — они разительно отличались. Человек оглянулся и посмотрел на окно. У Сергея от напряжения заслезились глаза и перехватило горло. Ему было жалко этого человека, он почувствовал себя виноватым в его болезни, не просто болезни, а как бы в убийстве, уничтожении другой личности.
 — Я о нем напишу, — сказал он.
 — И я, с вашего позволения, опишу ваш случай, — обрадовался Бам. — Представляю, сколько будет комментов на этот пост! Хоп, как говорят в Ташкенте?
 — Что? — поежился Сергей. — А, хоп, конечно.
 — Ну-с, вот история болезни, ознакомься.
 — Федор Нахимов. Надо же. А почему я? Почему не адмирал?
 — У кого что болит… И потом сверхличности — это не актуально.
 — Ну да, ну да…
«1978 года рождения. Профессия — официант, надо же… поступил в апреле 2008-го».
 — Наденьте халат и не сюсюкайте с ним!
 — Он же меня узнает, наверное?
 — А вот это — посмотрим и… почитаем. Он ведет ежедневник, натурально писчий.

Огромные листья под ногами, точно вампирские плащи, странная сухость платановых стволов, тяжелая, осклизлая сырость кленовых деревьев. Свежий и тонкий запах тленья.
 — Привет, — сказал Сергей.
Федор нахмурился и промолчал. Как и все сумасшедшие, он вовсе не производил впечатления больного.
Сергей сел на другой край скамьи. Очень красиво сочетались мрачные, тяжелые глубины парка с легкой, хрупкой желтизной опавших листьев. Черный, сморщенный бархат дубовых стволов, мшистая зелень на них, тонкая серебристая пыльца повсюду. Сырое, древесное карканье вороны.
 — А хорошо здесь! — удивился Перепелка. — Какая сочная цветовая гамма.
 — Да, я знаю, для шизофрении характерно неадекватное отношение к цвету, — Федор глянул с некоторым презрением и отвернулся.
Самая обыкновеннейшая внешность. Сергея умиляли эти взъерошенные волосы, строгое, сосредоточенное лицо, серые глаза и хлопающие ресницы, барственно сцепленные на колене руки и этот «дворянский» халат.
 — Уже чувствуется осень, в холодном воздухе, в облаках, в звездах над ними… — сама собой, независимо от Сергея, включилась фирменная интонация ПЕРЕПЕЛКИ. — А главное — в глазах. И, кажется, что в Москву возвращаются очень хорошие люди, актеры, художники и писатели, которых не было целую вечность. И вот они все вернулись в свои старинные, уютные и теплые дома. Скоро они позовут меня к себе. Мы будем говорить и думать только о хорошем и смотреть в холодные окна на осеннюю, старинную Москву…
Федор презрительно хмыкнул.
 — А вы знаете, что на Марсе идет снег? — отрешенно сказал он.
 — Не-ет.
 — Огромная, вымершая планета и только шорох снега в темноте.
 — Жутко.
 — Хотите, я вам что-то покажу?
 — Да, можно, — Сергей обернулся, будто спрашивая разрешения у Бама.
Они пошли вглубь парка.
 — Вон танцующее дерево, — показал куда-то Федор и украдкой огляделся.
 — Где?
 — Вон, посмотрите внимательнее… У меня временные трудности, — продолжал он, не меняя интонации. — Я в ловушке. Меня здесь душат…
Сергей отшатнулся.
 — Видите, какой ствол раздвоенный? Видите?!
Сергей вдруг заметил, что он босой.
 — Вы что, слепой?!
 — Послушайте, вам не холодно без обуви? Вы же простудитесь!
 — Меня давит пошлость этого места, — Федор нахмурился и быстро пошел назад.
Сергей всунул руки глубоко в карманы и нахохлился, он боялся задеть и разрушить нечаянным телесным движением здание спектакля, которое сейчас возносилось в нем невесомыми, хрупкими конструкциями. «Я сыграю вместе с ним! Я его вытащу отсюда», — Сергей корил себя за этот вечный прагматизм творческого человека и радовался, что все так сложилось, что настоящий сумасшедший на сцене — такого, наверное, еще не было, вдобавок ко всему просто добрый поступок. «Плюс еще и роскошный информационный повод», — Услышал он голос Ирки. Ира Клюева представляла нехорошую финансово-организационную сторону ПЕРЕПЕЛКИ.

«Вчера встретил Федора, — писал Федор. — Он по-прежнему завидует мне.
 — Федор! — вдруг сказал я. — Я так счастлив, что мы встретились!
 — Я не Федор, я — Сергей, — настойчиво утверждал он.
 — Я знаю, Федор, — мягко сказал я. — Но Перепелка никогда не врет — так проще, не надо помнить о своем вранье".
«В каком интервью я это говорил? — оторвавшись от чтения, задумался Сергей. — Но то, что говорил, — точно, это мои слова».
«— Понятно, Сергей, — с усилием сказал Федор. — Что нового у тебя?
 — Я пишу роман о геях. Я вижу, что ты удивлен. Но я очень хочу вырваться из-под пресса ПЕРЕПЕЛКИ: геи — это так не похоже на меня. Ведь самое ужасное в том, что рядом с убийственной роскошью всегда стоит женщина. Понимаешь, Федор, любовь ужасно опошлили, а на фоне гомосексуализма она смотрится такой сиротливой, беззащитной, нелепой. Живой, а не глянцевой, понимаешь?
 — Понимаю, — уныло кивнул он. — Я недавно прочел твой сценарий «Апокалипсис. Дубль два».
 — Ну и как? — улыбнулся я.
 — Это потрясающе, — сказал он с завистливым разочарованием и, не выдержав, добавил. — Лучше ты ничего не напишешь.
 — Ха-ха, — захохотал я. — Какой прикольный анекдот. А ты на чем сюда приехал?
 — Пешком.
 — Не может быть, Федор?! Понимаешь, я вообще не автолюбитель, я автомобилей боюсь, меня шофер возит, но во всех своих романах я — автолюбитель, понимаешь, потому что большинство моих читателей любят машины, пиво, футбол, охоту, рыбалку, долгие ночные разговоры с женой и так далее, а мне все это претит".
«Интересно. Об этом я уже нигде не говорил. Но это — тоже мои слова».
«Федор ушел подавленный. Порывисто вскочил и убежал. По-прежнему завидует. А я завидую ему, даже ревную. Как нелепо все. Когда я смотрел вслед этой одинокой фигуре, меня пронзила мысль о том, что я хочу сыграть с ним на сцене. Пригласить его в пару. Это будет, скажем так, восхитительный и пряный спектакль, такой непохожий на все, что ты делал раньше… Федор, мне не холодно. Мне жарко, именно поэтому я и спрятал колотырки — даже трава потеет от моих ног».
Сергей вздрогнул — словно бы не прочел последнюю фразу, а услышал над ухом насмешливый голос Федора.
Человек, присланный от Меламута, передал ему тонкий файлик и флэшку.
 — Знаете, я же не просил его об этой услуге, я рассказал ему об этом курьезе для…
 — Да ладно ты не менжуйся! — сказал дядя. — Здесь все по интересующему тебя объекту. Леша сказал: «Я за личные коммуникации». Это чисто его слова. Сказано — сделано…
Сергей хотел уже послать его, но дядя улыбнулся широкой и обаятельной улыбкой матерого зверя, дружески протянул широкую ладонь. С такой же улыбкой он мог бы, наверное, перерезать горло.

Федор Нахимов был тот самый обыкновенный, нормальный человек, на которых ориентировал свое творчество Перепелка. Краешком жизни он еще застал СССР; учился на историка в педагогическом институте; рано женился на однокурснице; у них родилась дочь; по профессии не работал, а сразу пошел в ресторан; у него даже имелся автомобиль.
Сергею всегда было интересно, в чем такие люди находят смысл своего бытия — неужели в семье, детях, любовницах, автомобилях, футболе, в нелюбимой работе от отпуска до отпуска, в надежде, что повысят зарплату. Сергей даже уважал этих людей за их смиренное терпение.
На флэшке был весь компьютер Федора — фотографии, маленькое видео (смонтированные и положенные на музыку Ф.Скляра кадры семейного отпуска в Турции), несколько киносценариев, ежедневник — WordPad, записи в блоге.
Обычные школьные, институтские и семейные фото застенчивого человека с ускользающим лицом. На некоторых фотографиях он словно бы прислушивается к чему-то, растерян, хмурится.
В сценариях, не представлявших ровно никакого драматического интереса, всегда был один и тот же герой — молодой официант, и финал — апокалипсис. Поражало, однако, что Федор делал ударение совсем не на том и подобрал для выражения своих мыслей такую неподходящую форму. Сергея потрясли монологи главного героя, похожие скорее на дневниковые записи. Это были замечания о странных на первый взгляд проявлениях человеческой природы — интимные, глубокие и свойственные всем — но признавать их за собой отважился бы не каждый. Сергея так восхитило и напугало написанное, что он даже обернулся, не видит ли этот текст еще кто-то, кроме него. Федор беззастенчиво говорил именно о том, о чем Перепелка всегда умалчивал. Это было табу, он не смог бы говорить такое при маме или дочери. Пришлось бы переходить на другой уровень общения, практически невозможный между людьми. И если слоган Перепелки — «Для каждого», то слоган Федора — «Для каждого Тебя».
Завершая чтение «сценария», Сергей неожиданно испытал свой маленький апокалипсис, он вдруг засомневался в высшем и справедливом устройстве мира, все морально-нравственные устои показались ему призрачными, слишком заданными. Так у него было однажды, когда он перекурил анаши, — все перевернулось с ног на голову и верилось, что можно вывести мир на новую дорогу и легким взмахом руки спасти его от вечных правил, вечных религий, вечных убийств, обманов и катастроф. Какие-то доли секунды Сергей балансировал на краю сияющей пропасти, и свет спасительного знания уже взламывал его череп, но потом он поел, и все это прошло.
Федор был неудобный, отвратительный, но поразительно искренний и талантливый человек, которого необходимо срочно спасать. На его спектакли точно никто б не пошел, но читали бы его многие, в том числе и родители, и дети, если они у него есть. Но вот что он писал дальше: «Сегодня взяли в кредит пластиковые окна фирмы «Калева». Посоветовал Валеркин друг, который там работает. Семьдесят тысяч рублей. Мы сглупили, в том плане, что на окно, защищенное лоджией, не надо было ставить двойной стеклопакет. Когда я брал кредит, вдруг выяснилось, что у Тани в «Хоум кредите» долг на пятьдесят тысяч. Как, из каких трат он образовался?! Таня, скажем так, слишком широкая натура, я замечал, что в кафе и барах она платит за всех. Я ей еще сказал тогда, что мы в этом похожи и что у нас никогда не будет денег. Она сказала, что так все Львы по гороскопу».
«Сегодня Вика разбила бутылку вина за пять тысяч долларов, все видели, что пьяный клиент подтолкнул ее под локоть. Клиент промолчал, и мы будем в течение полугода делать отчисления от зарплаты».
«Сегодня банкет — удалось заработать — везу домой непочатую бутылку торфяного виски, большие объедки торта и, скажем так, чужой роскошный букет для Таньки. Ехал и ежился от сознания того, какая же я мелкая личность!»
Сергей даже усмехнулся. А вот и он:
«Сегодня были на спектакле Перепелки. Специально отпросился с работы, пошел из-за Тани, чтобы был хороший секс. У женщин трепетное отношение к сексу, им нужно «единство душ». Они защитницы всего земного и телесного — они продлевают материальность этого мира. Ей подозрительно нравится Перепелка, он добрый, считает она. Все люди уже заранее были готовы к чему-то хорошему. Я проснулся от его слов. Он сказал, что, когда бреется, иногда вспоминает что-то неприятное и морщится перед зеркалом — это было точь-в-точь про меня. После этого я слушал его очень внимательно, и мне стало жалко своей прошедшей жизни и вообще. Он говорил обо мне, он заикался и запинался, как я, если бы вышел на сцену, он дергал плечом и усмехался, он был летчиком, а я хотел быть милиционером. Как он умеет говорить обо мне так хорошо. И мне было хорошо с ним. На работе было хорошо. Весь день в голове голос Перепелки».
«Сегодня банкет. С самого утра я имел очень неприятный разговор с Катей по поводу фамильярного обращения с клиентами, не поймешь — то любите клиента, запоминайте вкусы и пристрастия, то фамильярность. Я уже типа согласился, что лажанулся, а она все говорит и говорит. В каком-то отчаянии вышел покурить, я задыхался, сигарета выпала из рук, Катюха умеет взорвать мозг, и вдруг увидел Перепелку — он сидел в машине и, прислонившись к стеклу, смотрел на меня задумчивыми, невидящими глазами. Взгляд его скользил по витрине, мусорке и по мне. Войдя в ресторан, я понял, что за торжество будет у нас, и понял, что снова увижу его. У нас вручали премии молодым писателям. Видел в жюри Дридзо — он оказался удивительно невысокого роста, а Улядуров совсем не такой крутой, как в том боевике, даже наоборот. Я всегда был рядом с Перепелкой, обслуживал его, видел его затылок и шею, прислушивался. Он неприятно поразил меня, всех перебивал и рассказывал свои истории. Я понял, что он не циник — он играл циника, неумело, как это делают искренние, добрые и беззащитные люди. Он пил виски «Чивас Ригал», съел несколько бутербродов с маслом и черной икрой. Он был очень вежлив со мной, это как бы плата за наше халдейство, мы равны как бы. Он уехал. Чаевых никто не оставил, как всегда звезды. Я вышел вслед за ним покурить. Он был ОДИН, просто поймал частника, сел и уехал, обалдеть! Мне казалось, что я еду вместе с ним, и мы с ним вспоминаем, мы говорим: «А давай вспомним все такое советское и сапоги на «манной каше». Таксист не выдерживает и присоединяется к нам. Если бы знал, то взял бы Танькин «Песок», чтоб он поставил свой автограф для нее».
«Сегодня играл перед зеркалом его пьесу. Странно, в голове идеально звучит его голос, а моя интонация совсем другая, как в караоке».
— Ну, так говорил бы и продолжал писать свое личное! — не выдержав, сказал вслух Сергей.
«Я уже не знаю — люблю я романы Перепелки или нет? Они у меня читаются. А критики меня ругают».

Странные подвижки в психике Федора начались со случая в ресторане. «Как хорошо, что я могу это написать. Я могу это написать сто раз, но легче мне не станет. Вчера, в пятницу 2008 года, на банкете какого-то министерства, министерства автодорожного транспорта, пьяный и развратный олигарх вывалил на мою голову — в прямом и самом непристойном смысле — пасту, а потом медленно посыпал руколой и поперчил. Я, конечно, тупил весь день. Но при чем здесь официант, когда виноват повар?! Еще это дурацкое «ресторанное» отравление с девушкой из «Дома-2». Люди вокруг сдерживали смех, но им было очень смешно, видимо. Руководство проигнорировало случай этого вопиющего хамства. Мне сказали, что синьор Манжели просто закрылся в своем кабинете, типа уже ушел, но он был там. Еще бы — 70 тысяч долларов за банкет! Все меня успокаивали, типа, ну и жесткач, такого, мол, никогда не было. Типа, забей, это из-за кризиса. Я понимаю, что кризис у всего человечества в планетарном масштабе, особенно в макроэкономике, да во всем. Но легче мне не стало. Тоска, апатия, отчаяние и страшный зуд, который хочется истереть бритвочкой или петлей об шею. Доколе, блин, доколе?!»
Потом Федор вдруг купил бритву «Филипс», точно как и у Сергея и точно как он начал старательно поддерживать трехдневную небритость.
«Сегодня у меня был прекрасный секс с прикольной Ирой Клюевой. Ах, какая же она. Какая хорошая. Такие груди. Я лежал на ней, обсуждали наши планы».
— Ирка точно удивилась бы! — Сергей едва не рассмеялся.
Это была одинокая и странно равнодушная к мужчинам женщина. Ей нравилось творчество Перепелки, но и в этом Сергей порой сомневался. А однажды она с удивлением рассказала, что одна из ее бывших подруг, как выяснилось, всю жизнь была лесбиянкой. Сергей же отметил, что в этот момент она была очень радостной и необычно красивой, точно эта новость ее вдохновила.
«Сегодня в метро девушка напротив меня читала «Песок»! На задней обложке моя небритая фотография. Она была в очках, щурилась прямо на меня и не узнала».
«Сегодня очень сильно побил нашу Малюську. Я не могу выслушивать ее настырные капризы, когда внутри меня звучит другой голос. Эта тема меня бесит конкретно! Сейчас хожу и в натуре ломаю себе руки. Боже, прости меня! Боже, прости меня!»

Театр снимал для Сергея квартиру в одном из окраинных, «спальных» районов Москвы — это одновременно угнетало и радовало его. Однообразная, безысходная и бесконечно «пивная» жизнь вокруг четко оттеняла чужеродность, необычность и особенность Перепелки. Радовало то, что он мог так же прожить свою жизнь и быть похороненным на кладбище у МКАД, но уже точно не проживет, он временно среди этих несчастных и еще не выбрал, в какой прекрасности будет дальше жить. И тем более его поразила весьма точная карта из файла телохранителя Меламута — Федор Нахимов жил в соседнем доме, на первом этаже. Сергей оторопел, он даже видел машину Федора, все совпадало — марка, цвет, номер, и ему на какую-то секунду показалось, что это его машина, что он как бы заново узнал ее. Пересиливая интимный трепет, он стянул с крыши несколько холодных, влажных листьев, заглянул в кабину. «Может быть, это все подстроено? — Сергей осмотрелся. — Что если и я сам участвую в чьей-то «недоброй» пьесе, что если эти алкаши на детской площадке тоже участники странного спектакля?»
«Кумиры — это столпы социума. Крыша мира колеблется — кумиров больше нет и нет добрых людей. Но сколько самоотверженных, бесстрашных и беззаветных слуг у Зла! А где они — ШАХИДЫ ДОБРА… Я ненавижу ПЕРЕПЕЛКУ! Бог вложил в меня обаяние величайшего пророка и спасителя людей. Я — ПЕРВЫЙ ДИКТАТОР ДОБРА. Увы. Я только ношу на груди крестик со стильной эмалькой. Я потрафляю мелким чувствам и пристрастиям людским. Я усыпляю их на самом краю пропасти и зарабатываю на этом жалкие, презренные гроши. Когда-то я был настоящим, а теперь я фальшиво запинаюсь, фальшиво заикаюсь и кривлю губы, фальшиво усмехаюсь и прижимаю ухо к плечу. Эти зрители, любящие скромность, ординарность, комфорт, любящие только себя, создали из меня еду».
«Ничтоже не бояшася потерять большую и богатую часть своих зрителей заявляю во всеуслышание: я искренне ненавижу байкеров, за их бессмысленную роскошь передвижения и бесполезность для человечества».
«Откуда во мне это постоянное затылочное чувство ожидания удара? Даже оборачиваюсь. И эта мучительная уверенность в бесполезности, гибельности и уже недолговечности всего. Но эти яхты, виллы, многочисленные дети, любовницы и дети любовниц, неужели они не сомневаются и продолжают укреплять полочку с бриллиантами в поезде, летящем под откос?!»
«Если Таня или Малюська еще раз скажут это, я их, я не знаю, что я с ними сделаю».

Ночь была теплой и ватно-глухой, как это бывает в сырую погоду, когда даже самые коварные сучки переламываются под ногами с бумажным беззвучием. Следуя промокшей, мятой карте, Сергей подобрался к самому подоконнику. Пульс был такой, что все видимое вспухало и сокращалось в глазном хрусталике. Влажный дым оконного света, мясистые, глянцево-синие куски и лохмотья листьев. Створка приоткрыта. Видны были только руки над раковиной, но по этим горестным и нежным рукам он дорисовал весь облик Таньки. И вдруг, у самой своей щеки он услышал тонкий голос дочери.
— Смертельная угроза нависла над новгородцами! — девочка читала по учебнику — ресницы ее вздрагивали и шевелили прядь волос. — Для монгольской конницы оставалось несколько дней пути. Однако ордынцы остановились неподалеку от урочища Игнач крест… мам, там уже феи суперкрошки начались!
— Читай, — красивые, женственно-полные кисти проплыли к полотенцу.
— Игнач крест… внезапно развернули своих боевых коней и приблизительно около 18 марта 1238 года отступили на юг. Этому способствовали мужество и героизм русских людей, оказавших упорное сопротивление монгольским завоевателям.
У Сергея задрожала душа.
«Ребята, привет! — хотелось закричать ему. — Это я, ваш папа!»
— Па-па! — с нежной, влюбленной удивленностью выдохнет дочка.
В траве блестели, вспыхивали капли дождя. В странном и счастливейшем сиянии стоял он у этого окна, и состояние это было не фальшивым. Он не хотел уходить даже когда погас свет.
«Раздоры в религии ведут мир к глобальной катастрофе. Я отец-основатель новой веры — христианский иудо-ислам. На краях поперечной перекладины звезды Давида, а на верхней оконечности полумесяц. Утверждаю, ПЕРЕПЕЛКА».

На следующий день Сергей улетел в Петербург, домой. И когда он гладил свою дочку по голове, ему казалось, что она ласкает и ту, другую девчонку и спит не только со своей женой — он чувствовал на шее и спине те нежные, женственно-полные руки.
Продолжая читать эти чужие-личные записи, Сергей отметил, что, когда Федор «сошел с ума», — он стал умнее и симпатичнее.
«Я живу, как одинокая тетка после тридцати, то есть только для себя. Живу эгоистичными заботами о теле и поиском новых и новых мелких удовольствий: в Турции мне нравится хамам, в Египте и на Байкале подводное плаванье, в Малайзии экзотические массажи, везде и повсюду я, пресыщенный гурман, пробую местные блюда. То есть практикую использование многообразных, изощренных продолжателей и аналогов секса и оргазма. И мне тревожно… Глупые люди надеются на меня, а я, как и все они, в глобальном тупике, я топчусь на месте, или, как все современное мироустройство, — мечусь белкой в колесе, когда кажется, что чем быстрее бежишь, тем скорее найдешь выход. У меня боится душа… Я вижу конечность пути и стараюсь изо всех сил наслаждаться тем, что мне дано. Веру в бога я изжил, семья дает смысл, пока не осточертеет, бороться со злом я не хочу — моя чашка кофе вкуснее, когда с той стороны витрины на нее смотрит бездомный нищий. Я хожу в эти адские места извращений — модные бутики и рестораны. Я дружелюбно общаюсь со слугами дьявола. То есть, я должен сделать признание — я, как и все человечество, морально и физически готов к исчезновению мира. Боже, ты слышишь — я устал, я готов к концу света».

Только в конце октября Сергей вернулся с гастролей. Федор все еще находился в больнице, но уже в бесплатном отделении.
— Добрый вечер, — сказал Бам Петрович. — Чем могу быть полезен?
— Я бы снова хотел встретиться с Перепелкой.
— Ах, да. Да, больной Нахимов… Но он уже на общих основаниях.
— Ну и чего?
— Ничего, надо купить одноразовые бахилы.
Во всей больнице не было дверей — длинный коридор и комнаты — туалет, еще что-то, кухня, палаты и большой зал для прогулок, что-то типа красного уголка или Ленинской комнаты с решетками на окнах. Сергей смотрел из темноты на деревья, и желтые листья казались застывшими в воздухе, развешенными на невидимых нитях. Мужчина в спортивном костюме делал зарядку. Щуплый паренек прижимал к уху пустую ладонь и хаотично бродил по залу.
— Слышь, ты, достала уже! — сказал он.
Появился Федор, и Сергей, рассмотрев его, ахнул.
— Е-мое! Кто вас избил?
— Передайте олигархам, которые подослали вас, что они не услышат от меня ни единого слова! — с ненавистью сказал Федор.
— Да никто меня не подсылал! — разозлился Сергей. — Хватит валять дурака!
— Это вы валяете дурака! Российский офицер изнасиловал и убил девушку… Понимаете ли вы, это наш отец сделал с нашей сестрой, с моей родной сестрой? Я вот здесь это чувствую и болею.
— Э-э…
— Алло… Сгинь, слышь, я сказал!
— В Африке от голода и жары умирают миллионы людей…
— Ну так, что с того?! Я и рад бы помочь этим людям… Бог им поможет, что вы на себя его функции примеряете? Не верите в его силу?
— От моей веры ни холодно ни жарко. Пока я тут трачу с вами время, умерло или убито уже несколько человек.
— Сгинь, не звони больше, а!
Их разговор привлек больных, они столпились у дверей — один ужаснее другого.
«Невероятное зрелище. Какой там Гойя?! Гойя отдыхает. А ведь сейчас даже не средневековье… Перекошенные, вытянутые, сплюснутые, с опухолями и чаговыми наростами — неужели эти лица породило наше время. Наверное, поэтому охранник попросил фотоаппарат оставить».
— Человеческая подлость не имеет границ! Я ору вам в ухо, а вы не слышите: в нашей с вами стране за просто так задерживают людей, наших братьев волокут по земле, им затыкают рты, бьют и убивают, а мы спешим поскорее пройти мимо. Где внутренняя свобода истинных интеллектуалов?!
— Задерживают тех, для кого бунт и провокация стали профессией и средством пиара. Это все уже было и привело к страшной революции. Допустим, в твоих словах и есть доля правды, но о какой социальной ответственности можно говорить с таким населением, как наше? Как их спасать? Ведь это неловко, стыдно и нехудожественно вообще… Сами люди положили на все, они устали и в апатии. Им всем по фигу, короче говоря!
— Ложь, ложь ненасытных воров! Россия идет по страшному кругу. Эта затянувшаяся ностальгия по Советскому Союзу и плотоядное, безграничное потребление… Каждый десятый болен сифилисом или СПИДом.
— Что ты все козыряешь какими-то сведениями!? Вот у меня гораздо более десяти приятелей, но никто из них не болен сифилисом или СПИДом.
— В стране каждый год похищают, убивают, развращают, абортируют и продают на органы Великую Детскую армию.
— Знаешь, я понял тебя — ты из тех ленивых неудачников, которым все же не лень постоянно ерничать, истекать желчью, презирать и ненавидеть. Они меня в ЖЖ задолбали уже!
— Поверьте МОЕМУ печальному опыту — чем богаче и успешнее вор, тем громче он говорит о величии народа, о Родине и вере в ее великий духовный потенциал, о том, что все будет хорошо.
— А ты не веришь, конечно же.
— Нет. Люди неправы!
— Послушайте, виной всему, что с вами произошло — непомерная гордыня! — Сергей сказал это громко и с вызовом.
— Так, мне все ясно! Передайте им, что я прекращаю всяческую связь с общественностью! Передайте им всем, что близятся последние времена. А в сущности, зачем?
Сергей чуть не засмеялся от вида всей этой картины — он, спорящий с сумасшедшим официантом, внимательно притихшие уроды у дверей. На самом деле Сергей спорил с Федором все время с самой первой встречи, спорил с его дневником, спорил с восприятием ПЕРЕПЕЛКИ и с тягостной досадой понимал, что этот сумасшедший в чем-то прав. Сергея любили в этой стране, здесь ему сопутствовал успех, творческая и материальная удача, — все это истеризировало его душу, настраивало на любовь и счастье, и ему казалось, что он действительно любит этот народ, эту страну, верит в ее великий потенциал и великое будущее, верит в дело ее управителей и уважает их. Его устраивала сложившаяся ситуация, и он заклинал, чтобы положение вещей как можно дольше оставалось неизменным, словно бы сила этих его заклинаний и действительно могла что-то исправить, очистить, излечить. Сергей подсознательно уже заготовил эти слова: «Ребята, я им искренне верил, я не знал, что наши правители были циники и убийцы». Это был своеобразный синдром заложника, которому террористы создали комфортные условия, назвали собратом по успеху, обещали сохранить жизнь — и он убеждает себя и окружающих, что все нормально, просто другие заложники — неудачники, которым закономерно не повезло в силу каких-то их слабостей. Сергей изощренно балансировал меж пошлостью и откровением, меж лояльностью и оппозицией, бунтом и конформизмом.
— Вот ты все ругаешь Перепелку, обвиняешь во лжи и фальши, а он всего добился своим трудом! — разозлился Сергей. — Упорством. Волей. Его и слушать никто не хотел. Он, как рекламная дешевка, заманивал людей на свои первые спектакли. Он нищенствовал и голодал, в отличие от некоторых халдеев, — Сергей почувствовал, как распухает в нем театральная эйфория. — У меня гастрит и изжога, и порой у меня не было денег на Ренни, и я мучился, сглатывал слюну и терпел, терпел! Знаешь ли ты, как сложно завоевать любовь зрителей?! Это невозможно устроить специально, это мистика!
— Что вы мне все это говорите?! Я все это прекрасно знаю и без вас!
— Ничего ты не знаешь! Это не мир кончается, это ты кончился как личность. Пусть погибнет социум, которому я не нужен, да?
— Я ненавижу Перепелку! Я уничтожаю искусство. Я уничтожаю элиту. После 2022 года нас всех накажут.
— Зря ты так. Еще столько добра и любви в людях всего мира, столько сил и желания жить и дарить жизнь, радоваться и влюбляться.
— И тем более страшно и жальче. Неужели заложен тоннель необратимости?! О-о, я вижу, вы хитрый и сытый циник, но вы сами себя обманываете.
— А вы знаете, по статистике в психбольницах в основном не ученые и поэты, а малообразованные пролетарии. Неожиданно, правда?
— Это невыносимо! — Федор привстал и крупно задрожал всем телом. — Этот вал катится и нарастает! Как же больно, больно мне…
Вдруг Федор побежал и ужасно, не замедляя бега, ударился об стену головой. Сразу, точно уже ждали этого, закричали и заплакали несколько уродов. Расталкивая толпу, вбежал медбрат и уже было занес ногу, чтобы пнуть корчащегося человека, но, заметив взгляд Сергея, сдержал ногу и по ходу движения отбросил ею стул, рывком поднял притихшего, окровавленного Федора, повел куда-то. Федор оглянулся и показал Сергею фак.
Сергей засмеялся и только волею опытного актера удержал свой собственный истеричный крик. Он задыхался, легкие ломило, и ему стало казаться, что он никогда уже отсюда не выйдет.
Мужчина в спортивном костюме не делал зарядку — он так и оставался все это время — закинув одну руку за голову, а другую уперев в бок. Так он и пошел за Сергеем, смотрел с укором и качал головой.

«Лили Аллен — скандальная звезда! Что скандального в этой холеной англичанке — высунутый язык?! Каждый раз поражаюсь — ну что скандального в этих прагматичных буржуа — Джонни Деппе, Тарантине, Джастине Тимберлейке и т.д?! Ну что? Кокаин? — так это роскошь. Художественно порванные майки от кутюрье? Сызмальства мечтают лишь об острове и миллиарде. И все по плану — минеральная вода без газа, коллекция машин и мотоциклов «Харлей Девидсон», совместные рестораны. Майкл Джексон… О-о, а-а, понял — я монстр! Меня сделали. Ну, да, я появился в конце девяностых, это набравшие силу олигархи провели опрос всего усредненного, нормального миронаселения и по итогам анализа общественных вкусов создали ПЕРЕПЕЛКУ. А когда я понял это, когда стал выламываться из-под гнета пошлости, они при содействии ФСБ упекли меня в дурдом. Прикол в том, что я не сумасшедший, но мне отсюда не выйти. Прощай, читающий эти строчки. Помни обо мне».
Сергей, которого так вдохновил горестный и жалкий феномен Федора Нахимова, не осуществил задуманного. Бегло осматривая проволочную конструкцию своего будущего спектакля, он понял, что гений великого писателя и тут его опередил. Пьеса «Я не ПЕРЕПЕЛКА», обретая очертания, тускнела и все больше походила на современную версию рассказа А.П.Чехова «Палата № 6». Наверное, поэтому Сергей охладел к судьбе Федора и уже не понимал своей прежней суеты вокруг этой патологии. Вспоминая его интимные записи, он хмыкал, раздражался и начинал что-то пустое и нудное доказывать самому себе; во рту появлялся металлический привкус, а по телу разливалась апатия.
— Да пошел он к черту! — шептал Сергей.
Он поставил еще один спектакль, из тех, к которым привыкли его почитатели, и благодаря которым он когда-то прославился. Стоя на сцене, действительно чувствовал, как от фальши неестественно кривятся его губы. Он понимал, что люди наслаждаются узнаванием прежнего, доброго ПЕРЕПЕЛКИ, но чуть-чуть в других обстоятельствах, с новейшими деталями современного быта. Он вызывал две реакции: смех и ностальгию по сиюминутному прошлому, а также чувство радости, что он не обманул ожиданий, у него в очередной раз все удалось, что у него все хорошо и, значит, у нас всех тоже все хорошо. Как мы все пристрастны… Сергей замер на секунду, вместе с ним замер весь зал, будто люди почувствовали — сейчас пойдет совсем другой текст и начнется действительно интимное действо, которое вызовет неудобство и отвращение, стыд и ярость, но ничего такого не случилось. Обладая непогрешимым художественным чутьем и оставаясь верным великой художественной правде, Сергей чувствовал — это вовсе не его амплуа, а люди за рампой — не из той оперы, они — переходное поколение людей некоего переходного времени. Что изменит ПЕРЕПЕЛКА? Попробуйте сами. Должен глобально поменяться весь этот мир уродливого формата бухгалтера Кафки и доктора Чехова. И это надо начинать делать своими руками и прямо сейчас, перед зиянием тоннеля необратимости.
«Господи, как я счастлив, продли, пожалуйста, эти мгновения!» — думал Перепелка, видя самого себя со стороны и слыша свои печальные слова:
— Приходилось ли вам, будучи взрослым человеком, встречаться с…
На рождественские каникулы он, вместе с женой и дочкой, планировал съездить в парижский Диснейленд, там можно жить в коттеджах или даже вигвамах. Но полетели к океану, чтобы открыть занавес в другую реальность, чтоб вынести за жаркие скобки эти обледеневшие машины, цементный снег и пухлых зимних людей.
«Па-па, па-па!» — как это раздражало меня. Этот ее крик! Наконец-то я понял, почему она так часто повторяет это слово — оно нравится ей, вот она и кричит по делу и без дела: «Па-па и па-па!»

В лесу было очень сыро и ужасно много улиток, даже трудно развести костер.
— Ну что ты? — успокаивал я Таньку. — У улиток нет нервов. Они ничего не чувствуют.
— Нервы есть у меня, — ответила она.
Костер еле разгорался. Она сидела на корточках и терпеливо выбирала улиток с поленьев. Потом ели шашлык и пили пиво. Таня вставала и снова выбирала.
— Они сами лезут в огонь, потому что там тепло.
Потом мы брюзжали губами.
— Так губы накачиваются, — сказала Таня.
И мы все втроем брюзжали. Немеют мышцы вокруг рта”.
Сыро, холодно. Меж сваями бунгало хлюпал океан, тихо и мелко, словно лесное озеро. Сергей лежал рядом с дочерью, Анжела что-то выискивала в Интернете и вдруг испуганно посмотрела на мужа.
— Ты чего?
— Тут пишут… Удивительно, как же так можно? Все-таки в этом “МК” умеют завлекать объявлениями. «МЕДВЕДЕВ И СОБЧАК ЗАДУШИЛИ ПЕРЕПЕЛКУ». А всего-навсего, в какой-то московской психушке придурки задушили человека, который считал, что он — ты. Потрясающе, Сер, я живу с Наполеоном.
— Да, мне что-то такое говорили. Я тебе разве не рассказывал?
— Нет, я б такое помнила.
— А, мне Саша Новости сказал, мол, есть псих, у которого такая мания величия…
Где-то вдалеке, наверное, на башне разрушенного маяка, печально залаяли бакланы.

«Странный сентябрь. Ничего не хочется. Тревога. Кажется, что он последний, что после него не то что октября, а вообще ничего не будет».
У Сергея болело легкое. Ему казалось, это так странно проявляет себя акклиматизация после длительного перелета. У него уже было такое.
Тяжелая и скользкая ртуть океанских волн. Серый и холодный песок. Сергея странно раздражала замусоренность прибрежной полосы, точно это недоработка коммунальных служб. Все эти ракушки, перламутровые осколки, крабики, паучки, подмышечный ворс водорослей засоряли его сознание, зудели в мозгах, копошились раскаленной чепухой. Сергей услышал голоса, это его жена с дочкой спешили на пляж, надеясь, что и он там. А он вдруг испугался и метнулся к пальме. Они шли мимо, а он прятался и в противоход им переступал за стволом. Странно, ведь только сегодня утром, он придумал милый семейный розыгрыш и улыбался, представляя, как весело он все это устроит.
Сергей проснулся и удивился, что спал в очках. Он потрогал лицо, но оно было голое, никаких очков. Однако что-то явно сжимало переносицу, он потер ее и понял, что двумя пальцами пытается по какой-то старой и странной памяти нащупать пенсне.
— Ichsterbe, — сказал он, отвернулся к стене и затих.
Сергей вдруг остро понял, что этими словами Чехов провел страшную межу перед Ольгой Леонардовной — он открестился от нее, это было почти проклятье. Еще Сергей вспомнил странную фотографию Чехова в глянцевом журнале Анжелы — лицо, словно бы составленное из двух половинок. Лицо человека на грани катастрофы.
Чехов был повсюду, он всегда окружал Сергея, а сейчас вдруг оказался и внутри его, в самом центре. Сергей с ужасом почувствовал, что проваливается меж половинок этого страшного лица, что он неудержимо соскальзывает в доктора Чехова.
«Сто шесть лет тому назад, в три часа ночи, в немецком санатории хлопнула пробка шампанского, и умер 44-летний мужчина — Антон Чехов».
Сергей закашлялся.
«Что это?! Кашель, милостивый государь… Он ВСЁ и потому я — он. Он так меня мучает именно потому, что я, на самом деле и есть он». Сергей закрывал глаза, поскальзывался, задыхался и тонул в этом портрете. Он чувствовал мышцами бедер, что идет точно, как Чехов. И снова поднес руку к переносице, теперь уже понимая зачем. Сыро, с металлическим привкусом во рту схаркнул, но набегало снова, и он громко кашлянул в ладонь, показалось — кровь! Или это пятна в глазах? Что за чепуха? Сергей побежал на пляж, к людям, желая убежать от вязкого тумана, что рос, вспухал, исходил из него, заполняя все пространство, куда бы он ни устремился.
Холодное, люминесцентное солнце выглянуло из-за белесо-перламутровой гряды облаков. На грязной и мрачной воде вдруг проявились купоросно-голубые слои, а скалы истово почернели. Солнце скрылось снова, океан побелел, вспенились серые волны, а скалы посинели, и резко обозначился горизонт.
Что-то творилось с погодой. Острыми лезвиями блистали под ветром пальмы. Вода была колюче-холодной, словно бы волна перевернулась стылой глубинной стороной. Никто не купался. Полуголые люди, старики и дети, мужчины и женщины, худые и полные, белые и черные, желтые и красные, сбившись в сиротливую кучу, сидели у ослепительно сияющей кромки и смотрели вперед. Некоторые курили, кто-то читал, ел, пил, дремал — но все нет-нет, да и посматривали в океаническую даль, прищуриваясь, прикладывая ладонь ко лбу, кто с напряжением, кто с апатией и будто бы насмешкой, кто с деловитостью и уверенностью во взгляде.
Все словно бы ждали чего-то.